Литмир - Электронная Библиотека

Очень злая, но уже далеко не такая сонная, я молча переваривала признания явного романтика и слушала повисшую между нами тишину. Странную тишину, ибо в ней призрачным эхом шумел и гудел далёкий аэропорт.

У которого свой, особенный, голос.

– По работе летите? – я всё же спросила.

Произнесла, когда молчать и слушать этот гул стало больше невозможно, а от обоюдного молчания появилось чувство неловкости.

Собственной дурости.

– Да, – он подхватил, заговорил торопливо и бодро, – планируем подписать контракт с немцами. Полгода шли переговоры и вот…

Контракт.

Ясно и понятно.

Он, смазывая объяснения, заразительно зевнул.

– Извините, – Гордеев, кажется, смутился.

А у меня возникли подозрения, что принцип: «Не спишь сам – не давай другим» люблю и претворяю в жизнь не только я.

Есть у нас что-то общее, да.

– Так и быть, – я, зевая в ответ, согласилась охотно.

– Всё-таки я вас разбудил.

– Да.

– Простите.

– Прощу, – я, снова зевая, головой согласно мотнула, уточнила мстительно, – часам к двенадцати. И даже индульгенцию вышлю. Голубиной почтой. Ждите.

– Варвара, вы всё же очаровательны, – Гордеев рассмеялся.

А я… я улыбнулась.

Сердиться на него долго как-то не получалось. Хотя с очаровательностью я бы и поспорила, не видел он меня по утрам, особенно во время сессии.

– А я эгоистичный дурак, – продолжал он, пожалуй, шутливо. – Готов каяться и извиняться. Просите что угодно, привезу из Берлина то, чего душа желает.

– Мне?! – я уточнила.

И растерялась.

От щедрости невиданного масштаба.

– Да, Варя, вам.

В голосе Гордеева послышалась улыбка.

А у меня перед глазами показался длинненький такой, как в мультиках, свиток, что мысленно раскатился на всю комнату. Привиделись соборы и дворцы, аккуратные улочки и старинные фахверковые дома.

Музейный остров.

И зоопарк со слоновьими воротами.

– Фотокарточку рейхстага, – в итоге буркнула я.

И вакцину от зависти.

Гордеев помолчал, а после скорее утвердил, чем спросил:

– Сердитесь?

Он издевается, да?

Конечно, я сержусь!

Мало того, что разбудили, можно сказать, ночью, так ещё и сообщили, что кто-то сваливает в Берлин со всеми его достопримечательностями и красотами, а кто-то остается в нашем родном и любимом городе, где каждый музей и здание, имеющее хоть какое-то историческое значение, изучено вдоль и поперек.

– Нет, не сержусь, – я, прогоняя остатки зависти, выдохнула и ответила уже серьёзно. – Ярослав, мне ничего не надо.

– Хорошо, – он отозвался после паузы, и его голос обиженным сделался, превратился в лёд. – Я вас понял, Варвара. Объявили посадку…

– Я поняла, – улыбку, что, кажется, вышла грустной, я скривила открывшему глаза еноту и показала язык. – Удачного полёта и мягкой посадки.

– Спасибо… Варя?

Он позвал.

Когда я почти отключилась, скользнула по экрану пальцем, но в последний миг замерла, застыла, чтобы, подумав не больше пары секунд, спросить:

– Да?

– Не исчезай из моей жизни.

***

Уснуть в этот день я больше не смогла, поэтому по-утреннему хмурого и сонного Дэна на завтрак ждала овсянка и сырники. На кашу он брезгливо поморщился и отодвинул, а сырники, всю тарелку, придвинул к себе.

– Сначала каша, – я выдала улыбку великого тирана и назидательным тоном проговорила. – Будущий врач должен знать о пользе правильного питания и овсянки, которую подают на завтрак всех английских аристократов.

Тарелка сырников уехала обратно на середину стола, а каша была водружена ему под нос.

– Кушай и наслаждайся.

– Варвара, ты не Варвара, а жестокий варвар, – печально констатировал мой сосед.

– Знаю, – жестокий варвар в моём лице оскалился безмятежно.

И мило.

И что я могу сделать, если овсянку в отличие от многих любила всегда?

Вообще считаю, что в садике меня недолюбливали именно из-за этого, а не потому что, как утверждает мама, я отбирала куклы у девочек, постоянно дралась с мальчиками и не давала никому спать в тихий час.

Вот.

– Ты… – Дэн, беря ложку, протянул тоскливо.

Не договорил.

Ибо зазвонил неожиданно мой телефон, заставил вздрогнуть, а высветившийся знакомый номер, что когда-то давно и невзаправду был подписан именем Геродота, заставил побледнеть, перестать язвительно улыбаться.

И из-за стола я вышла поспешно, сбежала в свою комнату, не обращая внимания на удивленный взгляд соседа и его неразборчивое восклицание. И дверь я закрыла плотно, посмотрела на вибрирующий телефон, который побелевшими пальцами сжимала.

Геродот.

Отец истории, как известно.

Тот, кто столь настойчиво звонил, для меня тоже отцом истории являлся. А ещё он был профессором археологии и куратором моей группы, что носился с нами уже два года, решал всевозможные проблемы и переживал, как за своих детей.

И я долго медлила прежде, чем ответить, но… за свои поступки ответ держать надо.

– Илья Германович? – я произнесла первой, проговорила непривычно робко.

И внутри что-то ухнуло.

Оборвалось, будто я с разбегу и вышки прыгнула в ледяную воду реки, как было однажды в детстве. Мы тогда искренне считали, что двадцать седьмого мая после трёх дней жары под тридцать вода успела прогреться, можно купаться.

Спас меня в тот день Ромка, вытащил.

– Варвара, здравствуй.

– Здравствуйте.

– Через час у вас начнется экзамен. Средние века, кажется?

– Да.

Я, пусть он и не мог видеть, кивнула осторожно. Почувствовала, как в голове противно и трусливо зазвенело, похолодело всё внутри.

Первый экзамен из пяти.

И если я передумаю, то ещё есть и шанс, и возможность. Только сесть на трамвай и проехать три остановки, перейти дорогу и зайти в корпус, а там пятый этаж и знакомая до боли большая аудитория.

– Варя…

– Илья Германович, я уже всё решила, – я перебила его быстро, решительно, пока эта самая решительность меня не покинула.

– Варя.

– И заявление я уже написала, – вот это я проговорила совсем скороговоркой.

И зажмурившись.

Я боюсь того, что он может сказать?

Да, боюсь.

Потому что я точно знаю, что он может… уговорить. Геродот убедит в своей правоте, разложит по полочкам всю мою глупость, и я… останусь. Ещё на год, а там мудрый отец истории снова найдет правильные слова или их даже не потребуется, потому что я смирюсь, напомню сама себе, что до окончания всего курс.

Поздно рыпаться.

– Заявление не проблема, – он говорит спокойно и вдумчиво.

Как всегда, как на лекциях, которые он нам читал на первом курсе, а мы, завороженно слушая, никогда их не пропускали.

Он же умеет говорить интересно, убедительно.

И я, оттолкнувшись от двери, выхожу на балкон.

Мне нужен свежий воздух.

– Нет.

– Варя… – в его голосе слышится горечь.

И я до боли и онемевших пальцев сжимаю телефон, что кажется обжигающе горячим, невозможно тяжёлым. Отшвырнуть бы его, выкинуть, чтобы не говорить, не травить себе душу и в выборе своём не сомневаться.

– Илья Германович, я не могу.

– Не хочешь, – он возражает проницательно, усмехается.

Да.

Так… честней.

Мочь могу, но больше не хочу.

– Что ж… зайди хоть со стариком попрощаться, Варвара Алексеевна, – Геродот вздыхает тяжело и, кажется, смиряется.

– Зайду, – я, не обращая внимания на слёзы, моргаю и обещаю.

Честно.

Я ведь ещё не забрала академическую справку и аттестат.

***

Второй день Мила не отвечала на звонки, не заходила в сообщения, сети. Она не подавала признаков жизни, и на неё это было совсем не похоже. Молчал и телефон Юрки, до которого дозвониться я тоже пыталась.

И поэтому к обеду, расхаживая по дому и роняя всё подряд, я начала волноваться, а к пяти вечера уговорила Дэна остаться с Сенечкой и, в сотый раз безрезультатно набирая номер, поехала к пропавшей со всех радаров подруге.

14
{"b":"655052","o":1}