Ровно на сутки планета оказалась заперта в гнетущей, обволакивающей животным ужасом тишине, которую не нарушал ни один сигнал телефонного звонка, ни один писк уведомления, ни одно тренькание пуша. Сотовая связь и пакетные данные блуждали где-то в потемках на волнах спутников и радиостанций, не находя света в конце туннеля, приводящего их к такому дорогому для их цифрового сердца пользователю. Все смартфоны, планшеты и другие устройства, могущие принимать сигнал, мирно лежали с погасшими экранами, источая в то же время неясную угрозу. Где-то, в далеких селах и в квартирах древних бабушек, проснулись было аналоговые телефоны, но и они быстро, в течение трех часов, умолкли. Одичалые менеджеры среднего звена и такой же руки бродили по просторным, светлым офисам, не зная, куда приложить свой неуемный креатив и навыки продажника, скапливались в курилках и туалетах, обнимали друг друга и плакали самыми настоящими детскими слезами от обиды на куски пластика, никак не хотевшие включаться. В машинах бились в истерики дети, оставшиеся без любимых мультфильмов, прокатилась волна суицидов среди блоге-ров и ведущих новостей онлайн, люди на улице с озверевшими лицами ломали селфи-палки, девочка, только вчера сделавшая себе губы, мяла их руками в безысходной тоске, ведь никто так и не поставит им лайк и не напишет в комментариях: «#ябывдул».

А Марк спал, отчего-то на него из-за пыльного угла прихожей напала сладкая апатия, такая ласковая, прижала к своей впалой груди, упокоила в своих тягучих объятиях. Она была чем-то сродни свободе, цепи упали, и не нужно поминутно тянуть руки к грязному стеклу, водить по нему пальцем по давно выученным мышцами траекториям и напряженно вглядываться в мерцающий разноцветный гипнотизирующий свет. К плюсам еще можно было отнести наконец-то горячий чай, выпитый немедленно вприкуску с найденной упаковкой печенья, твердого как камень. Приходилось его замачивать в чае, и это было так вкусно, что, не удержавшись, Марк выпил вторую чашку, забрался под ворсистый синтетический плед и, причмокивая, заснул. Сделав три таких подхода, понял, что отдохнул так, как не отдыхал лет десять, казалось, взмахни руками, и треснет на спине старая футболка с выцветшей эмблемой Legalise, купленная у институтского преподавателя, – столько было в нем сил. Преподаватель тот совершенно не знал, что написано на футболках, просто привез несколько десятков с конференции в Германии, красивые же и модные, там много кто из местных в них ходил. Конечно, распродал их за один день и полностью окупил то, что потратил на проституток и алкоголь, жена его была довольна – рачительный и совсем не транжира.

Улицы наводнились дико вращающими глазами прохожими, увидевшими наконец-то мир своими собственными глазами, без фильтров и чужих растиражированных мнений. Они бесцельно шатались по тротуарам, сталкивались друг с другом, обижались, иногда смеялись. Нередко здоровались или радостно кричали, встретив давно потерянного друга или родственника. Массовая неразбериха никак не контролировалась соответствующими органами; пожарные, врачи и полиция оказались точно в таком же вакууме и только беззвучно, как рыбы, открывали свои рты. Единственными, кто сохранил присутствие духа, оказались давние знакомые Марка, те дядьки в темных одеждах со спортивными фигурами. Он их заприметил штук пять в толпе. То стояли, спокойно наблюдая, то шли куда-то быстрым, пружинистым шагом, куда-то, где их ждут, резко выделяясь среди этого амебоподобного человеческого месива.

Наблюдать за всем этим шапито было забавно и страшно, Марк вспомнил парочку сериалов про зомби, и реальность, если ее немного адаптировать, ничем, по сути, не отличалась. Киношные зомбаки были странными, может быть, опасными, но все-таки жалкими овощами, которым всего-то нужно кусок мяса, основной инстинкт человека, лишенного гормональных всплесков. Эти точно такие же, ими никто не управлял, да никто и не мог управлять при выключенных смартфонах – маленьких, почти уже встроенных в организм рычагах. Страшно было потому, что не было такой искры, которая могла возжечь в этой толпе пламя, она была как стекло, без кристаллической решетки, аморфная масса выброшенных на пляж грязных водорослей, потерявших корни, но не потерявших смысл жизни, потому что этого смысла никогда не было. Марку внезапно перестало быть весело, и он забрался обратно под синтетический плед, олицетворение шерсти животных будущего, где нет никаких животных.

Телефоны включились так же разом, как и выключились, наполнив атмосферу несдержанным радостным гомоном доминирующего вида, подсаженного на едкий двоичный код, разъевший самоопределение. Веселье исчезло, когда пользователи по всему миру осознали, что больше нет их любимого, родного, домашнего устройства, в каждом из телефонов стояла совершенно новая система, что-то среднее между iOS и Android’ом, собравшая в себя, казалось, худшие черты обеих доминирующих оболочек. Человеки, не знавшие более глобальных проблем, не думающих, что жизнь их прекрасна, что условности в виде привыкания и недоюзабилити новой системы теряются в общей сумме мироустройства, катящегося в пропасть войн, бо-лезней, голода, нищеты в свете ярких неоновых огней рекламы очередного iPhone’а стоимостью в десять годовых карт не само-го плохого фитнес-клуба, наполнили сети визгливым словесным и визуальным выражением своего отвращения. Марк никогда не понимал этой напряженности и выплеска негативных эмоций по самым разным мелочам вроде медленной доставки, пересоленной пищи в дорогом ресторане или отсутствия нужного размера в бутике. Если бы это было самым страшным, то он с удовольствием бы наслаждался этими маленькими неудобствами, созерцая по всему земному шару счастливых людей, которым не надо больше продавать почки ради выживания.

Объявился Славик, хмурый и невыспавшийся. Славик потратил время, отведенное умершими гаджетами на бесполезные попытки сформировать свое будущее вне сети, где больше нет Интернета. Решить, чем он будет заниматься, на что жить, где жить и с кем. Голова рисовала только мрачные картины, где он подбирает у пивного ларька жестяные банки, мнет их и тащит в пункт приема, получая там кучку звенящей ерунды. Монет хватает на кружку кофе и шоколадку, немного подпитать силы для следующей охоты за тонким металлом. В первой же выдуманной драке ему разбили очки, и он молотил руками направо и налево не глядя, впрочем, успешно уронив всех претендентов на его банки. Нет, так жить нельзя, пожаловался он Марку. Марк упал на пол и покатался по ламинату, яростно гогоча:

– Славик, помнишь, нас с детства готовили в жестокой реальности при помощи четко сконструированных шаблонов-императивов в советских мультиках? Например, жизненные позиции фрекен Бок, Шапокляк, графинь Вишен показывали, что женщины не очень-то любят людей, они авторитарны и эгоистичны, жестки и безапелляционны, вспомни свою мать, да и мою тоже, все правда.

– Ага, а у Бонифация бабушка оказалась мужиком, что за границей сейчас обычное дело.

– А у Алисы из «Тайны третьей планеты» – не похожа на своего отца. Зато как две капли воды с его лучшим другом.

– Ага, а из маминой из спальни, кривоногий и хромой, помню, помню, пару раз…

– Про твои жестяные банки – это же вся жизнь папы Чиполино и всех его друзей, угнетенных и не желающих меняться, они не знают, как это сделать, только юность смогла победить, сломать парадигму вечного расслоения.

– Да где же взять эту юность, там за банки со мной дрались и подростки, причем с особой жестокостью.

– Спорим, что если бы ты допредставлял до конца свой постапокалиптический быт, то узнал бы, что те банки они меняют на что-нибудь полезное. На оружие, например, или топливо, а не бездарно тратят на кофе и шоколадки. Юность прекрасна тем, что у них нет до определённого года взросления жёстких авторитетов, нет скреп, нет ничего, кроме жгучего желания доказать себе и всем вокруг свою ненапрасность. И жестокость эта как раз оттуда, от нежелания стать согласным и податливым. Оттуда же их фрустрированность, безоглядность и слезы злости.