Что же касается этнических националистов, то для них важными маркерами оппозиционности персонифицированному бюрократическому режиму являются националистическая риторика и символика. Демонстрируя идейную мотивацию своих политических действий, эта немногочисленная популяция радикальных националистов связывает воедино борьбу за власть с пропагандой «национальных» преимуществ этноцентристской белорусизации. Стратегические цели и тактические приемы этого потенциально конфликтного политического проекта, опробованного в 90-х годах прошлого века, твердо запечатлелись в памяти этнонационалистов, и они готовы вновь осуществить его второе, расширенное и исправленное издание.

В отличие от «многовекторной» бюрократии, пытающейся, в меру своих скромных способностей, балансировать между Россией и Западом, политическое поведение оппозиционных националистов отличается завидным постоянством. Их последовательная и твердая ориентация на Запад, с ее неизменной антирусской и антисоветской составляющей, базируется на интеллектуально примитивной идеологии этнического национализма. Средством обслуживания этой идеологии и выступает указанный тип исторического нарратива с отчетливо выраженной мифологической константой. Поэтому нарратив, присущий данному типу историографии, представляет собой наиболее законченную форму идеологической интерпретации сюжетов «национальной истории».

Следует также отметить, что официальный исторический нарратив, призванный к конструированию будущей национальной идентичности, все еще не определился с критериями отличий «нас» от «других». Под «другими» понимаются, прежде всего, Россия и русские. Иначе обстоит дело в историографии, идейно связанной с этническим национализмом. Здесь нужный исторический нарратив с четкими критериями различий «нас» от «других» историки уже сконструировали. «Другие», по их убеждению, это те, кто постоянно угрожают «нам» и поэтому являются чужими, врагами18.

Однако, прежде чем перейти к рассмотрению характерных примеров «производства» прошлого, инициированного идеями оппозиционного этнического национализма, следует дать общую характеристику проблем, характерных для современной белорусской историографии, как официальной, так и неофициальной.

По утверждению Г. Баттерфилда, мы не должны навязывать наши идеи прошлому, но должны стремиться понять каждую историческую эпоху «в ее собственных категориях»19. Однако это непреложное правило исторической науки не распространяется на процесс формирования «национального» исторического нарратива. Его задача как раз и заключается в том, чтобы «осовременить» историю страны с помощью националистической интерпретации событий прошлого. Следовательно, придать массовому историческому сознанию, формируемому в условиях политической независимости, идейную одномерность, присущую «ретроспективной мифологии» современного национализма.

Поэтому «национальная история» Белоруссии как содержанием, так и своей идеологической направленностью отторгает основополагающие традиции западно-русской историографии, положившей начало глубокому профессиональному изучению политического и религиозно-этнического прошлого страны. Так происходит потому, что западно-русская историография является научным антиподом историографии националистической, препятствуя торжеству исторической мифологии национализма, как бюрократического, так и этнического.

Более того, существование западно-русских научных традиций и современная их интерпретация лишают убедительности те идейные аргументы, которые пытается использовать господствующая бюрократия для обоснования своей иррациональной политики белорусизации. Поэтому попытки восстановления историографической преемственности с традициями западно-русской научной школы встречают политические препятствия, которые стесняют свободу ученых, критикующих современный опыт конструирования «удобного прошлого».

Продолжающиеся в последнее время официальные попытки создания национально-государственного нарратива свидетельствуют о неизменности позиции, занятой этой бюрократией в отношении западнорусского историографического наследия. Точно так же, как не признаются аутентично «национальными» русский язык и русская культура, созданные общими усилиями великороссов, белорусов и малороссов, не принимается в качестве «национального» и западнорусский исторический нарратив, имеющий фундаментальное значение для белорусской историографии.

Таким образом, стремление к созданию методологически упрощенной, идеологически ангажированной «национальной истории» является препятствием для формирования исторического нарратива, который с полным основанием можно было бы назвать общенациональным. То есть способным органически вобрать в себя сложность и богатство западнорусской историографии, как дореволюционной, так и современной.

Нарастающий экономический спад и зреющее социальное недовольство политикой деградирующей бюрократической элиты вынуждают ее всемерно наращивать пропагандистскую обработку населения с помощью националистической идеологии. Историческая политика, подчиненная интересам сохранения власти бюрократического класса, учитывает метаморфозы, которые переживает идеология официального национализма, заметно теряющая свою эффективность и прежние возможности манипулирования общественным сознанием.

Предпринимаемые бюрократией попытки реанимировать идеологические опоры своей власти с помощью идей этнического национализма вызывают, в свою очередь, политическую необходимость в белорусизации коллективной исторической памяти. В таких условиях перспективы создания общенационального исторического нарратива, способствующего консолидации политической нации на гражданской, общерусской основе, отодвигаются на неопределенные сроки.

Обращение к историографии определенного нами направления требует краткого экскурса в историю белорусского этнического национализма. Давайте посмотрим, как начинался этот процесс в XX столетии. Маргинальный белорусский национализм, который ставил своей целью «отщепление от общерусского ствола его белорусской ветви и создания из нее особой белорусской нации», появляется на политической авансцене после революции 1905 г. Идеи этого национализма, этнического по своей социальной природе, были привнесены в ряды немногочисленной прокатолической интеллигенции из польской социалистической партии (PPS).

Заимствованные, привнесенные извне идеи национализма давали основания православным современникам сделать вывод о том, что «белорусский сепаратизм почти во всех деталях своих скопирован с галицкого «украинского» сепаратизма. Идейная связь его с сепаратизмом «украинским» настолько близка, что у постороннего наблюдателя не остается никакого сомнения, что оба они родились из одного источника»20.

Уже тогда в нарождавшейся риторике белорусского национализма русские (великороссы) представали как народ принципиально чужой в историческом, этническом и культурном отношении. Поэтому традиционное русское самосознание православных белорусов, история которого простирается от эпохи Средневековья до Новейшего времени, также воспринималось националистами как нечто чуждое, враждебное, пришедшее извне, от имперских «русификаторов» и их пособницы Православной церкви.

Главным политическим и культурным конкурентом националистов являлись православное духовенство и местная западно-русская интеллигенция. Представители указанных социальных групп были ведущими носителями публичного дискурса о едином русском народе, состоящем из белорусов, великороссов и малороссов, и его общем историческом прошлом. Этих-то многочисленных внутренних противников маргинального белорусского национализма и нужно было представить как проводников веры, идей, ценностей и культуры чужого белорусам русского (великорусского) народа.