С торжеством торгового капитализма мир познал первые модернизационные революции. В советской науке вслед за классиками марксизма их именовали буржуазными и буржуазно-демократическими, отделяя от «первой социалистической революции». Этим революциям приписывалась великая роль смены формаций. Но изменяли ли они их? Опыт реставрации частной собственности в России и накопленные за ХХ в. сведения вскрывают противоречия этого упрощенного видения, основанного на превращенных в камень мыслях Маркса, часто высказанных им самому себе в черновиках, но не скрытых от потомков. Для Маркса в вопросе о смене общественно-экономических моделей развития не все было ясно, он пытался разобраться. Особенно терзали его вопросы в конце жизни, когда экономический кризис 1873–1880 гг., казалось бы, создавал ощущение, что перед нами «капитализм в состоянии кризиса, который окончится только уничтожением капитализма». Отвечая русской марксистке Вере Засулич на письмо в марте 1881 г., Маркс написал четыре наброска. Он явно подыскивал слова, отражающие реальность наилучшим, а не наиболее философски красочным образом. Но говорит ли он в письме Засулич о современном ему и наблюдаемом в тот момент экономическом бедствии или о некоем общем кризисе капитализма?[5]
Маркс желал наступления нового общества. Однако он переоценивал роль уже завершавшегося в тот момент экономического кризиса. Вместо конца капитализма кризис принес монополистический капитализм и колониальную экспансию, позволившую спустя некоторое время говорить об империализме.
Вот как Маркс формулирует свою мысль в набросках к ответу Засулич: «Лучшим доказательством того, что такое развитие «сельской общины» соответствует направлению исторического процесса нашего времени, служит роковой кризис, претерпеваемый капиталистическим производством в европейских и американских странах, в которых оно наиболее развилось, – кризис, который кончится уничтожением капитализма и возвращением современного общества к высшей форме наиболее архаического типа – к коллективному производству и коллективному присвоению». В отосланном Засулич письме Маркс остался сдержанным в оценках[6]. Ответ для него был не так важен, как собственные размышления, которые позднее так легко были залиты в узкие формы общественно-экономических формаций и искажены в концепции социальных революций, совершаемых как революции угнетенных классов во имя новых отношений. Маркс долго думал над ответом. В итоге он исключил из него весь оптимизм по поводу якобы грядущего конца капитализма. Он сделал это в силу сомнений.
Маркс умер в 1883 г. В последние годы, несмотря на болезнь, он мысленно много раз возвращался к сделанным в молодости прогнозам и выводам. Его осторожность в ответе Засулич, при том что он несколько раз пытался развернуть свой ответ, логична. Мыслитель здесь остановил пылкого революционера. Все это не помешало последователям позднее зацементировать идеи классика. Так возникла «пятичленка», советский формационный подход, где главные этапы истории сменялись как общественно-экономические формации. Между тем в «К критике политической экономии» Маркс писал: «В общих чертах азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации»[7]. Правильнее говорить о формационных эпохах, где присутствуют различные способы производства, баланс между которыми меняется в сторону исторически более прогрессивного. Это вовсе не означает более эффективного экономически. Эффективность его велика в потенциале. Все эти тонкости необходимо выделить, показав и то, как проходят качественные перемены.
Первым категорию «формационная эпоха» выделил российский философ-марксист Андрей Коряковцев. Он подчеркнул: она неравнозначна понятию «формация» и более гибко описывает процесс, позволяя его понять и лучше увидеть в нем различные тенденции. К этому следует добавить и это будет подкреплено далее фактами, что формационные эпохи имеют общие для множества стран временные границы. Они заканчиваются и начинаются для народов в одно или близкое время.
Формационные эпохи полны неизвестного. Но интерес представляет и вопрос о переходе от торгового к промышленному капитализму. А произошел он не под влиянием социальной революции, а в результате экономического кризиса 1770-х гг., о котором в этой книге будет сказано немало. Советский марксизм определил социальные революции как резкую смену общественного строя, производимую при активном участии широких масс насильственную перемену. В результате ее устраняются преграды на пути развития общества, и надстройка (государство и отношения) приходит в соответствие с экономическим базисом. Однако лишь преодоление феодальных отношений и связанных с ними политических форм удалось в полной мере подвести под определение социальной революции.
Великая русская революция, как и революция в Китае, не привела к переходу от капиталистического строя к социализму. То, что называли социализмом, на деле было временным явлением, переходной формой. Она возникла для решения революцией своих задач, состоявших не только в сносе феодальных пережитков, но и в модернизации страны. В этом плане все буржуазные революции носили модернизационные характер. Но чем позднее они происходили, тем более сложной оказывалась эта задача, тем более возникало внешних и внутренних преград, тем дальше заходили эти революции. И всякая социальная революция рождала новые радикальные формы и отношения, во многом отрицавшиеся на этапе реставрации. И всякая революция (в экономической или политической форме) проходила этот этап, лишь по окончании которого становилось ясно, как далеко должна была завести общество эта революция. Но что представляет собой окончание реставрации? Каким оно было во Франции и Англии? Каким оно может оказаться в России? Куда в итоге должна будет прийти страна? И какую роль выполняют в процессе исторического развития реставрации?
Все модернизационные революции имели место в условиях мирового торгового или промышленного капитализма. Все они решали задачу преодоления связанной с феодальными и более ранними отношениями отсталости. Однако развитый торговый и производственный капитализм имел место в отдельных – центральных – зонах мировой системы. Основной вопрос революций в Нидерландах и Англии состоял в отказе буржуазии и обуржуазившегося дворянства, чьи хозяйства не просто ориентировались на рынок, но строились на свободном труде, от союза с феодальной знатью. Эта узкая группа общества вовсе не являлась рыцарством Средних веков. Под влиянием кризиса XIV в. она избрала рыночные ориентиры и вступила в союз с богатым купечеством и банкирами. Разрыв этого союза буржуазией – вот чем были первые буржуазные революции. Союз этот находился к моменту их начала в кризисе, чаще всего носившем форму провала внешней политики и финансового кризиса государства. Оно оказывалось неспособно обеспечить экономический рост, и его политика отбрасывала общество обратно. Между тем буржуазия как класс выросла к этому моменту и считала возможной требовать больших прав, новых условий деятельности, а с какого-то момента и всей полноты власти. Не сразу, но неизбежно вопрос о власти делался для буржуазии главным.
В ранних буржуазных революциях (голландской и английской, совершившихся до перелома 1770-х гг.) сельская и городская буржуазия выдвигала сильных лидеров. Сила их была не столько в личных чертах, сколько в доверии своей партии и в концентрации полномочий в рамках революционного процесса. Так, «при всех своих качествах Оливер Кромвель (несмотря на то, что он ярко смотрелся на фоне английского парламента) не был более выдающимся, чем Людовик XIV или Густав Адольф». Еще скромнее выглядел его нидерландский предшественник. «Сравнивая избранного голландской революцией вождем Вильгельма Оранского и его современников, таких выдающихся политических деятелей, как Филипп II в Испании, Генрих IV во Франции, Иван IV Грозный в России, Стефан Батория в Польше и Елизавета в Англии, мы можем сказать, что никаких выдающихся качеств он не имел»[8]. Во всяком случае, нужными для превращения в вождя нового исторического движения качествами были не столько военная одаренность, навык дипломата и администратора, сколько смелость пойти на разрыв со старыми правилами и последовательность в борьбе с противником революционной партии.
