— Меня можете сразу тащить на поганый двор, — проворчал Свит, не отрывая ладоней от лица.

— Это ещё зачем?

— А затем, что я теперь там буду на жизнь зарабатывать. Дерьмоукладчиком.

— Это как? — удивилась Малинка, — Отчего ж?

— А от того, что больше с моей рожей никуда не возьмут!

Малинка смущённо хихикнула в кулачок, но Свит и не думал шутить.

— Да, представьте себе! — заорал он, обводя всех нас по очереди диким взглядом, — Кому я нужен в крепостице, без силы?

— Да ладно тебе, Селёдочка, — примирительно начал Корвин, — Приедешь домой, отоспишься, хлебнёшь своей вонючки…

— Мне теперь никакая вонючка не поможет, — продолжал разоряться Свит, — Хоть из фляги, хоть из сточной канавы! Даже если сразу из казарменного нужника хлебать!

Я представила себе это вживе и невольно прыснула, Корвин тоже начал понемногу посмеиваться.

— Да что вы все ржёте? Плакать впору, а они ржут! По миру ведь пойдём!

— Ладно, уймись. Чего взлетел? Сядь, говорю, пока не рухнул, орёл комнатный. Думаешь, ты один умеешь денежку зарабатывать? Другие тут тоже не лаптем щи хлебают. Прокормим тебя как-нибудь, не горюй, — сказав так, Корвин потоптался ещё чуток рядом, потом вздохнул и решительно пошёл прочь, в темноту.

— Ты куда? — вырвалось у меня.

— Как куда? За растопкой. Надо бы костерок сообразить.

Малинка хихикнула ещё разок и ушла рассёдлывать Кренделька.

Вскоре мы все собрались вокруг костра. Лучик спал на руках у Малинки, Свит лежал головой у меня на коленях. Его познабливало, и потому мы завернули его сразу в два плаща, а под спину постелили сухой травы.

— … Ну так вот, — рассуждал Корвин, для наглядности водя перед собой руками, — Пока травостав, козы будут приносить неплохие деньги. Мы всё это потратим на оплату дома. А чтоб не сидеть голодными, ещё и кур разведём. А со службой ты, Селёдка, резко не рыпайся, сила — она, может, ещё вернётся.

— Это вряд ли, — вяло отозвался Свит.

— Ну и хрен бы с ней. Ты просто ручками тоже много всякого умеешь. А для случаев, где без силы никак, убеди ротного нанять тебе парочку младших. Твой мэтр Чанар сколько кругов на тебе ездил, не слишком-то утруждаясь сам? Вот и ты давай так же: главное, ходи с умным видом да нужные бумаги вовремя составляй. Так что не пропадём. А я бы ещё знаете о чём подумал? О том, чтобы съехать из этой Ящеровой Затычки. Может, пора нам найти домишко поприличнее?

И тут Малинка сказала замечательную вещь:

— А может, нам вообще переехать в Торм?

Тихо и сумрачно в избе. Тускло тлеет лучина, по крыше сонно стучит дождь. На своем привычном месте сидит бабушка Лиска за прялкой, а детишки, словно цыплята, сбились в плотную кучку вокруг неё. Девчата и парни постарше расселись по лавкам с простым рукоделием. Когда ещё, как не в хлябий вечер собраться у тёплой печки, чтобы послушать рассказы старших о чудесах? И веретено кружится, а бабушка неторопливо рассказывает:

— За зелёной рощей, милые мои, где любит сидеть на ветвях синеокая Мара, за Долиной Истоков и Истовым хребтом лежат Пустые Холмы. Никто не живёт в тех местах из людей, и не ходит туда ни зверь, ни дикий ракшас. И даже лес в Пустых Холмах не растёт, только бродят там тени мёртвых, не нашедших упокоения. А за Холмами лежит Потаённый Дол. Дивно то место: люди бают, трава там растёт в человечий рост, пшеница родится семиколосой, а репа, сказывают, такова, что каждую тащить из земли приходится всемером. И есть там, в Потаённом Доле, один хутор, названием Белозорье, а владеет им страшный седой ведьмак. Прежде в тех местах лежал благословенный Маэлем людской край, Раздольем прозывался. Ведьмак на те земли позавидовал. Пришёл из чужедальнего удела Помории, хранителя Раздолья застрелил, а сам поселился на его костях. Только Пресветлый Маэль осерчал на ведьмака за такие дела, а пуще — на людей, что за своего хранителя не заступились. И послал Маэль в те земли огромную Грязную волну. Где прошла она, было Раздолье, а стал Мёртвый Дол. Только ведьмакова вотчина и уцелела. А всё от того, что ему сам Ящер тайное слово сказал…

— Бабушка, а почему тени мёртвых не нашли этого… как его…

— Упокоения? Да потому, дитятко, что это всё погибшие от Грязной волны. Они все померли неправильной смертью, не избыв положенной доли, вот и осуждены Пресветлым Маэлем теперь отбывать её там, на службе у седого ведьмака.

— А почему ж он седой? Ветхий, что ли?

— А кто ж его знает, детушки… Может, ветхий, может, и нет. Он каким хочет, таким людям и покажется. А что волосом бел — так это он от своих колдовских зароков. В юности-то, говорят, был как все добрые люди. А потом заключил с Ящером зарок — и вмиг побелел. Даже глаза стали страшные, белозорые. Наделил его Ящер властью принимать любое обличье, хоть человечье, хоть звериное, дышать живым огнём, видеть воду под землёй и забирать в плен волю простых людей. А взамен потребовал, чтоб после смерти ведьмакова душа попала к самому Ящеру в вечное услужение. Только Древний Ящер-то простоват, а ведьмак — куда как хитёр. Не собирается он помирать, уж кругов сто на свете живёт, а то и поболе…

— Ой… А как же это у него получается?

— А он, милая, заживает чужой век. Приходит в лес и бродит по хуторам, просится к добрым людям на постой. Чуть кто его в избу пустит да к столу посадит, враз сам состарится на круг или там на два, ведьмак же те круги с себя мигом скинет. Так погуляет седьмицу, другую, глядишь, и вернётся к себе домой молодым.

— А не пущать?

— Так нельзя ж. Проклянёт. Посыплет чтой-то, пошепчет — и всё, нагрянут на хутор ракшасы, не оставят бревна на бревне.

— А почему его ракшасы слушаются?

— Старики шепчутся, будто он им родня. И говорит по-ихнему. Настоящий человек их речь разуметь не может, чтобы не изракшаситься.

Из дальнего уголочка, где сидели парни постарше, раздались сдержанные смешки. Бабушка подняла на них глаза и строго постучала пальцем по лавке:

— Смотрите мне, охальники! Думаете не слышу, как вы бранитесь нелюдскими словесами? Вот попомните, когда вырастут острые уши да клыки! В лес женихаться пойдёте!

— А что? — дерзко заметил тёмно-рыжий парень, выделявшися среди прочих крепкой, сухой статью и тонкими чертами лица, — Ракшицы, говорят, прехорошенькие попадаются, и не ломаки притом…

Бабушка только махнула на него рукой:

— Ты, Луч, не молоти языком чего не знаешь. Ракшица как прикинется красной девкой да на вечёрку придёт — никто и не поймёт, кто такова. Заморочит головы парням так, что те всех подруженек позабудут, только на неё и станут смотреть. А кто пойдёт её провожать — сгинет, и больше уж домой не воротится. Выпьет ракшица его жизнь, а сама уйдёт в лес. Узнать же её среди настоящих девчат можно только по одной примете: она пряжу против хода Ока вьёт.

Симпатичная девчонка, сидевшая в углу у окошка, тут же залилась смуглым румянцем и поспешила прикрыть запоном руку с веретеном. Другая, крупная и бойкая, весело ответила:

— Да я ж всегда так вью! Эй, Ярик, ты там ещё жив али нет? Не забоишься теперь меня до Замошья провожать?

Вокруг засмеялись, радуясь поводу вспугнуть весельем липкий страх.

А бабушка, обождав чуток, продолжила сказ:

— В Белозорье-то ракшасы не рыщут, туда им хода нет. А всё потому, что седой ведьмак взял за себя женой Золотинку, этлову дочь. Не хотелось хранителю отдавать любимую доченьку страшному ведьмаку, и поставил он жениху три условия, три испытания дал. Первое — перескочить через Ограду. Второе — выпить ручей мёртвой воды. Третье — спрятаться так, чтобы сам хранитель за день найти не сумел. Ну, ведьмак обернулся вороном и Ограду вмиг перелетел. Этлы-то эдак не могут, им от земли отрываться нельзя, вот хранитель и думал, что ведьмака это затруднит, да не тут-то было. А ведьмак пошёл к ручью с мёртвой водой, всю воду из него выпил, а потом смерть отпустил в траву. Вся трава тогда в балке позасохла, а ведьмак остался живёшенек. Только хранитель-то не слишком переживал, верил, что ведьмак от него в Торме нигде не укроется. Было у хранителя волшебное Зеркало, через которое можно было глядеть на весь лес, и где что делается — всё знать. Но хранитель хитёр, да и ведьмак непрост. Отправился он к ракшасьей княгине, в Рискай-град и целый год там ей верно служил.