Эмма поднялась; на мгновение испытала удивление от слаженной, четкой работы мышц ног и спины. Ее реальность оказалась столь ненадежной, столь непостоянной и неустойчивой, что, казалось, собственное тело тоже вполне может отказать.

Уже сделав шаг к двери, она остановилась, порывисто обернулась.

— Что случилось? Что-то ведь с вами случилось?

Он взглянул на нее с каким-то странным тихим удивлением.

— Случилось, Эмма,- с усталой ровностью ответил он. - Очень, очень давно.

Эмма, уже зная, что больше он ничего не прибавил, еще несколько секунд ждала.

========== Глава 50 ==========

В госпитале Белль успела повидать немало контуженых, и сейчас она узнала застывшую на лице Румпельштильцхена оглушенность, дезориентацию, только без присущей контуженым настороженности, вслушивания в умолкшие вокруг звуки.

Она невольно даже огляделась, ожидая увидеть выбитое взрывной волной стекло, но в кабинете царил привычный порядок.

— Румпель, — позвала она.

Он сразу взглянул на нее.

— Белль. Давно вернулась?

Белль с нарастающей тревогой вглядывалась в него. Он держался так, словно у него было неотложное дело, от которого он отвлекается ради нее. Вежливый — через силу — интерес, невидящий взгляд, Румпель даже поднялся нехарактерно неуверенным движением, точно раздумывал, стоит ли.

— Что с тобой? — тихо спросила она, когда он вплотную подошел к ней. Страх холодил кончики пальцев, сушил губы.

Румпель не ответил, точно ее вопрос был бессмыслен.

— Да что с тобой?! — вырвалось у нее.

Ее испуг подействовал. В его глазах появилось узнавание, сбилось дыхание. Он потянулся к ней, порывисто, неуверенно, и столько боли и обреченности вдруг выплеснулось в это движение, что Белль замерла. Он так и не коснулся ее, остановился, отвернулся.

— Мне нужно поработать, - вновь собранный спокойный голос.

— Да нет же, я же вижу… ты… ты сам не свой.

Он сглотнул, бросил на нее секундный взгляд. Сбросив оцепенение, Белль шагнула к нему, взяла его руку в обе свои, сжала.

— Просто расскажи мне, — шепнула она. -Прошу.

Одно мгновение ей казалось — расскажет. И на долю секунды от этого стало еще страшнее.

Румпель вдруг едва заметно усмехнулся, с равнодушной мягкостью высвободил руку.

— Нечего рассказывать, Белль, - отстраняя ее и движением, и тоном, ответил он.

Пройдя за стол, он, не глядя на нее, вынул из нижнего ящика стола какие-то бумаги.

— Тебе лучше уйти. Мне нужно сосредоточиться.

Прикусив губу, борясь с подступающими к горлу глупыми и почти детскими слезами обиды, Белль покинула кабинет.

***

Сверчок, не поправляя съехавших на кончик носа очков, не отрывая глаз от опустевшей чашки, простужено шмыгая носом, лепетал:

- И вот я очнулся и вспомнил, кто я. Я бы никогда, никогда так не поступил, я себя знаю. Но тут я вдруг понял что стал… - губы и подбородок у него так и взялись мелкой дрожью, что у твоего младенца, - предателем, - подавился Сверчок последним словом и уставился на нее добрыми, ждущими утешения глазами.

Бабушка отложила вязанье –«двадцать восемь петель и спустить две» - и выпрямилась. Сурово глянула на моментально съежившегося Сверчка.

- Вот что я тебе скажу: всем нам тут несладко пришлось, да только далеко не все свою совесть вместе с чужими жизнями продавали.

- Ре…Реджина это заслужила, - пробормотал Хоппер.

- Ну, уж если Реджина заслуживала наказания за то, что натворила в Зачарованном лесу Злая Королева, то и Сверчок заслуживает всего, что причитается Арчибальду Хопперу, - отрезала она.

- Это…это был ненастоящий я, - только и выдавил Хоппер, учащенно моргая мокрыми ресницами.

Вздохнув, она поднялась. С сердитым сопением выхватила у него чашку, плеснула в посудину кипятка, бросила щепотку сушеных березовых листьев («Каши б тебе березовой») и чуть ли не силой всунула чашку Хопперу в руки.

- Память ты потерял - да себя не утратил, - припечатала она.

Хоппер поднял на нее покрасневшие, налитые слезами глаза. Рука у него ходила ходуном.

Делая вид, что ничего не замечает, бабушка вернулась к своему креслу и, усевшись, вновь вздохнула.

-И то правда, что чужие мы тут. Всех ломает, всем не по душе здесь, что героям, что злодеям, что, - она с суровым пониманием глянула на Сверчка, - всем остальным. Ну-ка, пей, пей, - прикрикнула она, и он послушно сделал глоток.

Стуча когтями, подошел Понго и положил морду ей на колени - конечно же, запачкав слюной вязание. Отстранив пса, она вновь деловито застучала спицами. Тридцать и сбросить, тридцать две …

***

Опустившись в глубокое кресло, Валден окинул глазами сумрачный кабинет: плотные тяжелые шторы на единственном окне, преобладание темных тонов, густые тени по углам — все это напоминало старое голландское полотно.

— Ну и что привело вас сюда? — поинтересовался Голд. В вопросе не было ни формального сухого радушия, ни оттенка напряженности, и Валден затаенно усмехнулся.

— Пришел поделиться некоторыми соображениями, — Валден наклонился вперед. — Знаете, на обратном пути из Берлина у меня было много свободного времени, которое я и заполнил размышлениями о «Сторибруке».

— И что надумали?

— Видите ли, мысль о том, что вы встали на сторону подпольщиков, смехотворна. Но, если представить, что в сети есть кто-то, кто вам близок, кто вам дорог, — Валден выдержал паузу, следя за тем, выражение Голда становится бесстрастным, — то все предстает в несколько ином свете. — Резко сменив тон, Валден выговорил холодно, отчетливо: — Вы покрывали не «Сторибрук, вы покрывали своего сына.

Тяжелая тишина, аккуратное движение, каким Голд поправил обшлаг, снабдили Валдена последним доказательством в пользу слов Озэр.

— Любопытная версия, — приглушенно бросил наконец Голд.

— Разумеется, — пожал плечами Валден, — это всего лишь версия, но, полагаю, вы понимаете, что она способна доставить вам немало неприятных минут. И поверьте, еще больше неприятных минут ждет Нила Кэссиди, поисками которого я лично займусь. Если, конечно, вы не предпочтете заключить со мной сделку. Согласитесь, Голд, это разумное предложение. Как вы справедливо замечали не раз: враждовать нам ни к чему.

Во взгляде Голда на мгновение вспыхнула бесконтрольная ярость, одновременно с этим тот повел рукой, но резко оборвал жест. Померещившееся Валдену голубое свечение над столом угасло.

— Рад, что вы со мной наконец согласились, — с холодной улыбкой протянул Голд.

— Уточним детали, — с новым оттенком властности уронил он. — Мне нужен «Сторибрук» и венские бумаги. Вам — безопасность Нила Кэссиди.

— Нила Кэссиди и Реджины Миллс, — спокойно вставил Голд. — «Сторибрук» вы получите, ну а венские бумаги пока останутся у меня.

— Хорошо, — после секундного раздумья отозвался он, поднимаясь. — Подготовьте все бумаги.

***

— И… это все правда? — полушепотом закончила Эмма.

В глазах отца смешанное с тревогой облегчение.

— Это все правда.

Тысячи «но, значит…» зашумели вразнобой, не давая Эмме вымолвить и слова.

— Но ты же немногим старше меня, — выпалила она, оборачиваясь к Мэри-Маргарет.

— Мэри-Маргарет, как и все остальные, провела в этом мире не восемнадцать лет, как мы с тобой, а лишь два года, — торопливо пояснил Дэвид.

Он хотел еще что-то добавить, но Мэри-Маргарет уже была возле Эммы. Охватила ее лицо ладонями, почти до боли сжала. Сбегали по щекам прозрачные капли, вздрагивали губы. В глазах - и несмелая просьба о прощении, и безудержное, сияющее, все сметающее, все покрывающее счастье.

— Мам… — несмело, удивленно, будто на пробу пробормотала Эмма.

Зажмурилась, когда ее обняли, — кажется, они вдвоем.

На затылок легла ладонь Дэвида, и что-то подсказало ей, что второй рукой он обнял Мэри-Маргарет.

Эмма хотела вырваться или хотя бы мягко отстраниться от родителей. Не хотела этого на скорую руку слаженного счастливого сказочного конца, где у нее есть папа и мама — Принц и Белоснежка, — и все они любят друг друга, и все будут жить долго и счастливо.