Но им и этого показалось мало. Снова меня положили на пол вниз животом, мои ноги зажали между своими ногами, и экзекутор с большим остервенением стал по подошвам ног наносить удары той же палкой.

Я с трудом терпел невыносимую физическую и нравственную боль: с сердцем было очень плохо, вот-вот оно выскочит из груди.

Я стал кричать очень громко, но это не помогло, экзекуция продолжалась…

И вот, под действием, вероятно, экзекуции, я невольно выпустил «ветер». Тогда мои истязатели отскочили от меня, как черт от ладана, они ведь с виду казались людьми благородными, не переносящими посторонних запахов, быстро открыли дверь для проветривания комнаты.

После этого я вздохнул и попросил у них глоток воды для успокоения сердечной деятельности.

Старший палач мне на это ответил:

– Подпишешь – дам!

– Нет, не подпишу, можете избивать сколько хотите, но не подпишу!

И глотка воды мне не дали.

Наконец экзекуция закончилась, мне разрешили сесть, но сидеть было невозможно…

Старший палач после столь трудной физической работы, как видно, был сильно утомлен. Лег на диван отдохнуть.

Лежа на диване, он притворился спящим, а сам украдкой с прищуренными глазами следил за мной, а его подручные в лице пяти лейтенантов отдыхали, сидя на стульях…

В моей экзекуции не участвовал мой следователь, чему я был очень рад. Мой прогноз, что он меня бить не будет, оправдался; но его предупреждение оказалось правдой.

Так что крик и плач, которые я слышал, сидя в следовательском корпусе ночью, не были инсценировкой…

В этой комнате меня продержали примерно 4 часа.

Но вот старший палач соизволил открыть глаза и дал распоряжение, чтобы я надевал сапоги.

Только я стал надевать сапоги, он сказал:

– Как видно, мы его мало били! Смотрите, он еще сам надевает сапоги!

Я ему ответил:

– Хорошо постарались, за это вам спасибо!

Меня вывели из экзекуторской комнаты, и два солдата препроводили меня в камеру, куда я еле-еле дошел. Сильно болели отбитые подошвы ног.

Когда я лег в постель, у меня из глаз невольно потекли слезы. Перед моими глазами предстала вся эта варварски гнусная картина экзекуции.

Мне невольно вспомнились те времена, когда везде и всюду на Руси царила розга: в школе, на конюшне помещика, в казарме, в полицейском и сыскном управлении и т. д.

Но потом это было уничтожено, и вот правеж все же возобновился: и когда, где?!

Мне было обидно и стыдно, в особенности когда следователь объяснил, что это гнусное варварское дело они делают с разрешения партии и правительства.

Истязатели считали, что делают государственно важное дело. Надо было видеть, с каким наслаждением они смаковали это позорное для Советского гражданина и члена КПСС дело. Я еще тогда не был исключен из партии, а был исключен лишь в марте 1955 г., просидев в лагере, без месяца, 14 лет.

Мне было обидно и больно, что эти палачи прикрываются именем Великого Советского Союза, именем Великой Коммунистической партии…

Своими садистскими методами они старались опорочить ни в чем не повинного члена партии, чтобы он клеветал сам на себя, что он изменник Родины и предатель партии. Этим они хотели оправдаться перед партией и правительством, что они невинных людей не берут, особенно членов партии.

И только спустя 15 лет со дня моего ареста Центральный комитет КПСС вскрыл весь гнойник, царивший в органах НКГБ и МВД под руководством матерого врага народа Берии и его ближайших соратников, и все это делалось во имя культа личности…

Утром встали, позавтракали, я своему соседу не обмолвился ни единым словом о производимой надо мной экзекуции, считая, что этим позорным делом делиться с иностранцем не следует. Мы эти временные позорные явления как-нибудь внутри себя переживем, без вмешательства и сострадания со стороны…

28/VI я вызвал тюремного врача, он посмотрел на моем теле следы от избиения резиновой палкой, дал мази и каких-то порошков и, ничего не сказав, удалился…

В ночь с 28 на 29 июня меня вновь вызвал следователь[33].

Снова посыпались от него одни и те же вопросы, и в конце концов следователь стал нервничать и кричать.

– Подпишешь или нет?

– Не подпишу! Изменником я не был и не буду!

– Что, хочешь получить по-вчерашнему?

– Можете издеваться надо мной сколько угодно, я в ваших руках, но то, что вам надо, я не подпишу.

На этом допрос закончился.

29/VI, воскресенье, день отдыха мучителей и мучеников. Мы собрались отдохнуть и послушать с улицы радио. Но неожиданно в камеру вошел дежурный солдат и вызвал меня к следователю; я в недоумении – почему следователь меня вызывает в воскресный день? Этого никогда не бывало. Может быть, повторится экзекуция?

Надо одеваться, ничего не поделаешь.

Одеваюсь, меня ведут к следователю.

Следователь уже сидит за своим столом и ждет меня.

Вокруг лежат папки, как видно, с неоконченными делами. Он их связывает, а по коридору снуют младшие офицеры, все чем-то сильно возбуждены, все суетятся и спешат…

Вопреки правилам, следователь меня сажает за свой стол напротив себя и спрашивает:

– Ну как, не пора ли нам закончить следствие?

Я отвечаю, что не возражаю.

А у самого в голове невольно пробегает мысль, что с окончанием следствия, вероятно, я буду избавлен от тех неприятностей, какие я претерпел во время следствия.

Следователем был составлен протокол[34]. Я подписал ст. 206 об окончании следствия.

После подписания ст. 206 следователь мне предложил ознакомиться с материалами следствия.

Протоколы, которые следователь давал мне на подпись, я бегло просматривал, зная, что в них ничего не добавлено.

Меня интересовало, нет ли здесь каких-либо иных материалов, кроме этих протоколов.

И вот я встретился с такими грязными материалами, что было стыдно не за себя, а за следственные органы. Они даже не гнушались принять к сведению все квартирно-кухонные сплетни.

Например, дегенератки Дрессен-Луковниковой, дегенерата Семенова-Полонского С.З. и его жены Семеновой-Полонской Е.Н. Причем в этих материалах фамилия мужа и жены Полонских не фигурировала: они действовали через дегенератку Дрессен-Луковникову, которая по их наущению писала заявления в следственные органы.

Там же находилась выписка из допроса Щелкунова Семена Матвеевича[35].

На вопрос «сколько я из Харбина привез денег» ответ Щелкунова был: «Полонская Е.Н. мне говорила, что из Харбина он привез 25–30 тысяч рублей».

В заявлении Дрессен-Луковниковой[36] значится, что мы с Татарниковым Алексеем Николаевичем убили человека… Что в 1932 году из Харбина в Москву приехала моя пятнадцатилетняя дочь: я, мол, ее спрашивал, как она доехала, и она ответила, что ей помог царь Николай. Что моя семья в религиозные праздники печет куличи! Семенов-Полонский сказал, что я порочил колхозную систему, что не все колхозы живут зажиточно и т. д.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.