Что нужно делать, когда целуешься в губы? Не знаю. Откуда мне знать? В школе этому не учат. Дома тем более. Вот возьму и опозорюсь! Стоп. Лучше думать о хорошем. Может быть, она мечтает о поцелуе, как и я? И уже давно его ждёт? Вот, сейчас удобный момент.
Звонит телефон? Или мне показалось? Да, телефон. Облом.
– Прости, я должна снять трубку.
– Должна? Кто он?
– Дурацкая шутка. Это мама, наверное. Сделай музыку потише.
– Постарайся не задерживаться.
– Ладушки. Пусти.
Мне без неё одиноко, даже если она ненадолго выходит в смежную комнату. Так. Погода на завтра. Программа «Время» окончилась. Стало быть, половина десятого, а я не продвинулся ни на шаг. Соседи выключили телевизор. Наверное, легли спать. «Здоровый сон – залог высокой производительности социалистического труда», – подумал я, и ухмыльнулся.
Чтобы чем-нибудь себя занять, я принялся рассматривать корешки книг на полке. Это занятие мне быстро надоело. Книги не заменят мне её. Мой взгляд оторвался от книг и заскользил по каким-то семейным фотографиям. Что можно сказать о характерах и судьбах этих людей? Я попробовал потренироваться в физиогномике. Не полегчало. Я вздохнул и направился к окну.
На улице шёл снег. В жёлтом свете фонаря возник силуэт гражданина в расстёгнутом пальто. В поведении гражданина угадывались признаки алкогольного опьянения. На минуту его эскапады меня развлекли, и даже позабавили. Потом я живо представил себе, как это бесчувственное тело на четырёх костях приползёт домой, и будет куролесить. Не позавидуешь его жене и детям. И внукам. И соседям. Моё воображение разбушевалось, и чтобы обуздать его, я отвернулся от окна.
Ожидание начало меня тяготить. Меня не покидало опасение, что прекрасная сказка, в которую я едва успел погрузиться, прервётся. Где же она? Я весь превратился в большое ухо, которое жадно ловило каждый шорох из-за межкомнатной двери.
Наконец-то! Жалобно звякнул телефонный аппарат, потревоженный брошенной на него трубкой. Скрипнул паркет. И она впорхнула, сияя улыбкой.
– Ты случайно не меня ждёшь?
– Между прочим, я два раза порывался уйти.
Словно балерина, она грациозными прыжками приблизилась ко мне и присела на мои колени.
– Ты не уйдёшь от меня. Никогда.
– Ух, ты! Откуда такая уверенность?
Вместо ответа она обвила мою шею руками и нежно коснулась губами моих губ. Я замер от неожиданности и обнял её за талию. Свершилось! Наш следующий поцелуй был уже вторым.
Мгновенное взросление. Несколько секунд назад мы с ней были отдельными сущностями, и вот, сплавились в единое целое. Принадлежать друг другу безраздельно, пусть даже недолго: поразительное, незабываемое мгновенье. Из неведомых источников к нам пришло знание, что с завтрашнего дня мы друг для друга будем обязательны. Отныне у нас есть своя тайна, которую надлежит хранить и оберегать. Если существуют невидимые мосты, соединяющие сердца людей, то поцелуй – самый надёжный из них.
Когда за моей спиной хлопнула подъездная дверь, я подумал: «Спасибо ей!». Нужно завтра в школе, на первой же переменке, выбрать момент и сказать ей это вслух. Не забыть! Только бы не забыть!
– Подскажите, пожалуйста, который час?
– Десять. Загулялись, юноша.
Да, точно. Юноша сегодня загулялся. И не сделал домашнее задание по алгебре. Стоп. Почему я думаю о всякой чепухе? И почему я бегу? На собственную казнь спешить не обязательно. Шутки шутками, а ведь, в самом деле, предки меня убьют. Без вариантов. Ну и пусть. Теперь не имеет значения.
Я шёл домой, и многоэтажная окраина города не навевала на меня тоску, как обычно. Во мне пронзительно звучал хрипловатый голос Демиса Руссоса: «From souvenirs to more souvenirs I live»… Иногда я улыбался. Иногда скакал вприпрыжку. Словом, парень заболел! Диагноз: острый приступ невыносимого счастья. И все мои мечты сводились к одной, очень простой и непритязательной: дождаться завтрашнего вечера…
Предчувствие любви
Серая безликая многоэтажка. Архитектурное недоразумение, способное чувствительную натуру вогнать в депрессию. Именно её обшарпанному подъезду было суждено стать Храмом Любви для советского юношества. Вместо фресок и разноцветных смальт – скабрёзные надписи на стенах, нанесенные копотью от спички. Вместо свечей – электрические лампочки в плафонах, обильно покрытых паутиной. Вместо ладана – удушливый запах испарений из мусоропровода, особенно летом. Посреди этой разрухи вершились таинства любви, от коленопреклонённого признания и первого поцелуя до прощального «прости!». Всесоюзный любовный андеграунд.
Двумя этажами выше в замке повернулся ключ, и дверь открылась:
– Наташа, сколько я буду повторять?
– Папа, мне нужно поговорить.
– Если ты не придёшь через пять минут, я сам спущусь.
– Хорошо. Я услышала.
Дверь захлопнулась. Мы с Наташей обрели друг друга ещё на пять минут.
Полагаешь, нельзя предаться пылкой страсти, будучи запертым в тесной лестничной клетке? Ошибаешься. Ещё как можно. Вопреки мириадам страхов и запретов. Невзирая на предрассудки и предубеждения. А для случайных прохожих – жильцов, не признающих лифт, – мы вдвоём штудируем учебник геометрии. Если бы бетонные стены подъездов могли заговорить, они поведали бы миру тысячи сокровенных тайн, в том числе и мои. Вернее, наши.
Поначалу мне казалось, что наш интерес друг к другу со временем будет лишь усиливаться. И вдруг налетела тоска. Без видимых причин. Не на день. И не на неделю. На месяцы! Поделиться болью не с кем, да и какой смысл? Весёлый никогда не поймёт грустного. Я был вынужден остаться со своим странным сплином один на один.
Утром зачем-то идёшь в школу. Сидишь за партой, как глухонемой, глядя в окно. Вечером бродишь по опустевшим улицам города, как Тесей в лабиринте Минотавра. Заявляешься домой за полночь. Незаметно просачиваешься в свою комнату. Уединяешься и, не включая торшер, припадаешь ухом к магнитофону. С головой погружаешься в «Pink Floyd» или в «Black Sabbath». Если тоску нельзя изжить, если нельзя убить её, как мифического быка, остаётся привыкнуть к ней и испить её горечь до дна.
Синусоида должна достичь нижней точки, чтобы оттолкнуться от неё и начать движение наверх, к пику. Назовём нижнюю точку хронической апатией. Апассионата.
Назавтра условленная встреча с Наташей. Она превзошла сама себя и пришла без опоздания. Чтобы развеять мою угрюмость, шепнула что-то ободряющее. Потом нежные объятия и поцелуи. Как обычно. Как привычно. А окрыляющее happy to be не снизошло. Нить, которую мне протягивала моя Ариадна, снова и снова выскальзывала из моей руки.
И день ото дня отношения всё прохладнее. И моё молчание в ответ на её настойчивые расспросы. Что я мог объяснить ей, если сам ничего не понимал? Я полагал, что виновата хандра, к которой я склонен от природы. Мне становилось не по себе, когда я замечал Наташино недоумение и растерянность. Она, в конце концов, ни при чём, и делала всё, что в её силах, чтобы замедлить приближение пропасти. Ещё мучительнее было увидеть на её щеке слезу.
Лишь спустя годы, накопив некоторое количество жизненного опыта, я начал догадываться: то была тоска-ожидание. Тоска-предчувствие. Мечта о чём-то большем, чем наивные плотские утехи старшеклассника. То была жажда всепоглощающей любви к женщине. Настоящей любви. Величественной любви. Небывалой. Или даже немыслимой. Звучит, возможно, чересчур пафосно, но моё тогдашнее состояние отражено верно.
