Не желая быть помятым, а также для того, чтобы лучше слышать и видеть происходящее, Владимир потихоньку забрался на пальму. Прямо напротив открытых ворот он увидел трех человек. Один стоял, согнувшись в три погибели, и держал на своих плечах, по всей видимости, жернов; двое других стояли по бокам и, как кажется, охраняли его, чтобы он не убежал. Выходило так, что человек с жерновом в чем-то провинился, его поймали и привели на суд. Быть свидетелем этого действа не хотелось, но и слезть Владимир уже не мог – площади забилась до отказа.
Внезапно все смолкло как по мановению волшебной палочки. Появились слуги кади, вынесшие помост. Затем вынесли по очереди стол, кресло, чернильницу, связку перьев, какие-то свитки. После чего появился сам кади – дородный и солидный, в богатых одеждах и с ослепительно сверкающим камнем на тюрбане. Заняв свое место в кресле, он проницательным взглядом окинул толпу, потом стоявшую перед ним троицу, потом веско произнес:
– Ну?
Стояла мертвая тишина. Никто не решался открыть рот. Затем в толпе обозначилось какое-то движение и из нее вылетел какой-то тощий участник. Громко восклицая: «Ты чего пихаешься? И вообще, ты кто такой?» – он попытался вернуться на прежнее безопасное место и скрыться тем самым от проницательного взгляда, но это ему не удалось. Не зная, что ему делать, он обернулся и был вынужден несмело приблизиться к кади, который поманил его пальцем. Оказавшись между ним и тремя замершими как памятники самим себе тяжущимися, он услышал повторное грозное:
– Ну?
– О справедливый кади, – заискивающим тоном начал тот. – Вот эти самые три брата: Али старший, Али средний и Али младший, живут на Гончарной улице, одним концом упирающуюся в городскую стену, а другим концом выходящую к дому кривого башмачника Вахида, дерущего втридорога за незначительную починку, которую, клянусь самой большой рыбой, выловленной в Тигре жестянщиком Иясом, хотя он только говорит, что поймал, в то время как сам купил ее на базаре у торговца Джандаля, и свидетелем тому был случайно проходивший мимо Муртада, приходящийся родственником тому самому погонщику верблюдов Насифу, который в прошлом году упал в колодец и обещал сто дирхемов тому, кто его вытащит, но когда одноглазый Равхан, – а надо тебе сказать, о справедливый кади, что у Равхана есть оба глаза, а прозвище свое он заслужил, когда взялся помогать кузнецу Тарику подковывать мула, и тот лягнул его так, что глаз заплыл и ничего не видел, пока луна вновь не стала молодой, а случилось это как раз при полной луне…
– Клянусь всеми пальмами великой пустыни, этот человек лжет! – вдруг вылетел из толпы какой-то правдолюбец. – Одноглазому Равхану подбил глаз не мул, а жена горшечника Бади, когда Равхан, желая насолить последнему, напугал верблюда и тот побил ему на базаре все горшки, выставленные на продажу…
– Как можно слушать человека, при звуке голоса которого у ишака уши вянут! – не стерпел третий ревнитель истины. – Верблюд не побил горшки, а сжевал кашемир ткача Дагмана, после чего его жена засунула тухлую рыбу в снадобья лекаря Зияда, которому принадлежал этот верблюд…
Выступление последнего оратора прорвало плотину. Теперь каждый желал высказаться и поправить предыдущего, попутно обвинив его во лжи и невежестве. Пришлось вмешаться справедливому кади.
– Тихо!.. – рявкнул он, и площадь мгновенно затихла. – Кто желает высказаться по существу рассматриваемого дела? Поднять правую руку!..
Поднялся лес рук: правых, левых и обеих сразу.
– Каждый будет выслушан, ибо так велит нам закон и справедливость. Но нужно соблюдать порядок… – Он дал знак одному из своих слуг, тот вынес и поставил перед столом кади пустой кувшин емкостью ведер этак в десять. – Чтобы не затягивать судебный процесс, пошлину в виде одного дирхема свидетель опускает вот сюда, – он кивнул на кувшин, – после чего приступает к даче показаний. Если даются ложные показания, свидетель должен опустить десять дирхемов. Все ясно? Приступаем.
В кувшин рекой полились деньги.
– Погодите! – спустя время вдруг спохватился справедливый кади. – А эти трое что здесь делают?.. – Он кивнул на все еще памятниками стоявшую перед ним троицу.
– Уважаемый!.. Уважаемый!.. – Владимир увидел наконец-то пробившегося к кади, чуть не плачущего маленького человечка. – Я капитан корабля, которому утром не хватило места у причала, и я был вынужден пристать по соседству, в ожидании, пока кто-нибудь не отплывет. Мои матросы завезли один из якорей на берег и ушли в город, присмотреть себе на базаре заморские диковины. Прошло немного времени, и вот появились эти трое. Двое из них, – те, что стоят по бокам, – все время бились об заклад и передавали один другому проигранные деньги. На мою беду один из них споткнулся об якорь.
– Этот жернов весит пять мин, – сказал он.
– Нет, семь, – сказал другой.
Они сцепились, перешли на личности и уже было схватили друг друга за бороды, когда первый из них сказал:
– Клянусь всеми жерновами Багдада, ты его не поднимешь!..
– Это я-то его не подниму? – возопил другой.
– Да, ты.
– Нет, это ты его не поднимешь. А вот он – поднимет. – С этими словами спорщик указал на третьего, не принимавшего в споре никакого участия.
– Кто – он? Он не может принести двух кувшинов воды из колодца не расплескав по дороге, и он – поднимет?
– Он не только поднимет, но и донесет его до дома справедливого кади!..
Слово за слово, этот третий поднял мой якорь, взвалил его себе на спину и понес. Поскольку якорь был привязан канатом, он потащил за собою корабль и выволок его на берег до половины, после чего канат оборвался. Но эти ишаки ни на что не обращали внимания!.. Я погнался было за ними, но тут набежали люди, которые также принялись заключать пари, и я никак не мог вернуть себе свою собственность, сколько ни пытался…
– Ничего не понимаю, – помотал головой справедливый кади. – Здесь слушается дело о верблюде и побитых горшках… Какое отношение к нему имеет твой якорь? Забирай его и проваливай, а не то я велю дать тебе палок!.. У вас есть что сказать по существу дела?.. – обратился он к трем братьям Али.
– А как же, господин кади! Конечно, есть… Тот верблюд как раз…
– Спокойно! – осадил их кади. – По очереди и за небесплатно…
В кувшин опять рекой полились деньги, а Владимир, тем временем, беспрепятственно слез с пальмы и отправился куда подальше от этого гвалта.
Ночевал он все в той же знакомой «гостинице».
* * *
Путешествие не задалось с самого начала.
Началось с того, что Владимир опоздал, и корабль отплыл бы без него, если бы рулевой и лоцман не разошлись в принципиальнейшем вопросе. Рулевой считал, что его место принадлежит ему по праву профессии, а место лоцмана в вороньем гнезде, откуда он должен своевременно сообщать изменения курса. Лоцман же полагал, что его место у руля не подлежит никакому сомнению и даровано ему едва ли не судьбой, и любой другой здесь является лишним, впрочем, как и большинство на корабле. Пока они орали друг на друга, Владимир бочком-бочком прошелестел на палубу и спрятался за мачтой.
В конце концов Синдбаду надоели пререкания, и он что-то вполголоса сказал рулевому, после чего тот демонстративно уселся у мачты, за которой прятался Владимир, и заявил, что не притронется к рулю до тех пор, пока этот ишак находится на палубе, а то и до самой Басры.
Одержав таким образом победу, лоцман лихо, как-то даже залихватски, проскочив две мели, намертво посадил «Золотого ишака» на третью. При этом первым за борт как из катапульты вылетел Джасим, за ним – сам незадачливый лоцман. В воде оказалась также добрая половина команды. Вынырнув, лоцман поднялся на ноги – глубина была приблизительно по пояс. Постояв немного и поглазев на дело своих рук, он махнул рукой, заявил: «А, делайте что хотите!» – и уплыл.
Дело принимало серьезный оборот и неизвестно чем кончилось бы, если бы на берегу случайно не оказался какой-то махараджа, путешествовавший в свое удовольствие с большей частью двора. Войдя в положение, он предоставил в распоряжение Синдбада своих слонов за небольшое вознаграждение, которое согласился получить товарами. Значительно облегченное судно было выведено на глубокую воду и вернулось затем к причалу, дабы восполнить понесенный урон.