Мне хотелось согласиться с мужем, но что-то, похожее на механизм внутренней самозащиты, требовало, чтобы я точно узнала, что случилось. «Сейчас же! – хотелось мне крикнуть. – Сию же минуту!» Тогда я могла бы осознать это ужасное происшествие и начать скорбеть.

То есть я могла бы подготовиться к тому, чтобы помочь Сесили. Потому что слишком хорошо знала, что жизнь без матери отнюдь не легка даже для ребенка, которому доступно все.

То есть я могла бы незамедлительно предпринять шаги к тому, чтобы она избежала судьбы, похожей на мою, или, по крайней мере, я могла бы убедить себя в том, что разобралась с этой конкретной проблемой. Потому что все, что сейчас происходило, было связано с ней. Это было равносильно тому, что узнать, что одна из твоих подруг больна. Раком груди? Значит, пора записаться на маммографию. Раком легких? Фу, слава богу, ты никогда не курила.

Я тряхнула головой, чтобы отогнать от себя последнюю мысль. Была ли я в шоке или нет, в такой момент, как этот, мне совсем не хотелось отвлекаться на нее.

Мэтт снова вошел в дом.

– Теперь я хотел бы забрать Сесили. Ты можешь отвести меня к ней?

– Конечно.

Я повела его в комнату Стиви, где Сесили сидела, свернувшись в клубок у подножия кровати. Подхватив ее на руки так, словно она была не тяжелее, чем кукла, Мэтт поцеловал ее в лоб. При тусклом свете лампы, которую Сесили попросила меня не выключать, я увидела, что она изо всех сил старается не разрыдаться.

– Папочка, – еле слышно произнесла Сесили, а потом закрыла глаза и заснула.

– Я заеду завтра, – быстро проговорила я, открывая перед Мэттом входную дверь. – Или на неделе… или в любое другое время. Прошу тебя, обязательно сообщи нам, чем мы можем помочь. – В одну секунду я снова переключилась на режим планирования. Мэтту и Сесили потребуется поддержка. Много поддержки. Нужно будет все организовать – похороны, прощальную церемонию, если Дженни будет погребена в Калифорнии, поближе к родственникам. (Будет ли она погребена? У нас никогда не заходил разговор об этом.) Я могла бы помочь с организацией перелета. Нужно было сообщить эту ужасную новость друзьям и знакомым. В конечном счете, будет поток писем по электронной почте и комментариев в социальных сетях, на которые придется отвечать.

Едва Мэтт ступил за порог, как я добавила:

– Мэтт? Что ты имел в виду под «серьезными проблемами»?

Он повернулся ко мне вместе с Сесили, по-прежнему сжавшейся у него на руках.

– Ты правда не знаешь?

Я покачала головой.

– Это была передозировка.

– Что ты сказал? – Мои мысли снова приняли то же направление, с которого только что свернули. Неужели она покончила жизнь самоубийством? Нет, это все-таки невозможно. Не стала ли она опять принимать транквилизаторы?

Мэтт поднял вверх палец. Потом он понес Сесили к машине, устроил ее на заднем сиденье и тихо закрыл дверь. В отблеске уличных фонарей я видела, что Сесили, все еще спящая, повалилась на бок.

Засунув руки в карманы и ссутулившись, Мэтт направился обратно ко мне. Потом, вскинув голову, он посмотрел мне в лицо и сказал:

– У Дженни передозировка обезболивающих.

Я отпрянула, словно он ударил меня.

– Она не принимала обезболивающие.

– Принимала, – сказал он. – Их выписали от эндометриоза. И она проглотила их слишком много.

– Я не понимаю. Я думала… я думала, что гормоны, которые она принимала, помогли ей. Она говорила, что чувствует себя лучше.

Он медленно покачал головой.

– Ненамного лучше. Или, возможно, она пыталась унять боль совсем другого рода.

Земля ушла у меня из-под ног.

– Что ты имеешь в виду?

Мэтт зажмурился. Открыв глаза, он заморгал.

– Так об этом она тебе тоже не говорила?

– Нет, – прошептала я.

Мэтт поднял глаза к небу, оно было темным и облачным.

– Наш брак был катастрофой. Так продолжалось уже несколько лет, но Дженни не призналась бы в этом ни единой душе. А я, вместо того чтобы сказать ей, что нам нужно посмотреть в лицо реальности и решить наши проблемы, я просто уезжал из дома. – Из его груди вырвалось сдавленное рыдание. – Теперь она мертва.

После ухода Мэтта я в два глотка выпила еще один бокал вина. Потом рассказала Санджею о том, что сказал Мэтт, и, убежав в ванную, расплакалась, включив воду, чтобы не разбудить детей и никоим образом не дать понять Санджею, что он должен прийти и успокоить меня. Он бы успокоил. В этот момент мне не хотелось, чтобы кто бы то ни было прикасался ко мне или заговаривал со мной. Я хотела остаться в том состоянии, в котором пребывала: в одиночестве.

Выплакавшись и исчерпав себя, я потащилась в спальню, бросила платье на пол и забралась в кровать в бюстгальтере и трусиках. Санджей, который уже переложил Стиви обратно в ее комнату, лежал неподвижно, вытянув руки вдоль тела.

– Я правда представить себе не могу, – сказал он.

– Да, я тоже. – Я просто пыталась говорить бесстрастно, но слова, словно дротики, срывались у меня с губ, со злостью рассекая воздух.

Не рано ли начинать кружить по стадиям скорби? Не говоря уже о том, насколько неуместна злость при такой трагичности ситуации?

Но я была зла. Я была так зла, что мне хотелось кричать. Как могла Дженни так много скрывать от меня? Я бы помогла ей.

Внезапно я поняла, почему Мэтт сказал мне тогда эти слова, ведь я думала о том же: «Я могла бы это предотвратить».

– Пенни, мне правда жаль, – сказал Санджей.

Просунув левую руку под одеяло, он дотронулся до меня. Я позволила его пальцам задержаться на несколько секунд на моем запястье, прежде чем перевернуться на живот.

– Спасибо, – сказала я в подушку. – Спокойной ночи.

– Пен… – тихо сказал он.

Я не ответила.

Было время, когда я держалась за него, как матрос за мачту при шквалистом ветре, и он еще крепче прижимал меня к себе, отчего я чувствовала себя в безопасности.

Но за годы брака что-то изменилось в наших отношениях, особенно за последние два или три года. Из любовников мы превратились в лучших друзей, в соседей по комнате, которые изо дня в день раздражают друг друга. Если быть честной с самой собой, то чаще всего мне казалось именно так.

Отчасти причиной того, что мы постепенно замыкались в себе, был стресс, это я понимала. Достаточно было подсчитать наши еженедельные расходы, как у меня подскакивало давление, и это еще до того, как я вскрывала квартальный отчет по нашему пенсионному счету, в котором мне напоминали о том, что мы накопили примерно одну десятую от рекомендованной суммы для тех, кто на пороге своего сорокалетия не желает работать до тех пор, пока им не стукнет по сто три года. В связи с этим жилось Санджею со мной несладко. В ответ он расстреливал меня залпами своего сарказма.

Впрочем, была проблема и посерьезнее. И она заключалась в том, что мне не давало покоя ощущение того, что я, выбиваясь из сил, гребу, чтобы удержать наше семейство на плаву, а Санджей просто плывет по течению. Наша кратковременная договоренность трансформировалась в бессрочное соглашение. После того как Майлз начал ходить в детский сад, Санджей пытался устроиться на не бог весть какую работу в местных газетах и одной организации, связанной с искусством, но ему ни разу не перезвонили. Впрочем, он не расстраивался, потому что после нескольких лет случайных заработков он серьезно решил заняться литературным творчеством.

Это было почти три года назад, и, хотя рассказы, опубликованные под его именем, можно было по пальцам пересчитать, его дела шли в гору, судя по количеству полученных им заданий.

Но поскольку мой муж с головой ушел в писательство, он стал заметно меньше интересоваться нашим домашним хозяйством. Я так долго ждала, чтобы он нашел, чем заменить свою медицинскую карьеру, что не уговаривала его отказаться от официально заявленного карьерного плана, хотя мне самой тоже хотелось сидеть дома и писать целыми днями. Мне не хотелось, чтобы полная грязных тарелок раковина стала причиной того, что он упустит возможность быть напечатанным, скажем, в New York Times.