— А откуда ты всё это знаешь? Я думала, ракшасы не спешат делиться своими секретами с чужаками.

— Собственный опыт — лучший учитель, жаль только, что его уроки дорого обходятся. Однажды я получил опасную рану. Дело было на пустоши, и Ровена вылечила меня смолкой. Как видишь, я жив, но с той поры, выходя из Ночной пади, истекаю силой куда быстрее, чем мне хотелось бы. Впрочем, эта досадная особенность делает меня почти идеальным дарителем. Вы видели на церемонии возмещения, как происходят подобные вещи. Так что и тёмные обстоятельства могут порождать светлые вероятности. В любом случае, светлая вероятность или тёмная — это зависит лишь от того, как ты относишься к ней сам.

Примечания:

*Тётка, тётушка — обычное в Торме вежливое обращение к замужней женщине. К незамужней обращаются — девка, к вышедшей из детородного возраста — бабка.

**Ракшаль — язык ракшасов. Изначально он был придуман, как тайный шифр, но постепенно широко распространился среди ракшасьей молодёжи и стал обычным для них языком общения. Этлы иногда используют слова ракшаля в качестве очень неприличных ругательств.

Невесёлые мысли принесла я с вечёрки домой. Дикие маги опасны всегда, говорила Ночна, их следует уничтожать. Будет ли моё дитя от дикого мага тоже считаться диким? А если даже и нет. Сын ведь может унаследовать вздорный отцовский нрав. Что тогда? Убьют, как негодного щенка? Нет уж, этого я дожидаться не стану. Пора расстаться с Еловой горкой. Куда только идти? Вот разве что в пустоземье, там этлы не ходят. Или всё-таки могут? На вихровой заимке Мара ещё вспоминала, как юные этлы вместе ходили в город, притворившись людьми. Хотя… Есть один человек, который не боится ни ракшаса, ни этла, и может от них защитить. Свит. Сегодня он будет ждать меня у Быстринки на вечерней заре. Что ж, я готова забыть старое и прийти к нему. Молчать, во всём слушаться, верно служить, лишь бы знать, что нашему сыну не грозит беда.

Впервые я радовалась, не застав на хуторе Иста. Одари Творец Мару за то, что она заняла собой всё его время и мысли, не оставив ни капли мне! Будь Ист дома, в миг бы заметил, что я затеваю сбежать. В этот раз я не стала ни чудить с одеждой, ни ворожбой заметать следы. Немного в том толку. Ист и так всё узнает, когда захочет, он же этл. Веретено своё тоже не стала брать. Придёт пора снова прясть — найдётся и новое веретено.

До заката было ещё далеко. Я неспешно бродила по лесу, искала места, которым отозвалось бы сердце — и не находила ничего. Постояла немного на обломках Серой скалы, последила, как речная вода точит камни. Окинула взглядом Мёртвый Дол — всюду изломанные стволы погибших деревьев, почернелая грязь. Дошла до места, где прежде стояли Кривражки. Никого. Сквозь развалины хутора пробилась молодая трава. Нашла место, где прежде стояла вихрова заимка. Ива рухнула, и обломки застлало речным песком.

К Быстринке я вышла на исходе дня. Долина Истоков снова была пуста, люди ушли, оставив за собой грязь да следы конских копыт. Никого не было видно, только у самой воды пасся неказистый саврасый конёк. А рядом, подставив лицо закатному Оку, стоял Свит. Ждал, хоть и не был уверен, что я приду. Он был таким спокойным и тихим в тот миг… Глядя, как лучи Ока золотят его щеки, я подумала, что будь Свит нормальной, человеческой масти, многие девки сочли бы его миловидным. Скулы у него высокие, густые волосы до плеч, длинные ресницы, а глаза большие, и не бесцветные, рыбьи, а серые, словно небо в хлябь. А ещё мне припомнилось, что мать дала ему имя Свитанок. Это значит — рассвет.

Как и в первую нашу встречу, я не ждала, что Свит заметит меня среди зарослей ив. А он заметил. Посмотрел мне прямо в глаза и, усмехнувшись, окликнул:

— Чего прячешься? Вылезай, не съем.

Получалось как-то неловко. Я молчала и не знала, шагнуть ли к нему. Тогда он подошёл ко мне сам, взял за руку.

— Ты, наверное, злишься на меня из-за того раза? Я был не в себе. Прости дурака.

Я кивнула, а ответить на его взгляд так и не смогла. Тогда он поднял с травы седло, посвистал. Конь неторопливо пришлёпал к хозяину и ткнулся губами ему в ладонь.

— Поедем ко мне? — сказал Свит, затягивая подпруги, — Заживём не хуже, чем на заимке. М?

А я всё стояла и не смела поднять глаз. Тогда Свит схватил меня за плечи и, встряхнув, рявкнул совсем по-былому:

— Да не молчи же ты, коза! Давай, лезь в седло! А не желаешь — так прямо и скажи: пошёл ты к Ящеровой бабушке!

Вот это уж было до смешного знакомо.

— Не надо, — тихонько ответила я.

— Что не надо?

— К Ящеровой бабушке не надо. И на коня меня тоже не надо, я пешочком дойду.

— Да ладно, — тут же воскликнул Свит, затаскивая меня в седло, — Кренделёк — скотинка смирная, доставит в лучшем виде.

Сам Свит устроился позади седла, а поводья вообще бросил коню на шею. Но умный конь без подсказок знал, куда ему надо идти. Неспешным шагом он провёз нас по разбитой копытами тропке через кусты, вылез на проезжую дорогу, и по ней побрёл прямо туда, где за распахнутыми Хребтецкими воротами начиналось незнакомое мне пустоземье.

Сама я за всю жизнь только и была в Приоградье пару раз: малявкой сходила как-то вместе с тёткой Милорадой на ярмарку к Нерским воротам продавать шерсть, да ещё два круга назад выбралась вместе с Браном поглазеть на турнир в Городце. И за каждый из тех дней я увидала столько народу разом, сколько в Торме не повстречаешь за целый круг.

В этот же раз у Ограды было почти безлюдно. Стражи едва проводили нас скучными взглядами и принялись запирать ворота на ночь. А Кренделёк прошёл всё тем же неспешным шагом через пустую привратную площадь, свернул вдоль стены крепостицы в узкий, по вечернему времени темноватый проулок и вдруг замер, уткнувшись носом в бок стоящей лошади. Лошадь была не одна. К ней прилагался всадник. Это был крупный, статный парень с замечательно густыми кудрявыми волосами. Через верх забора к нему высунулись со двора две девицы. Все трое болтали и обменивались шутками, нисколько не беспокоясь о том, что наглухо перекрыли проход.

— Эй, Корвин! Тебя мамаша не учила, что по улицам ездят вдоль, а не поперёк? — нетерпеливо окликнул его Свит.

Девицы залились смехом и скрылись за забором, а всадник обернул к нам своё смуглое, симпатичное лицо. Не обращая на Свита никакого внимания, он залихватски подкрутил ус и сказал мне:

— А, так ты и есть жена этого зануды? Привет, Рыжик.

— И тебе доброго здоровьичка, — смущенно пробормотала я, чувствуя, как щёки становятся пунцовыми. Уж очень этот Корвин странно на меня посмотрел: вроде, и по-доброму, а я почувствовала себя так, словно стою перед ним без рубахи.

— Освобождай проезд, чучело гороховое! — нелюбезно прикрикнул на него Свит из-за моей спины.

— Ну, поехали, — отозвался Корвин, обращаясь ко мне.

— Куда это? — удивилась я.

— Как куда? В наше с Селёдкой логово, — Корвин развернул кобылу вдоль улицы и заставил поравняться с Крендельком. Его колено бесцеремонно ткнулось мне в бедро.

— Разве вы живёте не в крепостице? — спросила я, стараясь отодвинуться вперёд по седлу.

— О, нет, — Корвин беззаботно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, — Казарма — это для молодняка. Жить, конечно, можно, но — шум, грязь, теснотища, и кормят Ящер знает чем. Девку, опять же, не приведёшь… Так что все, у кого водятся монеты, стараются снимать собственную конуру поблизости. Тоже, конечно, шум, грязь, и в горшке Ящер знает что, но хотя бы есть где ноги вытянуть.

— Так у вас со Свитом водятся монеты?

— У меня — нет, — радостно признался Корвин, — Так что, строго говоря, берлога Селёдкина, а я живу у него на тараканьих правах, чтобы не было скучно.

— Угу, — буркнул Свит, — И поэтому ты дрыхнешь все увольнительные, как сурок, а я по подработкам таскаюсь. Чтобы не было скучно.

— Ну а чо? — пожал плечами Корвин, — Должна же быть в жизни хоть какая-то справедливость? Тебе по службе не приходится все дни напролёт мозолить зад в седле. Заперся себе в лазарете, и — солдат спит, служба идёт. Это не в патрули ходить.