Ваш С. Витте.
19 июля 1900 г.
Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 35.
Дорогой Димитрий Сергеевич.
Наконец, кризис с м-ром и.д. разрешился. Вчера его величество объявил гр. Ламздорфу, что его назначает управляющим министерством иностранных дел, с добавлением «не временно, а постоянно». Вчера же гр. Ламздорф просил назначить кн. Оболенского товарищем. Я всему этому очень рад. Вчера же государь несколько осадил пыл А.Н. Куропаткина, высказавши, что спешить идти в Пекин не следует. Вместе с тем он согласился, чтобы командующим отрядом граф Вальдерзе, т. е. немец, а значит, во всяком случае, не мы пойдем в голове. Кроме того, гр. Вальдерзе будет ехать дней 40, а к тому времени может быть (дай бог) дело совсем поуспокоится. Таким образом, вчера произошел хороший поворот, а то в последнюю неделю А.Н. Куропаткин совсем ошалел, все и всех хотел громить и страшно интриговал против назначения гр. Ламздорфа. Ему, очевидно, хотелось это трудное время быть хозяином положения. Признаюсь, я был в отчаянии и несколько раз словесно и письменно старался отвратить его величество от этого опасного пути. Под этим влиянием даже написал маленькую заметку, которая будет напечатана кн. Мещерским в «Гражданине» в четверг (если получаете «Гражданин», обратите внимание) и которая, наверно, вызовет бурю негодования у Алексея Николаевича, который, вероятно, будет требовать репрессалий. Но кн. Мещерский в данном случае рассчитывает на снисходительность нашего милого министра внутренних дел, так как его товарищи вряд ли рискнут что-либо сами по себе предпринять. (…)
Ваш С. Витте.
25 июля 1900 г..
Дорогой Димитрий Сергеевич.
(…) Что касается китайских дел, то они все-таки еще путаные. Но, слава богу, назначение гр. Ламздорфа представляет в этом деле очень успокоительный факт. Я и гр. Ламздорф, серьезно говоря, более боимся Куропаткина, нежели китайцев. Он меня просто поражает своею государственною или недобросовестностью, или же ограниченностью. Не говоря уже о высылке массы войск, о громадных расходах, об ежедневных новых излишних мерах и по телеграфу и по путям сообщения и проч., — меня также возмущают все его реляции, все описания каких-то битв, в коих всегда у нас никто не убит и не ранен, или пострадали десятки человек, в то время когда китайцев убито сотни, всегда они бегут и бросают все оружие и доспехи. И, чтобы воевать или драться с таким противником, он поднял чуть ли не всю Россию, собрав более 200 тысяч войск. Если это глупость, то еще бог с ним, но я боюсь, что не затевает ли он чего-либо. В последнее время я имел с ним несколько раз неприятные объяснения, но без толку — говорит одно, а делает другое. Может быть, разгадкою его действий служит следующее. На днях он у нас обедал, и во время объяснений с ним после обеда он мне, между прочим, высказал, что в вопросе о нужном количестве войск компетентен лишь один главнокомандующий. Когда же я его спросил, кто же главнокомандующий, он ответил, что хотя многие (в том числе Ванновский, специально для сего сюда приехавший) и настаивают на необходимости назначения главнокомандующего, но что им и государем с самого начала дела решено, что главнокомандующий есть государь, а он его начальник штаба, и что теперь уже нельзя отменить это решение. Судите сами, что все это значит. После сего я понял жалобы гр. Ламздорфа, что он не имеет времени делать доклады — так как военный министр засиживается у государя, занимаясь военною игрою на карте. Конечно, это не игра, а расставление и перемещение войск в Китае. (…)
Ваш С. Витте.
31 июля 1900 г.
Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 37–38.
Дорогой Димитрий Сергеевич.
Вот взяли и Пекин. Оказывается, что шли-шли, не встречая сопротивления, и дошли. Таким образом, история с Вальдерзе, вероятно, обратится в комический инцидент — конечно, прискорбный для германского императора. Французы очень не хотели принять Вальдерзе, покуда гр. Ламздорф не шепнул им, что из этого командования ничего не выйдет, ибо до приезда его и войск или мы дойдем до Пекина, или явится китайское правительство и начнутся переговоры. Все миссии остались почти невредимы; итак, оказывается, что, в сущности, у китайцев никаких войск нет, что все это — выдумки военных и преимущественно А.Н. Куропаткина. В последние 10 дней он, впрочем, стал податливее, и, по моему настоянию, его величество отменил отправку двух бригад (16 батальонов) из России морем. В общем потери наши самые ничтожные. Но все-таки у нас и теперь назначено под ружье более 200 тысяч человек. Все умоляю, чтобы поуменьшили.
Теперь, собственно, с Китаем кончено. Начнутся тяжкие переговоры. Ужасно боюсь, что разыграются аппетиты. Очень хлопочу, дабы мы показали пример сговорчивости и искреннего исполнения нашего обещания, громогласно заявленного государем, что мы ничего не хотим, кроме восстановления порядка. Опять гр. Ламздорфу придется бороться с А.Н. Куропаткиным, который предъявляет невозможные требования, приводящие, в сущности говоря, к уничтожению Маньчжурии как провинции Китая. Это особенно опасно потому, что в таком случае японцы могут потребовать, да и потребуют, себе Корею. Вообще, в этом деле будет труднее всего разделаться с Японией. Она играла выдающуюся роль — шла за европейцев — и по справедливости захочет вознаграждения, и если свои вожделения направит на север Китая, то мы можем с нею столкнуться. (…)
Искренно вам преданный С. Витте.
6 августа 1900 г.
Красный архив. М.; Л., 1926. Т. 5 (18), с. 38–39.
Дорогой Димитрий Сергеевич.
Неладно все идет у нас. Поход на Пекин явился неожиданностью для гр. Ламздорфа. А.Н. Куропаткин все уверял, что Пекин теперь брать нельзя, что можно начать улажение только в начале сентября и что к тому времени будет и достаточно войск. Успокаивая все гр. Ламздорфа, который соответственно сему вел все переговоры, оказалось, что Алексей Николаевич устранил отдела адмирала Алексеева, коему все время Ламздорф давал инструкции, назначил Линевича и давал ему инструкции (сам или по повелению?) идти в Пекин, по секрету от гр. Ламздорфа. Вы можете себе представить, как теперь гр. Ламздорф взбешен и в каком он глупом положении. Что даст нам Пекин? Граф Ламздорф смотрит на это как на большую ошибку, ожидает массу осложнений. Признаюсь, что если я не смотрю на это так пессимистически, то все-таки предпочитал бы, чтобы Пекин не был взят. Думаю, что тогда дело уладилось бы скорее. Но это не все. Несмотря на самые гласные формальные уверения, что нам ничего не нужно, кроме порядка, вдруг Гродеков объявляет, что правый берег Амура — наш. Государь благодарит, и это публикуется. Затем берут важнейший порт, Нью-чжан, и водворяют там русский флаг и русское управление. То же делают в Харбине. Все это возбуждает злобу и недоверие к нашим словам китайцев, ревность, злорадство Европы и тревогу в Японии. А тут Алексей Николаевич призывает к себе ежедневно иностранных военных агентов и, бог знает, что им рассказывает, что мы воюем, что мы хотим забрать весь север, что мы не допустим Японию в Корею и будем с ней воевать. Наконец, начинаются протесты англичан из-за Нью-чжана, и Япония говорит: вы берете Маньчжурию, мы в таком случае возьмем Корею. На это резолюция: в таком случае идти в Корею. При таких обстоятельствах я вчера снова решился написать его величеству, что Куропаткин его ведет к беде. Что нельзя государю от министра иностранных дел говорить одно, а делать другое (sic). Что мы не должны преследовать никаких корыстолюбивых целей. Что нам нужно только водворить в наших пределах порядок и уйти обратно. Что, громя мечом и огнем Китай, мы себе в нем приготовляем вечных врагов. Что нам нужно как можно скорее покончить с беспорядками на Восточно-Китайской дороге и уйти обратно. Что если мы туда втянемся, то нам наверное что-нибудь поднесут на западной или азиатской границе. Что все происходящее на Дальнем Востоке не встречает увлечения в русском самосознании. Что это очень опасно — могут развиться внутренние психические эпидемии. Что это обыкновенно так бывает. В заключение я умолял государя приказать военному ведомству бесхитростно и без честолюбивых замыслов выполнять его программу, с самого начала начерченную, а не вводить нас все в большие усложнения. Так как письмо это очень решительное, то я прочел его Победоносцеву. Он мне сказал, что мой долг его послать. Я послал третьего дня вечером. Вероятно, вследствие моего письма его величество в тот же вечер приказал гр. Ламздорфу приехать на другое утро. Гр. Ламздорф развивал ему то же, жалуясь на Куропаткина, то, что мы влезаем в чреватые события. Особенно жаловался на факт и способ занятия Пекина. Его величество был милостив, но перебивал гр. Ламздорфа, выражая, что все-таки азиатов нужно было проучить. В конце концов он согласился дабы гр. Ламздорф подтвердил, что несмотря на последние события государь остается верным своей первоначальной программе. Гр. Ламздорф особенно настаивал на том, что нельзя говорить одно, а делать другое, что слова государя священны, что нельзя говорить именем государя неосторожно, но раз что-либо сказано, должно быть исполнено. Государь просил гр. Ламздорфа приехать еще в субботу (сегодня четверг) во время доклада военного министра и сказал, что все, что вы мне говорите, вчера написал мне министр финансов. На это гр. Ламздорф заметил (что совершенно верно), что ему неизвестно, что писал министр финансов. Сегодня германский император (Вильгельм) заявил, что он не хочет посредничества Ли Хун-чана, так как он ему не верит (потому, конечно, что он к нам расположен). Мы послали за ним крейсер везти его в Таку, а германский император заявляет, что если Ли Хун-чан приедет в Тянь-цзин, он его предупредит, что он накажет китайцев, когда Вальдерзе приедет. Далее Куропаткин подал длинную записку государю о всех китайских событиях и о причинах и следствиях: нужно оккупировать северный Китай. Записка гладко написана, но, по моему мнению, показывает полное незнание дела. Я ему составил ответ, думаю завтра передать государю. Как видите, все неутешительно. Нет линии, нет твердости, нет слова, а Куропаткин бесится. Все это наводит на грустные размышления. Государь уезжает в среду, не беря с собою ни Ламздорфа, ни Куропаткина. Я уеду во вторник вечером и приеду в Париж 19-го. Думаю, что государь будет рад от нас, а особенно от меня, отвязаться. Я уезжаю с спокойною совестью. Все, что я мог сделать, чтобы Россию не впутать в беды, я сделал, я все сказал, хотя это и не нравится. Затем не от меня зависит ход дела. Что будет, того, значит, не миновать. Тяжкое время!
