Никогда ничего подобного с Джейн Фрай не происходило, она это понимала, хоть и смутно, потому что никак не могла сосредоточиться на своих мыслях. Сердце её болело, будто, та же невидимая рука кукловода теперь сжимала грудную клетку, сдавливала её, а боль в висках пульсировала с такой силой, что Джейн, покачнувшись, медленно сползла по двери на пол. Держась за сердце, она попыталась привести мысли в порядок. За окном уже занимался рассвет, все звёзды исчезли, но в спальне всё ещё густел сумрак. «Всю неделю будет лить дождь, − подумала она и снова ощутила, будто какие-то важные мысли блокируются, ускользают от неё, заменяются бессмысленными».

Кое-что ей всё же удалось удержать в голове, что-то неоформленное и сумрачное, одну только мысль и мысль эта была о Джереми. «Чертовщина» − подумала она, прежде чем успела осознать, что уже лежит в своей постели, с головой укрывшись одеялом, как в детстве. Ноги как ледышки, а руки сжимают серебристую конвалюту с таблетками.

Джейн не знала, приснилось ей всё это или нет. Она знала только, что в тот день пропала кошка Дианы Пэриш, её долго искали, но так и не нашли.

Джейн выросла в бедной семье – каждый пенни на счету. Родителям было не до обучения детей, она так и не смогла получить образование. Однако она прочитала множество книг, выучила два языка, пока работала четыре года в семье французов, и два года в семье испанских эмигрантов. Было время, она едва не породнилась с аристократической семьёй, впрочем, она старалась не вспоминать ту давнюю историю.

В юности ей пришлось работать сиделкой у пожилого парализованного доктора философии, она ловила каждое его слово, прочла все его работы и всё то, что он рекомендовал ей прочесть. Этот больной злобный старик пытался взрастить себе на склоне жизни достойного собеседника, чтобы было не так уныло коротать вечера в своем пустом доме. Он был никому не нужен и всеми покинут. У него была только Джейн, то ли от скуки, то ли от безысходности, он взялся её учить. Джейн оказалась способной ученицей.

Да, у Джейн Фрай никогда не было диплома о высшем образовании, но необразованной её нельзя было назвать. Тем более, нельзя было назвать её глупой. Именно потому она никому не сказала ни слова о случившемся с ней и Джереми.

Прошёл почти год, с началом осени Джейн вновь стала одолевать необъяснимая тревога. С каждым днём эта тревога нарастала и крепла, и, в конце концов, миссис Фрай сделала своё собственное, только ей понятное умозаключение. У неё всегда была хорошая интуиция, то пресловутое шестое чувство, которое вместе с интеллектом и проницательностью не раз выручало Джейн в самые напряжённые моменты жизни.

Приближался день рождения Джереми, Джейн была уверена, что этот день не сулит ничего хорошего. Она хотела бежать подальше от Пэришей, их дома и их единственного ребёнка, чтобы никогда больше не видеть его бледное точёное лицо и не ощущать на себе его тяжёлый, недетский взгляд. Разумеется, она, пытаясь размышлять здраво, приписывала страхи своему воображению. Она наблюдала за ним исподволь, читая книги при мягком свете настольной лампы, – Джереми выглядел, как самый обычный ребёнок.

Он всегда был немного странным, замкнутым и развитым не по возрасту, но после того урагана он стал совсем другим. Раньше она не боялась его. Он был молчаливым, оторванным от мира, не привязанный ни к кому, кроме неё, но всё же это был ребёнок.

Она отлично помнила его прошлый день рождения. Помнила, как ощущение вибрирующей тревоги разбудило её в темноте, когда Джереми вторгся в её комнату и сидел на корточках возле её кровати, не издавая ни звука, смотрел, как она спит, смотрел на её лицо. Джейн знала, как причудливо и страшно порой выглядят лица спящих людей в темноте.

Однажды, когда она была ещё совсем девчонкой лет шести, она заболела гриппом и подолгу лежала ночами без сна. Кожа её болела, лоб горел, а к вечеру добавлялись лихорадка и озноб. Сестра, переболевшая гриппом ранее, спала на соседней кровати в их общей маленькой и скудно обставленной комнатушке. Тогда-то Джейн и увидела, каким жутким казалось в темноте лицо её спящей сестры. Лицо монстра, а не человека. И оно, милостивый боже, менялось. Эта страшная маска на месте красивого личика словно двигалась, изменялась, скалилась и ухмылялась. Кто лежит на кровати вместо её сестры? Кто мы есть, когда мы спим? Что за монстры выходят из наших душ, пока разум занят причудливыми сновидениями? В одну из ночей она, сжигаемая болезнью, покрытая испариной, поднялась с кровати и подошла к постели сестры. Сев на колени рядом с кроватью, она приблизилась вплотную к её лицу и лишь тогда смогла разглядеть знакомые черты её родной сестренки. Ослабленной рукой она легонько дотронулась до лба, носа и щеки сестры – всё было таким же, как всегда. Это всего лишь её сестра Молли, а никакой не монстр. Джейн вернулась к своей измятой постели, легла и, несмотря на сильный жар, пришедший на смену ознобу, накрылась одеялом с головой. Больше она никогда не смотрела на лица спящих людей в темноте. Иногда ей хотелось спросить Джереми, каким он видел её лицо тем ранним утром, пока она спала. Что за демоническую маску увидел тогда Джереми. Прикасался ли он холодными пальцами к её лицу, чтобы удостовериться, что это его няня спит в своей кровати, а не жуткий монстр, злобно ухмыляющийся окружающему мраку. Мысль о том, что Джереми мог прикасаться к её лицу, пока она спала, заставляла Джейн содрогнуться. Не от страха, скорее от отвращения. Думать об этом ей не хотелось и, само собой, она была уверена, что никогда так и не спросит Джереми, каким он видел тогда её лицо. Но она спросит. Перед своей смертью Джейн спросит его об этом. И он ответит ей.

Размышляя о приближающемся дне рождения Джереми, Джейн вспоминала, как он рассказал ей, что увидел во сне прошлогодней ураганной ночью. Она думала об этом всякий раз, когда Джереми пристально смотрел на неё или брал за руку на прогулке. Она была почти уверена – Джереми знал, каких неимоверных усилий стоило ей не отворачиваться от него, когда он начинал играть с ней в гляделки. Каких усилий ей стоило не отдергивать руку, когда он осторожно и почти вежливо дотрагивался до неё. Что-то мимолётное проскальзывало в его чертах, изгибе рта, прищуре глаз, и Джейн каким-то образом знала, что Джереми всё понимает. Однако она также знала, чувствовала, что до конца понять её Джереми не может. И то же шестое чувство – это могло быть только оно, подсказывало, что Джереми не может понять и прочитать её до конца только по одной причине. Джейн не видела снов. Уже много лет её ничего не снилось.

В тот день, год назад исчезла кошка Дианы Пэриш. Перевернули весь дом, обошли все ближайшие переулки, даже вывесили объявление о пропаже с просьбой вернуть животное за вознаграждение. Диана не скупилась на истерики. Уолден Пэриш сначала язвительно посмеивался над женой, потом всё чаще начал громко и даже в присутствии посторонних посылать её «к чёрту с её паршивой кошкой». Только Джереми выглядел абсолютно счастливым. Как будто все невзгоды семьи обходили его стороной, и ему не было никакого дела до этой самой семьи.

Она не могла забыть, как однажды во время прогулки Джереми кормил голубей хлебными крошками. Он делал это машинально, мысли его блуждали где-то далеко, и Джейн спросила его, в чём дело. Тогда он окончательно разрушил её хрупкие надежды полюбить его, перестать отталкивать от себя, хотя, вполне возможно, Джереми именно этого и добивался. Безо всяких эмоций он ответил ей, что хочет жить отдельно от родителей, потому что от матери постоянно разит виски, а отец перетрахал стольких женщин, что наверняка подхватил какую-то заразу. «Они оба мне противны. А ещё я удивлен, какую силу имеют деньги и какими доступными могут быть женщины». После чего он улыбнулся и добавил: «Я рад, что вы всегда знали себе цену. Тем более, глядя на моего отца, я думаю, что с некоторых богатеев надо брать втридорога». Эти слова настолько ошарашили Джейн, что она выронила свой чёрный зонт, сумку и остатки сладкой булочки, предназначавшейся птицам, размахнулась и ударила Джереми по щеке своей изящной ладонью. Осознание сделанного пришло не сразу. Негромкий шлепок, казалось, оглушил голубей, они как по команде оставили драгоценные крошки на влажном тротуаре и разлетелись в разные стороны подальше от странной парочки.