Питер Олдридж не говорит до сих пор, хотя с того вечера прошло много лет. Ему не смог помочь ни один врач. Кэрол после этого случая уволили без жалованья и рекомендаций. Она не стала оспаривать увольнение в суде. Через некоторое время женщина покинула Лондон, и перебралась в Ливерпуль к сестре, по крайней мере, так говорила Диана.

Джейн видела связь во всех этих происшествиях, но хранила молчание. Собственно говоря, сказать-то было и нечего. Её могли обвинить в сумасшествии, с позором уволить с хорошей работы, самому Джереми могло бы сильно не понравиться то, что Джейн распустила язык. В действительности же, ей было стыдно, что однажды, обычным дождливым днём, она размахнулась и ударила Джереми по лицу. С того дня она потеряла право голоса, так она полагала. Каким бы он ни был, она его ударила, а ему всего-то четыре года. Джереми знал, как именно после той пощечины чувствовала себя Джейн. Он ничего не требовал от неё, всё, что ему было нужно, это её молчание. И, конечно же, Джейн не могла уйти от Пэришей. Это было абсолютно исключено. Он никогда не высказывал ничего подобного вслух, но и он и она просто знали это. Для них обоих это было столь же очевидно, как дважды два − четыре.

Джейн Кэтлин Фрай вела дневник. Из этого дневника и стало известно, что она восхищалась, как Джереми красиво рисовал. Она писала, что никогда бы не поверила, если бы сама не знала это наверняка, что мальчик четырёх с половиной лет рисует такие прекрасные картины. Она писала, что все его работы поразительны, но содержание некоторых из них заставляет её задуматься, какие странные мысли роятся в его голове, да и вообще, как ребёнок способен нарисовать такое? «О том, что он умеет рисовать, как взрослый одарённый художник знаю только я. Я никогда никому не расскажу об этом, потому что он этого не хочет».

Из дневника Джейн Кэтлин Фрай, 16 сентября 2001 год: «Приближается его пятый день рождения. Мне страшно».

К окончательному выводу Джейн придёт уже совсем скоро. Её шестое чувство вновь подсказывало ей, что надвигается беда.

Джейн прекрасно понимала, что оказалась в весьма неприятной ситуации. Она была единственным человеком, который знал пусть не всю, но правду о Джереми. Ей одной было известно, что ему снятся странные сны, что иногда он с кем-то разговаривает во сне, а после рисует свои загадочные картины. Люди в огне, истощённый мужчина, раскинув ноги и руки парит под потолком библиотеки, две юные девочки, сидящие на широком столе, и, вроде бы, ничего особенного в этом рисунке, но глаза этих девочек вызывают безотчётный страх, желание немедленно отвернуться. Джейн находила в комнате Джереми множество рисунков объятого огнём старинного большого дома с эмблемой змеи, пожирающей собственный хвост, над входом. Попытки узнать, почему мальчик рисует эти картины оставались безрезультатными. Она единственная имела представление, на что он был способен ради удовлетворения своего любопытства. Но знать – одно дело, и совсем другое – знать и не иметь возможности что-либо изменить.

Джейн решила сохранять тайну Джереми, пока он не перейдет черту; какую именно черту и где эта черта пролегает, она не знала. Она тешила себя мыслями, что он всё-таки ребёнок, и его проделки с Майклом Калхоуном, доктором Эйбрамсоном и мальчишкой Олдриджем всего лишь проявление детской жестокости. Все дети так или иначе проявляют жестокость, они так познают мир, пробуют его на зуб, так сказать. Из последствий поступков у ребёнка складывается представление о мире, жизни и смерти. И ещё о боли. Джейн знала, что врёт себе, но так ей было проще жить. Она уговаривала себя: ведь некоторые мальчишки издеваются над насекомыми, ловят пчёл и шмелей и держат их в спичечных коробках, отрывают лапки кузнечикам и крылья бабочкам, поджигают осиные гнёзда и тому подобное. Джереми над насекомыми не издевался. Внутренний голос напоминал ей: зато он отлично повеселился с парочкой взрослых мужчин, своим сверстником и, бог знает что сотворил с несчастной Флют, ведь кошку так и не нашли. Джейн пыталась отогнать от себя плохие мысли, но они не оставляли её в покое. Наступил унылый сентябрь, настроение Джейн с каждым днём всё ухудшалось. Уолден Пэриш объявил, что 23 сентября, как раз в день рождения его сына, в дом съедется много гостей: его коллеги по бизнесу, сотрудники и близкие друзья, чтобы отметить пятнадцатилетие «Parish Industrial Company». Так уж вышло, заявил Уолден, что даты празднования дня рождения Джереми и его компании совпали. Уолден был в предвкушении отличной вечеринки в кругу старых друзей и приятелей, их жён и любовниц, в общем, таких же акул, как он сам. И, конечно же, он был в предвкушении Мисси, которая придет на вечеринку в подаренном Уолденом нижнем белье. Трахнуть Мисси практически на глазах у Дианы – сама мысль доставляла ему даже большее наслаждение, нежели процесс. Ожирение и чрезмерное злоупотребление алкоголем сделали его крайне ленивым, но унижать Диану интрижками на стороне было для Уолдена чуть ли не главным удовольствием, после еды и бурбона. Ведь когда-то и Диана была всего лишь интрижкой, он не любил её, просто имел, когда было настроение и желание, а было оно часто ‒ красоты и сексуальности Диане не занимать. Уолден никого не любил, кроме себя, и уж тем более, не собирался связывать себя узами брака с какой-то дешёвкой, хоть и весьма сочной, надо признать. Но Диана оказалась девчонкой не промах: залетела от него, шантажировала. Да ни одна сучка не смела ЕГО шантажировать! Уолдену пришлось жениться, иначе его имя трепали бы все Лондонские газеты и журналы, его репутации грозило серьёзное испытание, Уолден этого не хотел. Испытаний в его жизни и так хватало. В конце концов, он убедил себя, что брак не такая уж плохая идея, ему было уже за сорок, бизнес процветал, акции росли, чёртова репутация заставляла остепениться и завести семью, как у всех «нормальных» деловых людей. Диана была очаровательна, и Уолдену нравилось, какой эффект ЕГО жена производит на людей, на мужчин. Все эти типичные англичанки – жёны и любовницы его коллег, они такие невзрачные, а ЕГО жена ‒ сама красота и сексуальность. Но эта девка посмела шантажировать его, поэтому он ненавидел её и ничего не мог с собой поделать. Ему нравилось унижать её изменами, нравилось игнорировать её сына, этого маленького ублюдка. А ведь до рождения Джереми Уолден думал, что полюбит сына, ведь это ЕГО сын. Впервые увидев новорожденного, Уолден испытал лишь отвращение. Впоследствии, когда Джереми наняли няню, и Уолден практически перестал видеть и слышать ребёнка, отвращение сменилось равнодушием.

Дела у Уолдена шли хорошо, за пятнадцать лет его компания заняла ведущую позицию на рынке промышленных услуг. Кроме того, он очень удачно инвестировал деньги в недвижимость, а также владел двумя риэлтерскими фирмами в Англии, одна находилась в Челси, другая в Бангоре. Помимо всего прочего, Уолден сделал приличное состояние, играя на фондовом рынке. Умение вести дела и зарабатывать большие деньги, пусть не всегда честным и гуманным путём, внушало гордость Уолдену, но не его супруге. Семья была лишь обязательством, которое, впрочем, не слишком обременяло. С Дианой он заключил негласное соглашение: он обеспечивает её и Джереми всем, чем нужно, в обмен на невмешательство в его жизнь. Покой и душевное равновесие Уолдена складывались из постоянных интрижек на стороне, частых поездок заграницу «по делам» и возможности не принимать участия в воспитании сына – для этого он и нанял многоуважаемую миссис Фрай. Такая семейная политика всех устраивала. Впрочем, Джереми никто не спрашивал, как он относится к тому, что его родители нечасто вспоминают о его существовании, но ведь он никогда ни на что не жаловался, разве что на кошку Флют, которой больше нет, поэтому никаких проблем с Джереми не возникало.

Когда Уолден объявил, что собирается устроить вечеринку в честь празднования пятнадцатилетия его компании, Диана закатила грандиозный скандал. Кричала, что Уолден просто игнорирует Джереми; «вместо того чтобы праздновать день рождения собственного сына, ты притащишь в дом своих молоденьких шлюх и будешь лапать их у всех на глазах» Уолден был доволен.