— Могло быть и хуже, — кивнул Оливий и зажал рот рукой, вдыхая через нос.

Больше они не разговаривали, так как толпа студентов стала заполнять и без того крошечное помещение. Оливий даже испугался, что кому-то не хватит места, но такого не случилось, все благополучно заняли свои места и семинар начался.

В начале, под восторженные вздохи первокурсников, преподаватель представил картину Мэлтиса, установив её на стенд. На ней был изображен великолепный трехглавый дракон в серебристой чешуе, с двумя мечами в огромных лапах. Он защищал какую-то крохотную зверушку от варвара и охотника в лице человека. Картина на самом деле была наполнена большим смыслом, так как серебряный дракон являлся образом «справедливости». Мэлтис был доволен и немного смущен одобрительными отзывами и похвалой преподавателя и первокурсников.

Потом профессор установил на стенд другую картину, и в аудитории на мгновение повисла тишина. А затем, почти с каждого ряда, послышался недоумевающий шёпот:

— Но ведь тема написания картины «справедливость». Разве я не прав?

— А здесь изображено… озеро?!

— И что это может значить?..

— Не понимаю смысла…

Преподаватель не растерялся и кивнул.

— Да, вы абсолютно правы, озеро. Но… — он посмотрел на Оливия и тому пришлось приподняться со своего места, держась рукой за бок, так как тошнота начала подкатывать все сильнее и омега сдерживал себя, как мог, — Только сам автор этой картины сможет раскрыть полный смысл своей задумки. Мистер Беррингтон, прошу Вас.

Все обернулись, от чего Оливию стало совсем не по себе, и он начал объяснение под внимательные взгляды аудитории, преподавателя и Мэлтиса:

— На самом деле в моем понимании «справедливость», это не совсем то, что многие из вас представляют. Для меня справедливость — это, в первую очередь, свобода, — Оливий сделал неопределённый взмах рукой.

На картине была изображена плодородная долина, окруженная заснеженными горами, из-за которых слегка проглядывает утреннее солнце. Зеленые хвойные деревья окружают небольшое глубокое озеро, в котором отражаются рассветные лучи. Голубые небеса покрыты редкими перьевыми облаками. Яркие васильки застилают долину сиреневым ковром.

В картине чувствовались умиротворенность и искреннее наслаждение светлым одиночеством, в самом его прекрасном смысле.

— Справедливость для меня, — продолжил Оливий после недолгой паузы, — это понимание и принятие себя таким, какой ты есть на самом деле. Это свобода мыслей и чувств… Вот почему я написал именно такую картину.

Преподаватель вместе с аудиторией начали аплодировать Оливеру. Мэлтис тоже одобрительно похлопал его по плечу и улыбнулся. Оливий улыбнулся ему в ответ через силу, почувствовав что его сейчас стошнит.

— Прекрасная речь мистер Беррингтон!

Профессор повернулся к студентам.

— Возможно мне следовало бы представить нашего гостя намного раньше, но я решил дать высказаться нашим студентам без смущения. Итак, господин Уилсон, позволите пригласить Вас?

У омеги, сжимающего свой бок, екнуло сердце. Метнув испуганный взгляд на встающего со своего места в первом ряду мужчину, он схватился за сердце, которое снова больно кольнуло. Широкие плечи, короткие черные волосы, мужественный профиль — это без сомнений был именно тот господин Уилсон, о котором подумал Оливий.

Профессор приветливо протянул руку мужчине, одетому в черный деловой костюм, который сидел идеально, даже слишком идеально по мнению Оливия, на подтянутом теле. Адам повернулся к аудитории лицом, и парень осознал весь кошмар этой ситуации.

«Как он здесь оказался? — бешено металось у застывшего на последнем ряду омеги в голове. — Он слышал, все что я говорил. Он знает, что я нахожусь здесь. Неужели его позвал профессор, но… зачем?! Я не хочу, не могу встречаться с ним после того, что случилось!»

Адам улыбнулся студентам, и сделал вид, что не замечает столбом стоящего Оливия, которого обеспокоенный друг дергал за руку.

Профессор положил руку Адаму на плечо:

— Господин Уилсон — ведущий юрист одной из самых известных строительных компаний в городе, и дело в том, что им требуется художник-декоратор для очередного объекта. А так как наш университет всегда сотрудничал с этой фирмой, я предложил Адаму выбрать одного из студентов, которые обучаются на нашем факультете. Я пригласил его на сегодняшний семинар для того, чтобы он понял, насколько удивительно одаренные художники-живописцы у нас обучаются. Студенты нашего факультета ничем не хуже декораторов и художников-архитекторов, и совершенно точно знают толк в работе, учитывая, какой намечается объект. Так ведь, господин Уилсон?

Адам коротко кивнул профессору. Перед тем, как посмотреть на Оливия, он окинул беглым взглядом восторженные лица студентов. И в тот момент, когда он наконец взглянул на бледного омегу, тот неожиданно схватился руками за голову и с тихим стоном упал на колени.

По кабинету раздались взволнованные вскрики. Никто не понял, что именно произошло, но вдруг Мэлтис, резко подскочив, закричал:

— Здесь человеку плохо!

С испуганным выражением лица он склонился над еле дышащим Оливием и осторожно приподнял его голову. К глазам тут же накатили слезы отчаяния, видя бледное полуживое лицо друга. Через мгновение над ними нависла какая-то тень и Мэлтис нехотя отпустил его из своих рук.

Что было дальше, Оливий не помнил. Запомнил лишь крепкие руки, надежно державшие его тело, обладатель которых пах самым волнительным для него терпким ароматом черного перца и миндаля…

========== 7 ==========

Сквозь пелену боли доносился писк кардиографа: раздражающий, непрерывный, монотонный. Настолько громкий, что голову болезненно сдавливало при каждом его напоминании: сердце у меня еще бьется, я еще жив. Удушающий запах спирта и медикаментов витал вокруг, что еще сильнее раздражало. Я снова нахожусь в больнице.

Предчувствие чего-то страшного, неминуемого заставляло меня трястись от холода, который был сильнее сырого ноябрьского утра в парке. На меня навалилось чувство полного одиночества; беспросветного, давящего, которое заполняло каждую клеточку моего тела.

— Артериальное давление упало, — раздалось у меня над правым ухом. От оглушающей резкости звука я недовольно поморщился, желудок свело судорогой и к горлу снова подкатила тошнота. Я попытался разлепить глаза, но…

— В операционную, — голос взволнованного Кристофера набатом отдавался в голове. Мой рассудок отказывался нормально воспринимать окружающие звуки, ощущения, и из-за этого смысл его фразы дошел до меня лишь через несколько секунд.

«В операционную? Что? Зачем? Что происходит, черт возьми?!»

Писк кардиографа стал невыносимо частым. Холод накатывал волнами, из-за чего мое тело периодически вздрагивало. Вокруг слышался суетливый гомон и взволнованные разговоры, суть которых я не понимал. Мое сознание постепенно уплывало от меня, но я боролся. Старался хотя бы открыть глаза и посмотреть, что же происходит вокруг. Почему я чувствую себя так плохо и почему чувствую, что происходит что-то страшное. Сердце отчаянно билось — все быстрее и быстрее — и я понимал, что с ним что-то не так. Оно никогда не билось так сильно, так быстро и ужасающе больно.

Я умираю?

Звуки гулких шагов где-то позади отрезвляли мое сознание, заставляли переключаться на них, отвлекая от ужасной боли в области груди. Пока мое тело куда-то везли, казалось, вокруг не существует ничего, кроме осточертевшего звука кардиографа, раздирающего мои барабанные перепонки.

— Если срочно не предпринять меры, мы не успеем его спасти. Кровоизлияние в мозг, опухоль все сильнее давит на правую височную долю.

В горле пересохло, но я попытался что-то сказать — не знаю, зачем и что, но что-нибудь, чтобы все это прекратилось! Чтобы этот ужасный сон закончился и боль отпустила. Внутри начала зарождаться истерика.

Где папа?! Где Джейкоб?! Пусть они все это остановят, немедленно! Где они, когда так сильно нужны мне?