Наконец-то оказавшись в своей квартире он налил себе в стакан коньяка и осушил его залпом. Руки все еще подрагивали, когда он вспоминал безжизненную бледность кожи Оливия, когда вспоминал, как за время операции у хрупкого омеги два раза останавливалось сердце…

Кристофер со вздохом упал в мягкое кресло и не заметил как уснул.

Поздно вечером его разбудил звонок в дверь. Меньше всего ему хотелось вставать с нагретого кресла, но не смолкающий звон, заполняющий квартиру и давящий на виски, заставил Кристофера отпереть входную дверь.

— Адам? — Кристофер пропустил своего альфу в квартиру, и поплёлся следом за ним. Они вошли в гостиную, и Кристофер вновь упал в кресло, устало глядя на своего возлюбленного.

— Мне позвонил Кевин, — сказал Адам и слегка улыбнулся, касаясь его холодной руки. — Ты сумел спасти Оливия. Я горжусь тобой.

На самом деле Адам пришел не только поздравить Кристофера, но действительно убедиться в том, что с Оливием все в порядке. Приехать в больницу он не мог, ведь там день и ночь своего сына караулили родители, как сообщил Кевин.

— Ты пришел для того, чтобы сказать мне это? — устало посмотрел в его глаза Кристофер, слегка склонив голову.

— Не только для этого.

Говорить было сложно. Но момент, чтобы разобраться во всем, настал. И не имело значения, что за окном уже давно стемнело, и Кристофер ужасно устал после операции. Если Адам не сможет поговорить с ним сейчас, то уже никогда не сможет объяснить Кристоферу, что же твориться в его душе.

— Скажи мне уже, наконец, то, что хочешь, — голос Кристофера звучал очень глухо, — Кевин все мне рассказал, Адам. Давай, поставь точку.

— Кристофер… — виновато произнес Адам и сел на корточки рядом с тем, кто поддерживал его, когда было тяжело, с тем, кто всего себя отдавал ради их отношений. Смотреть на Кристофера было больно — в глазах омеги читался немой укор. Но он заслуживал правды.

— О нет, Адам, не надо этих глупых извинений, — отодвинулся Кристофер. — За что? За то, что Кевин позвонил мне в один из моих перерывов и сообщил, черт возьми, что твоя истинная пара это Оливий, а не я?

Огромное чувство вины сдавило Адаму грудь.

— Ты прав, прости. Я должен был в первую очередь сообщить именно тебе.

Но Кристофер не слушал его, он продолжал жестикулировать руками перед его лицом, в глазах стояли слезы обиды и усталости:

— Или за то, что я своими руками спасал человека, зная, что он истинная пара моего любимого мужчины? И что как только все это дерьмо прекратится, ты уйдешь от меня к нему. За что именно ты извиняешься, Адам?!

Омега сорвался на крик, толкнув Адама, который от неожиданности упал на ковер, пытаясь ухватиться за подлокотник кресла. Сверху на него сел разгневанный Кристофер. Он остервенело, отрывая пуговицы, стягивал с Адама пиджак, раздевая его. Рубашка, следом за пиджаком, была отброшена в сторону. Слезы Кристофера капали на тело Адама, его тонкие пальцы судорожно скользили по накаченному прессу, выводя различные узоры.

Когда-то все это принадлежало лишь ему: эта кожа, пахнущая миндалём, кубики пресса, эти сильные ласковые руки обнимали лишь его. И душа. Душа этого человека когда-то тоже принадлежала только Кристоферу. Как многое успело измениться за столь короткий срок…

— Кристофер, — жесткий голос альфы заставил его замереть, но ненадолго. Запустив руку в брюки Адама он с отчаянием посмотрел в глаза любимому, но наткнулся на холодный пронзительный взгляд.

Он не мог, просто не мог отпустить Адама — отпустить любимого человека к другому было выше его сил. Поэтому, пусть глаза и застилали слезы, он стал опускаться влажными поцелуями вниз по напряженному телу.

В комнате раздался оглушающий звук пощёчины, и Кристофер схватился за алеющую щеку обеими руками. Слезы от неожиданности прекратились, а в глазах застыл немой вопрос и щемящая сердце обида. Адам привстал и сильно, успокаивающее обнял омегу.

— Я правда благодарен тебе за то, что ты спас Оливия, за то, что сутки боролся за него. Ты молодец. Я благодарен тебе за все. Но я не могу остаться. Это будет нечестно по отношению к тебе. — голос дрогнул, ему было тяжело расставлять все точки, Кристофер был ему не чужим, Адам все еще любил его. Но это была любовь к брату, к очень близкому и родному другу… не к возлюбленному.

— Уйди, — прошептал омега, слабо отталкивая Адама. — Убирайся…

Глядя на Кристофера, закрывшего лицо руками, на его вздрагивающие плечи, Адам поднялся с пола и неловко накинул на голую кожу пиджак. Уже стоя на пороге, собираясь закрыть за собой дверь, он сказал:

— Мне, правда, очень жаль, но тебе не нужна моя жалость. Я знаю. Я надеюсь, ты будешь самым счастливым в мире, Кристофер, ты действительно этого заслуживаешь. Прости.

***

Домой Оливий вернулся поздним вечером в конце декабря. Больничный период реабилитации занял несколько месяцев и врачи отпустили его домой под полную ответственность родителей. В дальнейшем ему лишь нужно будет приезжать в больницу для восстановительных процедур. В университете ему дали академический отпуск, но заочное обучение позволит ему пропустить совсем немногое за это время. Родители рассказали, что звонил Колин и сообщил, что Оливий уволен по причине долгого отсутствия на работе. Это было ожидаемо, но все равно огорчило омегу, ведь сейчас семье как никогда нужны средства, чтобы оплатить лечение.

— На счет этого не переживай, — улыбнулся папа. — Нам сказали, что кто-то уже оплатил все счета и мы ничего никому не должны.

— Как? — удивился Оливий, переступая порог родного дома. — Это же огромные деньги. Может кто-то ошибся?

— Не думаю, — Джейкоб приобнял своего любимого брата за плечи, так как тот еще пошатывался. — В переводе было абсолютно четко указано «Оливию Беррингтону».

— Странно, — задумался омега, но от неясных раздумий его отвлек аппетитный запах свежей выпечки и он удивленно обернулся на папу. Так как родители день и ночь дежурили у его палаты в больнице, то Оливий был в замешательстве — кто хозяйничает на кухне?

Недовольный крик все объяснил:

— Луи! Где мои яйца, мне булочки смазать надо пока не приехали остальные! Луи… — из кухни неуклюже вышел Кевин, придерживая свой немаленький живот правой рукой. Папин фартук на нем смотрелся очень органично. Он уже открыл рот, чтобы вновь позвать Луи, но увидев небольшую компанию тут же смутился. — О, вы уже приехали… А я как раз почти закончил.

Оливий радостно направился к нему и крепко-крепко обнял, словно они не виделись вечность. Он осторожно отклонился и посмотрел на округлившегося Кевина. Он заметно изменился, стал таким круглым и румяным, и наконец перестал выглядеть как человек, болеющей анорексией с вечно впалыми щеками и нездоровой худобой.

— Кевин, я так рад тебя видеть! — Оливий снова обнял омегу, ловя себя на мысли, что и запах у него изменился. Теперь он стал более… родным. Да-да, именно родным! Наверное на изменение запаха повлиял будущий ребенок. Теперь от Кевина пахло немного Луи, который, кстати, уже стоял в дверях кухни, держа в руках три яйца.

Поправив очки на носу, Луи крепко сжал в объятиях двоих омег, на что Кевин стал возмущаться. Все весело засмеялись, и Оливий почувствовал себя нужным. Почувствовал родное тепло, уют своего дома. Наконец-то! После стольких недель мучений он снова чувствовал себя хорошо.

========== 8 ==========

— Ну куда ты его повесил? Там уже два точно таких же, перевесь левее!

— То не так, это не так… Ты когда-нибудь успокоишься уже? — пробубнил себе под нос Даниэль, но голубой новогодний шарик все же перевесил на соседнюю ветку. — Ведешь себя капризнее омеги…

— Ты что-то сказал? — Джейкоб отвлекся от гирлянд и смерил своего брата колким недовольным взглядом.

— Да нет, ничего, — ответил Даниэль, продолжая украшать новогоднюю ель. Достав из коробки уже четвёртого маленького санту, парень решил отложить елочную игрушку в сторону, выбрав ярко-красный блестящий шар.

Аромат мандаринов и хвои витал в квартире Беррингтонов, заполняя собой каждый уголок. Терпко-сладкий, с легкой горчинкой — настоящий запах предстоящих праздников! Старшие занимались приготовлением праздничного ужина, а те, у кого играло новогоднее шило в попе, принялись украшать дом. У этой семьи была традиция — наряжать елку накануне праздничной ночи, и не днем ранее. Даже если очень хотелось ощутить новогоднее настроение и украсить дом пораньше, приходилось терпеть до последнего. Видите ли, когда-то давно прапрадед Беррингтон за неделю до нового года поставил елку, и у него случилось крупное несчастье. Почему тогда все решили, что эти события как-то связаны, никто не помнит, но в роду Беррингтонов появилась эта глупая, суеверная традиция.