Особенно порадовали обер-лейтенанта и его подчиненных, несколько обнаруженных на одном из грузовиков бочек с русским салом и в нем же пару ящиков с копченой колбасой. Фельдфебель, везущий эти деликатесы, попробовал возразить и воспрепятствовать изъятию груза, но обер-лейтенант уже поднаторевший в разборках с тыловиками, моментально поставил его на место.

– Мы выполняем директиву самого Фюрера. Понимаешь ты это, болван? Посмотри сколько у нас пленных иванов и всех нужно накормить. Пойди сам к ним и скажи, что ты не дашь им сало и колбасу, только не забудь взять с собой пачку соли.

– Зачем соль, герр обер-лейтенант?– не понял фельдфебель каверзы, которую ему подстраивает Багонет.

– Когда они тебя живьем жрать станут, высыпешь себе на голову, чтобы русские потом не написали жалобу в Берлин, что их кормят пресной пищей,– пояснил обер-лейтенант, злорадно ухмыляясь. Фельдфебель боязливо покосился на русских пленных и возражать против экспроприации прекратил. Подчиненные обер-лейтенанта в этот день выполняли его распоряжения особенно расторопно и лагерь концентрационный в течение часа был ими успешно перепрофилирован в фильтрационный пункт. Количество пленных уменьшалось в нем на глазах, благодаря находчивости писаря, который предложил для ускорения процедуры, не выдавать русским новых аусвайсов, а ставить печать в красноармейские книжки и в них же делать соответствующую запись регистрационную. Поэтому вновь поступающие группы пленных вообще не задерживались в лагере и получив кашу, булку хлеба, сухпаек и печать в красноармейскую книжку, выпроваживались прочь.

– Дафай, дафай, идрен фошь,– подгоняли охранники получивших все что им положено пленных.

Некоторые пленные кланялись благодарно им на прощанье и даже пытались обнять, пугая солдат Вермахта проявлением русской сентиментальности. Потом привыкли и к этой русской манере и хлопая по плечам очередную тройку освобождающуюся, караульные ворчали: – Пошель, не хрен, идрен матрон,– языковой барьер незаметно для сторон рушился и русские кричали уходя: – Даньке, зяр гуд,– Багонет, войдя во вкус, «чистил» проходящий мимо транспорт, вываливая из него, рядом с проволочным заграждением терриконы барахла трофейного, которое по его мнению несомненно должно было способствовать выполнению возложенной на него миссии. Даже патефон конфисковал для нужд лагеря с русскими пластинками и тут же приказал его завести. Разухабистый женский голос понесся над головами и русские довольно заулыбались. Судя по всему, песня им нравилась.

«Валенки, да валенки… ох не подшиты стареньки…»,– неслось над лагерем и вновь прибывшие пленные и их конвоиры удивленно пялились, открыв рты на развернувшиеся фильтрационные мероприятия. Конвоиры, получив по шмату сала, кругу копченой колбасы и кружке шнапса, удивляться переставали, выпив эту кружку и даже пытались подпевать патефону.

Обер-лейтенант приказал выдавать русским желающим еще и махорку, которой ошибочно выгрузил несколько ящиков, перепутав с сигаретами. Сам он был не курящим и когда увидел что ему подсунула «тыловая крыса» заместо нормального продукта, то брезгливо сморщившись, разрешил брать «махру» пленным русским, кто сколько хочет. Увидев же какие огромные самокрутки эти варвары скручивают из газет и какие клубы дыма выпускают из своих легких, он схватился в ужасе за голову.

– О, мой Бог! Зачем с ними воевать? Они и так скоро все умрут от отравления никотином.

Штаб воздушной 4-ой в Романьках, разместился в трех домиках и в паре штабных палаток. Работая очень интенсивно. Стрекотали мотоциклы с колясками, увозя каких-то офицеров с портфелями и летчики «люфтваффе», разных званий, сновали вокруг этих домиков с озабоченными лицами, деловито куда-то спеша. В штабной палатке, на которую им любезно указал расспрошенный оберст, командующего генерал-полковника Александра Лёра удалось застать вместе с начальником штаба 4-ой воздушной генерал-лейтенантом Гюнтером Кортеном.

Они обсуждали оперативную обстановку на Юге и утверждали график боевых вылетов на следующий день.

Приход двух штурмбанфюреров озадачил командующего и на их просьбу уделить им десять минут для конфиденциального разговора, откликнулся с явной неохотой. Эсэсовскими рунами командующего было не напугать, его ценил Геринг и тыл у генерал-полковника был прикрыт надежно. Никаких прегрешений перед Рейхом он за собой не чувствовал и сейчас, когда германская армия перла на восток со скоростью железнодорожного экспресса, уже отрезав практически пять армий Южного фронта русских и окружив их, все пребывали в эйфории от предстоящей грандиозной победы, а командующий разумеется не исключение. Он тоже человек и внес свою лепту, в эту победу назревающую. Лёр кое-что видел гораздо лучше сверху, чем командующие сухопутные и о том, что русских ожидает неминуемый разгром, знал лучше других еще неделю назад. Неудовольствия он своего не показал, разумеется, и его даже немножко разобрало любопытство.– «Что понадобилось "черепастым" от него вдруг?»

– Извольте,– кивнул он.– Конфиденциально, значит, в саду. Пройдемте,– и вышел первым из палатки. Сад шумел осеннею листвой и с громким стуком падали с ветвей перезревшие яблоки. С нижних веток их уже ободрали немцы и некоторые даже обтрясли, но на самых верхних они еще румянились и обрываясь с пересохших черенков, летели вниз, шурша листвой и стуча по веткам.

Отойдя на десяток шагов, командующий 4-ой воздушной, повернулся и приподнял вопросительно лохматые, как у Леонида Ильича Брежнева брови. Сходство на этом между Лёром и Лёней заканчивалось. Лицо у генерал-полковника было непропорционально вытянуто вниз и на груди у него висели не звезды как у генсека, а кресты. Вот таких у Брежнева в коллекции точно не было. Все остальные получил за время правления, кроме этих. Лёру тоже не светило стать Героем Советского Союза, тем более Героем Социалистического труда. И хоть был он по натуре трудоголиком, но фюрер так и не успел наградить его крестом Героя труда националистического… А зря. Парень заслуживал, судя по мешкам под глазами. Спал урывками, радея об общем деле. Адольф вообще недооценивал этого Лёра. Двигал как пешку туда-сюда, звания зажимал очередные, а в 45-ом, в самом конце войны, взял да и наградил дубовыми листьями к рыцарскому кресту. Мог бы и сразу крест с листьями дать. Зажал листья, а потом, с намеком не иначе, их ему сунул в январе, за три месяца до конца войны. «Дуб, мол, ты». Лёр обиделся и сдался англичанам. Они, правда, его в 1947-м повесят в своей тюрьме, но сейчас он об этом не догадывался, хотя лицо было такое мрачное, будто что-то подобное предполагал. И это в дни триумфальных побед… «Какое же лицо у этого человека в дни поражений?»,– невольно спросил себя Михаил.

– Мы к вам, герр командующий, вот по какому делу. Ознакомьтесь,– Михаил протянул Лёру, сложенный вчетверо лист бумаги.– Это собственноручное письмо Рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Вам знаком его почерк?

– Знаком,– кивнул Лёр,– не спеша развернул лист и внимательно прочел письмо Гиммлера, обращенное лично к нему. Рейхсфюрер просил оказать всяческое содействие его сотрудникам – штурмбанфюрерам Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, в выполнении ими весьма важной миссии. К письму прилагались две фотографии штурмбанфюреров с личной печатью Рейхсфюрера в нижнем правом углу и его подписью, удостоверяющих, что он держал их в руках.

– Здесь сказано, что вы поясните на словах в чем заключается ваша миссия,– Лёр вернул письмо Михаилу и внимательно стал изучать фотографии. Он даже левый глаз слегка прищурил, сравнивая снимки с оригиналами и удовлетворившись результатом, добавил: – Слушаю вас, господа. Все, что в моих силах…

– Миссия наша заключается, герр генерал-полковник, в негласной проверке некоторых подразделений вашей воздушной армии. Впрочем они фактически подчинены Рейхсфюреру и только формально числятся в вашем подчинении.

– О каких подразделениях вы говорите, конкретнее будьте любезны?– насторожился Лёр.