Если бы она могла, Реджина в это мгновение уничтожила бы тихий южный городок, в придачу с холмами и лошадьми, с голубыми ирисами и полотном Ван-Гога. Подчистую.

Она втянула воздух, приправленный робким ароматом боярышника.

— Ты все еще не понял? Арль, осень в Монпелье, «Редж», — она легко, брезгливо повела плечами, — это все часть Проклятья. Фальшь, иллюзия, — Реджина растянула губы в злой усмешке, — которой я оплела всех вас. Ну и, — придав голосу недовольство, она с гримасой отвращения закончила: — сама попалась.

На лице Робина промелькнули отчаяние, неверие, сомнение. В серых глазах еще не погасла надежда, упрямая, неразлучная с Робином, надежда.

Вдруг он шагнул к ней так стремительно, что отступить Реджина не успела, схватил за руки, заставив разжать их, стиснул запястья так, что она невольно поморщилась. Окружил собой. Заглянул ей в глаза.

— Нет, Реджина, это ты не понимаешь, — приглушенно заговорил Робин так, словно она вывела его из себя своим нежеланием признать то, что для него так просто. — Проклятье дало нам всем фальшивые воспоминания, но наша встреча была реальностью. Проклятье навязало мне детство в Провансе, местечке, которого я и в глаза не видел, молодость в Авиньоне, но не ту осень в Арле и не тебя!

Она на мгновение задохнулась. Он чуть ослабил хватку, она видела: он вот-вот решит, что сумел-таки пробиться к той, своей Реджине. Вот-вот торжествующе улыбнется, от сощуренных глаз побегут морщинки, и она снова позволит себе обмануть его и обмануть себя.

Доверится ему. Себе доверится.

Последнее отрезвило Реджину.

Неспешно, подчеркнуто не снисходя ни до нетерпения, ни до брезгливости, она по очереди освободила запястья.

— Но оно навязало мне тебя, — прошипела она.

Робин стоял, как оглушенный, но когда она шевельнулась, чтобы уйти, он вновь коснулся ее руки: на этот раз беглым движением.

— Зачем ты так? — тяжело дыша, выговорил он. — Откуда тебе знать, что та Реджина, от которой ты отказываешься, не настоящая Реджина?

Она думала, ожидала, что, если ударить его посильнее, он уйдет.

Но он не уходил. И не понимал.

И Реджина вдруг поняла, что не может ему ответить.

— Ты ничего не помнила, — быстро, горячо, прерывисто говорил он. — Ты была той, кем была, потому что это и было твоим выбором, потому что это ты, ты, настоящая!

Она все молчала.

Не отпрянула, даже когда Робин взял ее лицо в ладони. Только когда его губы почти коснулись ее, она откинула голову и рассмеялась негромким, лишенным горечи, безотрадным, холодным смехом.

***

Реджина спокойно ждала, когда он опустит ее руки, уверенная в своей недосягаемости, уверенная в своем одиночестве.

— И что, — темные глаза Реджины зажглись вызовом, — думаешь, поцелуешь меня, и я превращусь в Белоснежку?

— Мне не нужна Белоснежка, — хрипло выговорил Робин, удерживая ее за плечи. — Мне нужна ты. Ты — мой счастливый конец.

Он видел: она не верит ему. Едва ли не жалеет его из-за «слепоты». Ее взгляд дрогнул, смягчился, влажно блеснул.

— Значит, у тебя его нет. Ты не видишь? — Робин едва не разжал руки, столько было в ее словах безмерной, тихой до отчаяния печали. — Я — злодейка, а злодеям счастливых концов, — не сводя с него взгляда, она покачала головой, горестно, примиренно, — не видать.

Словно спохватившись, она умолкла. Легко оттолкнула его. А ее глаза вновь разгорелись лихорадочно, безумно.

— Реджину, которую ты так настойчиво зовешь, создало Проклятье, — отчетливо выговорила она, — за которое я заплатила тем, что вырвала и раздавила сердце отца. Может, ты ей и приглянулся, — Реджина скривила губы, — но мне разбойники не по душе.

Он опустил руки, отпустил ее.

— Все стало на свои места, — она вдруг приблизила к нему лицо так, что он слышал ее прерывистое дыхание, ощущал ореховый запах волос. — И ты вновь шервудский вор, а я, — она горделиво улыбнулась, — злодейка.

Робин не окликнул ее.

***

Белль все же задремала, уткнувшись лицом в сложенные на письменном столе руки. Она и сквозь сон беспокоилась о том, что нужно встать, дождаться звонка, просто шагать по квартире из угла в угол, точно от этого был какой-то прок. Что-то делать. Но продолжала барахтаться в рваных, как утренний туман, клочьях сна. Затекли руки, ныла шея.

Она пропустила и щелчок замка, и шаги. Очнулась, только когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Белль приоткрыла левый глаз; Румпельштильцхен в двух шагах от нее задумчиво смотрел на нее, явно опасаясь разбудить. У Белль промелькнула шаловливая мысль прикинуться спящей, но мгновенно исчезла.

Вскинув голову и охнув — слишком резко потянула шею, — Белль хотела заговорить, засыпать вопросами, узнать, все ли в порядке, но он опередил ее:

— Этой ночью Проклятье частично пало. Все, кто попал сюда из Зачарованного леса, вспомнили себя.

— Но… Но Румпель, это же замечательно!

Не ответив, он дернул уголком рта.

Белль взволнованно поднялась и растерянно остановилась, кода он уже отвернулся, шагнул к креслу и опустился. Сейчас свет падал на его лицо, и Белль заметила, что он почти посерел от усталости, под глазами залегли глубокие тени.

— Ты… все в порядке? — нерешительно спросила она, подходя к нему.

— Нет, — отрывисто, так, как не говорил с ней с первого дня, ответил он.

— Да, я знаю, мы все еще здесь, но теперь, когда все знают правду, мы все преодолеем.

Он нетерпеливо взмахнул рукой, точно не заметил, что стряхнул руку Белль. Скользнул, не задерживаясь, по ней тяжелым, мрачным взглядом.

— Нет, все, что мне удалось до сих пор — это оттяжки, отсрочки. Без помощи магии, — она заметила крошечную паузу перед последним словом, — Белль, ничего не выйдет.

Белль молчала. Ждала, что он еще что-то скажет или ждала, что он наконец разглядит ее, перестанет говорить настолько отчужденно?

Через несколько минут она подняла голову, но готовый сорваться с губ вопрос замер, когда она увидела, что он спит. Заснул, должно быть, мгновенно, провалился в сон.

Белль бесшумно поднялась, на цыпочках прошла в середину комнаты и остановилась.

Что-то тревожное царапалось, шуршало и снова царапалось в сердце. Что-то, что видишь краем глаза, но переводишь взгляд — и ничего нет.

Но холодок предчувствия, странное, нелепое ощущение одиночества еще несколько минут не оставляли Белль.

========== Глава 44 ==========

— Ты узнал, как принести в этот мир магию? — едва прикрыв за собой дверь, с порога спросила Кора.

Румпельштильцхен коротко взглянул на нее. Сейчас, когда все мысли и желания Коры сосредоточились на стремлении обрести былую власть, а от бесконтрольного, безграничного могущества ее отделяли считанные шаги, память о них обоих, прежних — превратившейся в королеву дочке мельника и колдуне, нашептывавшем ей слова тьмы и слова любви, — ожила с новой силой. За долю секунды Кора вновь ощутила обжигающее прикосновение чешуйчатых пальцев к обнаженным плечам. Увидела неподвижный, непроницаемый и в то же время прозрачный, так много позволяющий прочесть, взгляд золотистых глаз.

Кора неспешно стряхнула наваждение, прежде чем Румпельштильцхен произнес:

— Я работаю над этим.

— И ты считаешь, этого ответа мне достаточно? — Кора подождала язвительного ответа, но Румпельштильцхен, похоже, был не в настроении вести с ней долгий разговор.

— Ну, ты можешь поискать его для себя, дорогуша, — хмуро добавил он поднимаясь.

Кора посторонилась, когда он прохромал мимо нее к двери.

— Ты создал Проклятье, — она принялась стягивать правую перчатку с руки, — и как так вышло, что ты не озаботился о том, чтобы как можно скорее добыть магию?

Блеск в глазах бросившего на нее взгляд Румпельштильцхена — блеск неутоленного голода — укрепил Кору в уверенности: маг не договаривает, многого не договаривает.

— Праздные вопросы, Кора, а у меня на них сейчас нет времени, — кладя руку на дверную ручку, отрывисто отозвался Румпельштильцхен. Помедлив, он насмешливо взглянул на нее: — Не хочешь уйти, пока до твоего супруга не дошли известия о том, какая у нас с тобой, — маг язвительно подчеркнул следующее слово, — тесная дружба?