Белик растерялся, но шустрый Тайталь тотчас представил и его и себя. Марилев поклонился обоим с той простотой, какую можно увидеть лишь у дворян.

Когда юноши разошлись каждый к своему дому, Тайталь сказал:

— Я думал, он денег предложит.

— Зачем это? Деньги я и сам заработаю. Доброе слово дороже стоит.

Приятель, как видно, имел другое мнение на сей счёт, но оставил его при себе.

Марилев условия взаимного договора выполнял честно, к опеке над девушкой подошёл серьёзно, как, впрочем, ко всему, за что брался. Он внимательно наблюдал за Ирре, подмечал её ошибки и подсказывал, как правильно вести себя, двигаться и говорить, чтобы больше походить на юношу. Она оказалась усердной ученицей и пользовалась указаниями так ловко, что Марилев иногда и сам начинал сомневаться, что перед ним не отрок, а отроковица. Косы Ирре отрезать не захотела, и правильно делала. В конце концов, настоящее её положение существовало на время. Изменятся неблагоприятные обстоятельства, и события пойдут своим чередом. Представить себе целую жизнь, проведённую в чужом облике, Марилев не мог. Он присмотрел и купил парик из грубого волоса. С ним на голове девушка выглядела совсем мальчишкой. А вообще общаться с ней оказалось на удивление легко.

Однажды, когда Марилев разминался с мечом в гимнастическом зале, Ирре робко попросила научить её владеть оружием. Она признавала, конечно, что женщине в этом никогда не сравняться с мужчиной, но многого и не желала, только не выглядеть с клинком совершенно неуверенно, если всё же придётся его обнажить.

Отказать Марилев не смог. Понемногу, стараясь щадить её хрупкую женственность, он представил несколько несложных приёмов. Она оказалась на удивление понятливой и движения запоминала хорошо, чему, в сущности, не стоило поражаться, учитывая, как усердно девиц обучают танцам.

Понемногу Марилев и сам увлёкся. Он был младшим в семье и до сих пор всегда находился в положении школяра. Выяснилось, что быть наставником довольно приятно, особенно когда слушаются беспрекословно и выполняют все указания.

Ирре делала определённые успехи в боевых науках, но когда Марилев её хвалил, всегда скромно возвращала превозношения, ссылаясь на терпение и искусство учителя.

Ладили они чудесно. Первое время Марилева страшно смущала необходимость ночевать в пустом корпусе вдвоём, когда разделяла их всего лишь стена, да и то довольно тонкая, но потом привык. Постарался внушить себе, что Ирре ему как сестра, а значит, ничего непристойного не происходит. Пусть саму ситуацию сложно счесть правильной, но ведь они двое ведут себя безупречно. Им не за что себя упрекать.

Комнаты запирались изнутри не очень надёжно, и Марилев лично приобрёл и поставил на двери Ирре крепкую щеколду. Она посмотрела на него странно, но горячо поблагодарила.

— Это не от меня прятаться, — стесняясь, пояснил Марилев. — Я законов чести не преступлю. — Но кто-нибудь из кадетов может толкнуть дверь посильнее и зайти не в самый подходящий момент. Произойдёт такое случайно, а выдаст тебя насовсем.

Так в неустанных трудах прошло несколько дней. Ирре справлялась превосходно и даже нахальные подмастерья в харчевне потеряли к ней интерес, решив, должно быть, что обознались, а смотреть масляными глазами на мальчика чревато тюрьмой, да и в целом неинтересно.

Все эти дни Марилев не разрешал себе думать о прекрасной девушке с подмостков, гнал её образ, упорно закаляя характер, но всё же позволил себе посетить представлением. Разумеется, затем, чтобы Ирре прошла решающее испытание в преддверие появления в корпусе шумной и бесцеремонной толпы кадетов.

Театр его потряс. Он мог себе позволить сесть близко. Видеть ту, что его околдовала всего в нескольких шагах, было нелёгким испытанием. Сердце колотилось, влажнели ладони, голова казалась раскалённой. Это не юноша с лютней пел на сцене, а он сам обращал к прелестной пастушке жаркие слова любви.

Марилев и не ожидал, что представление так зацепит. Плохенькая пьеса, которую актёры играли не впервые и уже без особого пыла, казалась великим произведением искусства. Иногда он вообще забывал где находится и вместе с персонажами страдал, любил бился на мечах за честь и счастье подруги, только в итоге подводил её не к смазливому пастушку, а к свадебному жертвеннику.

— Тебе понравилось? — спросила Ирре.

Марилев лишь теперь вспомнил о её существовании и устыдился. Ведь он пришёл сюда не наслаждаться действом, а опекать товарища.

— Довольно любопытно, — пробормотал он, сознавая, что краска ему в лицо броситься не может только потому, что он и так уже весь горит.

— Да, ты смотрел внимательно, а я честно признаться видал представления и получше.

Прохладный воздух снаружи немного остудил горячую голову. Чтобы совсем успокоиться, Марилев затеял самый безобидный разговор, поправляя иногда Ирре, когда она употребляла слова, малоподходящие для мужских уст.

Нападение, как ни вышло оно неожиданно, не застало его совсем врасплох. С детских лет готовя себя к пути воина, он умел биться и без оружия, не испугался и ножей. Грабители, надо сказать, не слишком старались, решив, видимо, что двух юношей оберут без труда, но драка вышла знатная. Когда же знакомый крестьянский парень пришёл на выручку вместе со своим сообразительным спутником, незадачливым злодеям осталось только бежать. Марилев ничуть не стыдился принимать помощь в бою. Не наблюдал в том позора. Вот не замечать тех, кто тебя выручил — дело недостойное благородного человека.

Впрочем, расставаясь с юношами, он гораздо больше беспокоился о том, что в стычке пострадала Ирре. Она стойко держалась, пока были на людях, но уже в воротах кадетского корпуса пошатнулась и едва не упала.

— Немедленно обопрись на мою руку! — сердито сказал Марилев. — Здесь никто не видит, да и нет в том ничего предосудительного. Ты ранен, а это с каждым может случиться. Я бы твою помощь принял и не важничал в нелёгких обстоятельствах.

Даже когда оставались наедине, Марилев старался держаться с Ирре как с юношей.

— Хорошо, — тихо ответила она.

Маленькая ладошка доверчиво скользнула на его локоть. Пальцы дрожали.

— Ирре, нужно осмотреть твою рану, — сказал Марилев, когда они дошли до своих комнат.

— Она пустяковая, — тотчас заявила девушка и даже отступила на шаг.

— Вот я и должен убедиться, — настаивал Марилев. — Пойми, мне покоя не видеть, если я не узнаю точно, что порез действительно заживёт, а ты не истечёшь кровью, пока я буду мирно спать в постели. Поверь, оказывать помощь я обучен.

Она освободила руку и ушла в свою комнату. Марилев отправился к себе и быстро достал всё нужное для перевязки. Возвращаясь, он замер на мгновение возле двери подруги. Она ведь могла запереться, он сам обеспечивал надёжность бастиона, но дверь подалась без усилий.

В комнате уже горели свечи. Ирре сидела на постели в одной рубашке, парик валялся радом, косы падали на плечи. Девушка глядела с чисто женской кротостью во взоре, словно говоря тем самым, что будет во всём слушаться наставника. Может быть иные её тревожили сомнения, но она не подавал виду, держалась так просто, словно у них не было причин стесняться друг друга.

У Марилева пересохло во рту. Он попытался сглотнуть, но ничего не вышло. Ноги вдруг сделались деревянными, а голова пустой и гулкой как колокол. Всё же он сумел подойти ближе, опустился на колени.

По белой рубашке расплылось кровавое пятно, слишком большое для пустячной раны. Тревога вытеснила все прочие мысли. Марилев приподнял заскорузлую ткань. Вот он порез, длинный и довольно глубокий. На нежной девичьей коже выглядит откровенным кощунством.

Когда отнял ткань, из раны вновь начала сочиться кровь, и Марилев сразу оставил в стороне все соображения кроме сугубо нужных.

— У тебя есть горячая вода?

— Там на жаровне котелок, она не могла остыть, я закладывала угли прямо перед тем, как уйти.