— А так-то не опасно? Ты уверен, что справишься?

Свит за моей спиной досадливо дёрнул плечом:

— Кого ты боишься, Ёлка? Этот конь послушен и легок на ходу. Секрет лишь в том, что он сам до одури боится людей, причинивших ему боль, — рука Свита, до этого надёжно державшая меня за талию, вдруг скользнула вверх и грубо сжала мне горло, — Почему ты боишься коня, который тебе ничего дурного не сделал, а меня не боишься, хоть я тебе запросто шею сверну?

Хотела крикнуть, а вырывался только жалкий писк:

— Но ведь ты не станешь…

— Уверена? — зло шепнул мне на ухо Свит, — Ни в чём ты не можешь быть уверена! Просто или доверяешь, или нет!

И, ссадив меня на землю, он направил коня через реку.

После этого случая Свит не появлялся целую седьмицу, и я уже стала думать, не случилось ли с ним какой беды. На восьмой день приплёлся пешком, весь в синяках, и рука на перевязи. Я спросила:

— Где ж твой рыжий?

— А… Продал. Хватит с меня одного Кренделька.

Больше Свит ничего рассказать не пожелал, а я и допытываться не стала. И так всё ясно, как Маэлев день. Но от сердца у меня слегка поотлегло. Кренделёк был неторопливой толстой клячей пятнадцати кругов от роду. Его седоку угрожала только одна опасность: заснуть на ходу. Хлябь между тем отошла, начался травостав, и я стала замечать странное: народ потянулся к реке, а на заимку никто не заходил, словно её и нет. Оказалось, это всё Свитовы штучки, но узнала я о них позже, когда ко мне в гости вдруг зашёл Ист. Я вернулась как-то из леса, смотрю — он сидит у двери, всё такой же юный, стройный и красивый, словно и не пробежал целый круг с той поры, как я ушла с Еловой горки. Только я-то уже изменилась. Гляжу на него — и вижу: мальчишка ведь совсем, хоть и этл. И почему он мне раньше казался таким взрослым, сильным и мудрым? Чего я, дурища, от него, зелёного да нецелованого, ожидала?

— Ну что, — говорю, — Опять пришёл домой звать? Или силой умыкнёшь?

Этл мой посмотрел на меня с укором и ответил:

— Что ты, Ёлочка, я же не ракшас. Я предупредить пришёл. Этот твой человек… он… как бы тебе сказать… не совсем человек. Не надо тебе быть с ним, слишком много плохих вероятностей.

Меня это сперва задело. Вылез, видите ли, из лесу советы раздавать. А где ты раньше был, когда я здесь от тоски на стену лезла?

— Свит, конечно, тот ещё подарочек. Но какой бы ни был, а теперь он мне муж. Чего тебе-то от меня надо?

— Ничего. Просто советую тебе быть осторожнее.

— А ты думал, я не вижу, что он маг?

Ист вздохнул:

— Хуже, Ёлочка, всё намного хуже. Он — тёмный. Он у тебя забирает силу. Ест тебя потихонечку, а ты не чувствуешь. И делает так, чтобы ты тратилась только на него. Ты вообще когда последний раз видела хоть кого-нибудь, кроме своего Свита?

— Ну вот тебя сейчас перед собой вижу, — с вызовом ответила я.

Он улыбнулся мне:

— Я этл. Где хочу, там и хожу, — а потом повёл рукой, словно обломил перед собой тонкую веточку, и что-то тихо хрустнуло. Ист вздохнул ещё раз, поднялся и пошёл прочь. У кустов вдруг обернулся, сказал мне на прощание:

— Не веришь мне — спроси у Ночны.

И открыл себе лесной коридор.

Когда Ист ушёл, я немного призадумалась. И не хотелось верить, а выходило, что он кругом прав. Ни я никуда не хожу, ни ко мне никто не приходит. И в лесу словно всё вымерло, брожу одна и никого не встречаю. Я решила, что сейчас же соберусь и пойду в Ночную падь. Только сошла с крыльца — из кустов мне навстречу Свит, да такой злющий, что смотреть страшно! Он схватил было меня за руку и дёрнул к себе, но потом бросил, кинулся к двери. Рыча и ящерясь, заглянул внутрь, захлопнул дверь и снова кинулся ко мне.

— Не подходи! — крикнула я ему, отступая к опушке леса, туда, где темнела среди молодых осин разлапистая ёлка. Он не послушал. Тогда мы вместе с ёлкой заслонились от него щитом из силы. Свит подошёл, упёрся в него плечом.

— Куда хоть собралась? — спросил он у меня, потом хрипло закашлялся и тут же махнул рукой, — А, можешь не отвечать. И так знаю, к своему остроухому. Так вот, никуда ты не пойдёшь. И передай ему: сунется сюда ещё раз — пристрелю, как собаку.

— Не сможешь, — недоверчиво заметила я. Но Свит только криво усмехнулся:

— Думаешь, они чем-то отличаются от ракшасов? Да ничем, одна порода. И отлично насаживаются на стрелу. Потом он отвернулся от меня и стал делать с силой странное, словно вокруг заимки ограду построил, а меня запер внутри.

Мне стало не на шутку страшно за Иста, и я решила, что уж теперь-то непременно должна найти его и предупредить. Но так, чтобы Свит не смог узнать, где он, иначе мой этл будет в не меньшей опасности, чем на заимке. Оставалось одно: зов силы. Прислонившись к смолистому стволу ёлки, я зашептала в трещинку на её коре:

— Ист, милый, не приходи больше к вихровой заимке. Слышишь? Ни за что не приходи! И будь осторожен в лесу!

По верхушкам деревьев словно прокатился печальный вздох, и я поняла: услышал. Вот только не было у меня никакой уверенности, что юный этл отнесётся к моему предупреждению всерьёз.

На следующее утро нас разбудил тихий хруст, будто кто-то прошёл по засохшим веточкам. Свит вскочил, пинком распахнул дверь. Вокруг не было никого, только ветер чуть шевелил листочки ивы. От вчерашней Свитовой ограды не осталось ни следа. Свит зло плюнут за порог. А потом напялил портки, взял топор и пошёл рубить мою ёлку.

Это был какой-то кошмар. Летели щепки, ёлка плакала, я умоляла Свита прекратить, а он как ни в чём не бывало продолжал ломать бедное дерево. Наконец, я не выдержала, схватила стоявшую у двери дежку с недобродившим квасом и вылила её содержимое прямо Свиту на загривок. Подействовало, надо сказать. Но немножко не так, как мне бы хотелось. Липкое, холодное кисло-сладкое сусло полилось по голой спине Свита и начало затекать ему в портки. Бросив ёлку, он развернулся ко мне. По выражению его лица я сразу догадалась: пора тикать, но вместо этого почему-то осталась на месте, глупо выставив перед собой опустевшую дежку. Свит вышиб её у меня из рук, а потом хлёстко и больно ударил меня ладонью по щеке. И ещё раз, да так, что аж искры из глаз посыпались. Ожидая третьей пощёчины, я невольно зажмурилась, но… ничего не произошло. Я осторожно открыла глаза и увидела странную картину: Свит лежал на траве вниз лицом и не шевелился. А вокруг него стояли молодые этлы, все четверо. Майви задумчиво крутила в руках брошенный Свитом топор.

— Надеюсь, ты его не убил? — хмуро осведомилась Мара. Нер, брезгливо морщась, перевернул лежащего человека ногой и сказал:

— Да вроде, дышит. Ну что, может, в болото его, пока не очухался? Пусть змеелюдики свежатины поедят.

— Нечего замусоривать мне Марь! — возмутилась Мара.

— К тому же змеелюды ни в чём не виноваты, — грустно заметил Ист. Мара присела возле Свита на корточки и спросила:

— Может, его можно как-то исправить? Вдруг он ещё нужен Ёлке?

Она опустила ладонь Свиту на живот, прикрыла глаза и задумалась. Нер тут же насмешливо фыркнул:

— Зря ты, Марочка, трогаешь руками всякую пакость. Люди обычно такие и есть: всем врут, везде гадят и дерутся друг с другом, причём бьют обычно тех, кто слабее. И это ещё наши, про диких вообще молчу. Я в последнее время подумываю о том, чтобы закрыть им выход за этот их смешной забор. Как там они его называют?

— Ограда, — подсказала Мара, — А помните, как мы притворились людьми и ходили за Ограду, в поселение к диким? Было так забавно…

— Ага, — отозвался Нер, — Особенно позабавило, как нам потом влетело от Ночны. Хуже, по-моему, она бушевала только после нашей прогулки на пустошь, в гости к ракшасам.

Но Майви не собиралась отвлекаться на воспоминания. Закинув топор подальше в кусты, она решительно заявила:

— Я бы этого Ёлкиного хмыря не правила, а отвесила ему ещё пару пинков, да таких, чтоб когда очухается, чихнуть боялся. Чего это он тут себе позволяет? Потоки силы перегораживает, проходы закрывает, понимаешь ли! Хорошее дерево испортил, Ёлочку нашу обидел…