Город-крепость походил на растревоженный муравейник, со стороны Торговой площади доносился грозный гул голосов, предвещающий бурю. На небольшом «пятачке», зажатом между бревенчатыми домами окольного града[1], казалось, собралось население всего города и слободок. Такое бывало, только когда требовалось сплотиться перед надвигающейся бедой. Кто только не угрожал за многие столетия славному городу Северской земли: печенеги, половцы, поляки, татары, османы – всех не перечесть! Да и братья-славяне не раз наступали на него с огнем и мечом!

На этот раз угроза исходила не от внешнего врага, дьявольская опасность подстерегала внутри самого города, невидимо затаившись в домах, на улицах, в переулках, выжидая удобный момент для нанесения смертельного удара. На колокольне древней каменной церкви Святой Параскевы Пятницы два раза ударили в колокол, и, словно испугавшись чего-то, колокольный звон стих.

Пробирающийся в толпе казак Нечай Куделя имел строжайшее поручение от черниговского полковника Ефима Яковлевича Лизогуба, в силу возложенных на него обязанностей полкового есаула, пресечь беспорядки на площади и изловить смутьянов, распускающих клеветнические слухи. Куделе уже стало известно, что послужило поводом волнения горожан.

Утром в реке Стрижень, протекающей возле укреплений верхней крепости, возле Гноевой дамбы, выловили обескровленное тело дочери казака Черниговской сотни Остапа Перебийноса – Марийки. Это была уже вторая смерть, до этого в реке нашли тело молодой жены скорняка Свирида Качуры из Предградья. Сам характер умерщвления жертв говорил о том, что это мог сотворить лишь нелюдь. При обнаружении первой жертвы появились робкие слухи, что молодую женщину замучил не иначе как мертвец-упырь, выпив из нее кровь. А вскоре было втихомолку названо имя упыря – не так давно умершего генерального обозного Войска Запорожского Василя Касперовича Дунина-Борковского, о котором еще при жизни, особенно в последние годы, ходили загадочные слухи. Хотя казак он был известный, много сделавший для города в бытность свою здесь полковником – после владычества ляхов отремонтировал за свой кошт несколько церквей и построил новые, городскую крепость сделал неприступной. Да только он обладал нравом крутым и жадностью непомерной. К тому же мертвые тела замученных горемык были найдены недалеко от того места, где стояло его имение.

Магистрат[2], умело маневрируя, сумел найти способ снять накал недовольства и успокоить городскую околицу, когда речь шла о смерти простой женщины из слободки. А вот смерть дочери известного и уважаемого казака Перебийноса вызвала бурю возмущения, и полковая старшина во главе с полковником была вынуждена вмешаться.

Смутьянов, распускающих клеветнические слухи о покойном казацком старшине, есаулу было приказано изловить и отвести в «холодную», где учинить им допрос – уж не за золото-серебро ли ляхов они эти слухи распускали? Есаул должен был людей успокоить обещанием разыскать нечестивца-душегуба. Ведь дело это непростое, да и не ко времени – по приказу славного гетмана Ивана Мазепы полковник Лизогуб собрал возле города полковые сотни, наметив в ближайшие три дня выступить в составе объединенного гетманского казачьего войска в поход, чтобы принять участие в войне, какую вел царь Петр I со шведами. Но могло ли войско покинуть главный полковой город, когда в нем неспокойно и нельзя предугадать, к чему возникшая смута может привести? Ведь голытьба только и ждет повода, чтобы начать грабить. Ничего особо загадочного в мученической смерти девиц не было – вокруг Чернигова стояли уже не один день восемь тысяч казаков Черниговского полка, прибывших из разных мест. Хотя объявлено было о строжайшем запрете продавать им водку и прочие хмельные напитки, о случаях пьянства уже было известно, а, как говорится, «где опьянение, там и грехопадение!». Безделье для войска во много раз хуже военных действий!

Еще тут находился отряд воеводы-боярина Краснощекова. Стоял он в Солдатской слободке, под верхней крепостью, насчитывал тысячу стрельцов-московитян, а они ласые до прелестей местных девиц! Что у москаля на уме, только черт и знает! Не так давно боярин Бутурлин с отрядом стрельцов по приглашению ясновельможного гетмана Мазепы посетил с инспекцией крепость Батурин. Так двое москалей из боярского почта ночью хитростью пробрались в гетманскую скарбницу и похитили изрядно денег и ценностей. По жалобе гетмана эти москали были изловлены и прилюдно казнены в Москве.

Так что никакой тайны в произошедшем с девицами не было. Свои казаки или москали замешаны в этом, дознаться было нетрудно, только времени на это не было: полк вскоре будет выступать в поход, и ничто не должно было его тут задержать!

На Торговой площади по субботам продавали свой товар селяне из окрестных хуторов и сел, а по большим праздникам проходили ярмарки. Здесь всегда было людно, однако такого количества людей есаул тут никогда не видел, хотя служил в Черниговском полку более полутора десятка лет. Услышав грозный людской гул, как в бурю на море, есаул понял: выполнить наказ полковника будет чрезвычайно трудно. Даже десяток казаков-молодцов, назначенных ему в подмогу, с этим не справятся. Надо здесь действовать не силой, а хитростью, а то легко голову можно сложить непонятно за что.

Люди заполонили всю площадь и прилегающие улицы и улочки. Собрались мещане, торговцы, жители слободок, ремесленники и местные казаки. Площадь бурлила, словно закипевшая вода в самоваре. Разномастную толпу объединяли гнев, злоба и желание выплеснуть их наружу. Толпа в слепой ярости безжалостна, разумные доводы она не приемлет, и ей всегда нужна жертва, о чьей степени виновности или безвинности будут рассуждать после, когда накал страстей спадет. Есаул понимал, что применить силу, находясь внутри толпы, – значит рисковать жизнью и своей, и находящихся при нем казаков. Протолкаться в самый центр площади, где крикуны вели зловредные речи, распаляя толпу, даже с помощью дюжих казаков ему не удалось. Он понимал, что, применив оружие, обратит на себя ярость толпы и его вместе с казаками сметут в одно мгновение. Полковой есаул был казаком не только смелым, но и рассудительным, поэтому не торопился бездумно выполнить приказ сурового полковника, хотя понимал, что тем самым вызовет гнев вельможного.

Внезапно по собравшейся на площади многотысячной толпе прошло волнение, как бывает на море перед штормом, и она двинулась, увлекая за собой есаула с его казаками, беззащитными перед ее слепой силой. Толпа ручейком просочилась через ворота за пределы городских стен, где снова обрела силу и двинулась в направлении Елецкого монастыря. Работая локтями и кулаками, есаул неуклонно продвигался к голове образовавшейся колонны, где находились зачинщики беспорядков. С большим трудом, но ему все же удалось пробиться туда, когда они уже были на территории монастыря.

Длинной змеей люди двигались вдоль монастырских сооружений, приближаясь к белоснежному Успенскому собору, гордо вознесшему высоко в небо три свои золоченые главы. Есаулу стало понятно, что направляются они к усыпальнице Дунина-Борковского, и это не сулило ничего хорошего. Предводительствовали здесь казак Перебийнос и скорняк Качура.