Ему ответили сразу несколько голосов, но Реджина расслышала один, малыша Джона:

— Ты сможешь объяснить все это Роланду?

Звонкий щебет и шелест листвы с каждой секундой углубляли молчание Робина.

Тем вечером память о молчании Робина помогла Реджине найти нужные слова.

Реджина обошлась без Злой Королевы. Робин вновь, как в Париже, рванулся бы ее спасать.

Она не разняла скрещенных на груди рук, даже когда он сжал ее плечи. Выдержала его отчаянный взгляд, не сбивая сожалеющей улыбки.

— Дело не в тебе, Робин, и не в моем прошлом.

— Ты снова убегаешь, Реджина, — хрипло выговорил он.

— Больше нет. Там я убегала, чтобы разорвать то, что нас связывало, но здесь, — она пожала плечами, не сбрасывая его рук, — это ни к чему. Я смотрю на тебя и ничего не чувствую. Мне еще во многом в своей жизни нужно разобраться, но, — она отпускающим движением наклонила голову, — ты больше не ее часть.

Реджина восстанавливала замок — свой и Белоснежки. Вступила во временный альянс с Прекрасными (которые, похоже, склонны были считать союз вечным). Все это заполняло без остатка ее дни, а вечерами Реджина оставалась наедине с зеркалом, с выглядывающим из него фантомом — собранные над лбом волосы, растянутые в притворно сожалеющей усмешке кроваво-алые губы.

«Как это глупо», — цедила королева. — «Что, думаешь, поступила благородно, уберегла бедняжку Робина? Что ты выиграла, Реджина?»

«Ничего», — усмехалась Реджина. Впрочем, бедняжка Робин, для которого у нее так легко получилось найти убедительные слова, тоже в выигрыше не остался.

«И поделом ему», — с улыбкой подхватывала королева. — «Но ты снова одинока. Ну же», — полз вкрадчивый шепот, — «брось все это, давай заживем по-старому. Это легко».

Это легко, соглашалась Реджина, и шепот крепнул. Облечься в наряд Злой Королевы, позволить хмелю злобы вытеснить боль. Впустить тьму.

Некоторые битвы выигрываешь уже тем, что просто вступаешь в бой.

Где она натолкнулась на эту тошнотворную фразу? Прочла на гобелене в замке Прекрасных? Услышала от прыгучей совести Зачарованного Леса? Или эти слова обронил Голд?

Шепот слабел, смолкал, черты королевы растворялись в отражении Реджины. «Что же», — устало улыбалась она, — «возможно, битву удастся выиграть, но к вот «долго и счастливо» это не приведет».

Как не привело Голда с этой его Белль.

Истинная любовь. Как похоже было! Так же, как у них с Робином. А конец один. И еще неизвестно, между кем пропасть глубже — между Белль и Голдом, или Реджиной и Робином.

Реджина выдохнула с облегчением, когда Белль не смогла пересечь черту. Магия непредсказуема, неизвестно, какими еще сбоями мог обернуться шаг Белль, и тогда Париж окончательно стал бы ловушкой для них всех.

Зря волновалась. Может, Белль недостаточно сильно хотела этого? Или дело в Голде?

Или в этой истинной любви, которую так легко остановить магией, так несложно убить искусно подобранными фразами.

В истинной любви, которая ни на что не способна.

За спиной хрустнула ветка. Реджина обернулась и не сразу разглядела Робина: травяной камзол в сумерках сливался с зеленью перелеска.

Пока она не взглянула ему в лицо, Реджина думала, что сможет справиться с его появлением, с ним. С собой.

Увидев его глаза, поняла: он пришел не прощаться.

И Реджина больше не сможет ничего с этим сделать.

***

Строгая тишина сумрака, потревоженная ее появлением, сомкнулась за спиной. Нужно впустить сюда солнечные лучи. Белль взялась за штору, потянула; та не поддавалась, будто приколочена. Белль слабо дернула штору еще раз и, не выпуская из рук, уткнулась лицом в пыльный бархат.

Это с ней уже происходило, там, в другом мире. У Белль на мгновение повело голову, так отчетливо вспомнилось ей краткое, прерванное объятиями, падение.

Прямые солнечные лучи осветляли и оживляли темные глаза, смягчая черты. И ей даже показалось, что на его лице отразились растерянность и что-то вроде забавной и даже чуть трогательной неловкости.

Все могло случиться иначе, и тогда они действительно встретились бы в сказке.

— Я помню, что земли моего отца были окружены врагами. Может быть, если бы не это Проклятье, рано или поздно он позвал тебя, и мы познакомились.

— Я бы потребовал тебя в обмен на помощь.

— И я бы ушла с тобой. Навсегда.

Белль выпустила штору, выпрямилась, с силой провела ладонями по щекам, стирая слезы.

Она не двинулась с места, пока не почувствовала на губах улыбку. В этой безмолвной, тонущей в полумраке зале ей было бы нестерпимо одиноко, если бы Белль нечего было противопоставить уверенным словам Реджины: «В мир без магии попасть невозможно».

Но это не так.

Белль улыбнулась свободнее, легче. У нее — у них — есть истинная любовь, и любовь преодолевает все преграды.

Белль пересекала черту. Вновь и вновь, раз за разом, во сне.

Пересекала и, не заглядывая ему в глаза, тут же зарывалась лицом в мягкую, ворсистую, впитывающую слезы ткань.

Иногда ей кажется, что во сне она боится взглянуть на него оттого, что и во сне помнит: магия все равно не даст ей остаться. Сон оборвется. Все закончится.

А иногда ей кажется, что дело в другом. Белль боится, что, взглянув на него, поймет: он не так уж и рад ей…

Утро отгоняло ночные кошмары и сомнения.

Но это не единственный кошмар, который мучал Белль.

Она снова и снова открывала глаза в Зачарованном Лесу.

Вокруг суетились гномы, Дэвид размахивал руками, выкрикивая что-то, Реджина отдавала краткие распоряжения. Гулко, заглушая звуки, билось сердце, подкашивались ноги, расползался по венам холод.

Прислонясь к дереву, чтобы не осесть на землю, она безостановочно качала головой, точно убеждая себя, что больнее уже не будет. Но с каждой секундой нарастало отчаяние.

Она все еще видела его, помнила, и, если Реджина права, то воспоминания — все, что у нее осталось.

Ломается жесткая насмешливая линия губ, в глазах Голда непроницаемость сменяется растерянностью.

Белль легко читает в нем надежно и очень глубоко спрятанное сожаление.

Он в замешательстве бросает на нее взгляд, полный уже знакомой ей смеси сухого вызова и затаенной просьбы понять.

Глаза Румпельштильцхена кажутся еще темнее, столько в них годами копившейся боли.

Он проводит рукой по ее щеке, и в этом прикосновении столько смешанной с безнадежностью нежности, что на ее глазах выступают слезы.

Тогда, на лесной опушке, в первые часы Белль казалось, что она никогда не сможет вспомнить, как это — жить без него.

Сейчас, год спустя, Белль знает, что не ошиблась.

Но кроме воспоминаний, у нее есть надежда.

Белль с трудом распахнула окно — повеяло едва уловимым, выплывающим не то из воспоминаний, но то из легких вечерних сумерек ароматом.

Расцветали каштаны.

***

Долгое молчание прервала Эмма:

— И…Ты думаешь, способ существует?

— Чудеса случаются. Кто знает.

— Мы его еще увидим?

— Кто знает.