Мою ледяную, потную ладонь сжала чья-то крепкая рука, на мгновение переплетая пальцы и сразу же отпуская. Я почувствовал, как из глаз потекли слезы: одна за одной они стали чертить холодные, мокрые дорожки на моих висках. Простынь под головой быстро намокала, и чья-то теплая рука погладила мою макушку. Почему-то… В этот самый момент я успокоился. Тепло, идущее от этой ладони, разлилось по всему телу, убаюкивая, даря надежду, что все будет хорошо.
— Позовите главного хирурга, я не справлюсь один, — обреченно сказал Кристофер. Мелькнула яркая вспышка, и мир вокруг погас, на этот раз полностью и безвозвратно, всё дальше оставляя гомон и раздражающий писк кардиографа… Неужели я умер? Вот так вот просто взял и покинул этот мир: свою семью, своих друзей, Адама… Существовал и вдруг перестал, ну разве не глупо? Мое сознание постепенно отключалось, как рассеивающийся дым после салюта медленно растворяется в воздухе. Но напоследок, хоть мельком, я постарался вспомнить самые яркие моменты моей жизнь. И почему-то в самой последней картинке я видел Адама. Это и не мудрено, ведь так? Самые свежие воспоминания всегда провожают нас в последний путь… Или самые важные?
***
Не замечая спешащих прохожих, порой задевающих его плечом или острым углом сумки, Адам задумчиво продвигался вперед. В последнее время его неотступно преследовала огромная проблема, порождавшая более мелкие сложности. Он был чертовски влюблен в Оливия. И если бы он понял это с самого начала, понял, что его тянет к этому парню, как никогда ни к кому не тянуло, понял, что присутствие в его жизни Оливия необходимо…
Люди на улице сливались в серую массу. Серая масса сливалась с серым ноябрьским днем. Невзрачные одежды, блеклые лица, суетливые движения. Сейчас глядя на все это, Адаму хотелось просто исчезнуть с лица Земли, раствориться и больше ни о чем не думать. Ни о том, что Оливий сейчас переживает сложнейшую операцию, ни о том, что будет, если он не переживет хирургическое вмешательство. Шансов у Оливия было крайне мало, судя по встревоженному и грустному лицу Кристофера. И это заставляло сердце Адама сжиматься сильнее.
Вчера утром прямо из университета он отвез омегу в больницу. Он чудом не опоздал, еще немного и было бы слишком поздно. Хорошо, что в тот же самый момент пришли результаты анализов Оливия, по ним Кристофер определил, что ему нужна срочная операция. От того, что в глазах врача читалась неуверенность, испуг, что он не сможет спасти Оливия, Адаму становилось невыносимо больно и страшно.
Просидев под дверьми операционной до глубокой ночи, Адам ненадолго уснул в жёстком больничном кресле. Резко проснувшись ранним утром он понял, что больше не может находиться тут; ожидание и чувство беспомощности сводили с ума.
— Смотри, куда идешь, — раздраженно выкрикнул огромный альфа, отталкивая Адама.
— Извините…
Вынырнув из собственных размышлений, Адам с удивлением осознал, что он находился возле дома Кевина. По счастью дома оказалось все семейство, даже Кевин, живот которого заметно вырос за эти два месяца после их последней встречи. Омега встретил Адама взволнованным «Привет» и пропустил гостя в теплый и уютный дом семьи Элдингов.
— Что случилось, Адам? Ты выглядишь таким помятым, — Кевин принял пальто из рук альфы и повесил его в прихожей. Пригласив Адама на кухню он налил ему зеленого чая с корицей.
— Может, есть что покрепче?
Кевин вздрогнул. Адам выглядел настолько разбитым, что на него было жалко смотреть. Но омега послушно полез на самую верхнюю полку, чтобы достать оттуда виски, припасенный отцом.
— Так что случилось? — перед альфой оказалась бутылка и низкий, тяжелый бокал. Недолго думая, Адам схватил бутылку и припал к стеклянному горлышку, делая несколько больших глотков. Кевин угрюмо наблюдал, как Адам запивает своё отчаяние.
— Есть один человек, — начал альфа. — Который мне…
— Дорог? — перебил его Кевин.
Адам посмотрел на него, словно он вселенскую глупость сказал, но через мгновение грустно кивнул самому себе, осознавая, что Кевин прав.
— Да, он мне очень дорог. И случилось так, что этот человек сейчас находится на грани жизни и смерти.
Кевин сразу понял, о ком идет речь, но Адама не перебил.
— Я чувствую, как ему плохо. Словно ощущаю всю эту боль на собственной шкуре! Осознавать то, что он возможно умрет…
Адам подавился собственными словами, уставившись на ополовиненную бутылку. Голова начинала кружиться, вращая уютную кухню, и стоящего рядом Кевина.
— Не знаю, что со мной будет, если его не станет… И не знаю, что будет, если он выкарабкается. Я ничего не знаю! Я — взрослый состоявшийся мужик, твою мать, не знаю ничего в этой жизни!
Адам сорвался на крик, чем слегка напугал беременного омегу, который с испугом погладил себя по небольшому животику. Кевин мигом достал из холодильника ветчину и, ничего не говоря, заставил Адама прожевать один кусок. Затем, все так же не произнеся ни слова, он поставил на стол нарезанный зерновой хлеб. Быстро сделал простой бутерброд, он вручил его Адаму, чем окончательно заткнул альфу.
— Закусывай или мне придется просить родителей отвезти тебя домой, Адам. — Кевин был зол и раздражен. Сейчас он разрывался: с одной стороны был брат его будущего мужа, с другой двоюродный дядя, — Слушай меня, то, что происходит сейчас с Оливием — это ужасно. Но почему ты думаешь, что он не выкарабкается?
— Я… — Адам проглотил последний кусок бутерброда. — Я знаю, что он выкарабкается. У Кристофера золотые руки. Но…
— Тогда почему ты мне тут кухню слезами заливаешь?
Адам тяжело вздохнул. Раз Кевин уже понял, что речь идет именно об Оливии, то скрывать уже, собственно, нечего. Да и глупо уже бегать от своих чувств. Адам устал избегать собственных эмоций, отмалчиваться, пытаясь забыть все, что связано с этим хрупким омегой. Даже для него, взрослого человека, это было настоящей пыткой. Он был уверен, что Оливий был его истинной парой, как привыкли объяснять в народе эту связь. Адам чувствовал боль Оливия, как свою, но это было не единственное, что сносило ему крышу.
— Я чувствую Оливия как своего истинного и я не знаю, как объяснить это Кристоферу, — выдавил из себя унылый альфа и провел пальцами по бровям. — Я меньше всего хочу его расстраивать… Он не достоин такого отношения к себе.
Кевин молчал. Он понимал, что расскажи Адам его дяде, что они с Оливием истинные, то тот в восторге не будет. Тем более они встречаются уже довольно долго, и Кристофер как-то раз делился с ним своими планами на будущее. И во всех его мечтах был Адам: он видел его как своего спутника жизни, как отца своих детей. У Кристофера не было ни единой мысли о том, что Адам может оставить его, уйти.
— Сейчас все зависит только от тебя, Адам, — устало выдохнул Кевин, он не мог врать ни самому себе, ни Адаму, — В этой ситуации в любом случае кто-то останется ни с чем. Будут ли страдать двое или один человек, решать тебе. И кого сделать счастливым решать тоже именно тебе…
***
Операция прошла успешно, несмотря на то, что она длилась почти сутки, что было неимоверно сложно для Кристофера, который боролся за жизнь парня. Пару раз его сменял другой хирург, но после небольшого отдыха Кристофер возвращался и продолжал оперировать лично. Он всеми силами пытался все сделать качественно — это была его работа, от этого зависела жизнь человека. Но дело было не только во врачебных принципах… был еще и просто человеческий долг.
Когда все закончилось, Оливия отвезли в реанимацию, где он пробыл еще двое суток. Беррингтоны неотлучно дежурили возле реанимации, куда их пустили только один раз, как только медперсонал убедился в стабильности состояния Оливия.
Отец парня намеревался после операции лично поблагодарить Кристофера Хартта, но тот практически сразу уехал домой на такси — он чертовски устал. За его практику это была самая сложная операция, к тому же все осложнялось тем, что он знал этого пациента лично. Это ужасно давило на Кристофера.
