– Тут есть кто-нибудь? – спросила я, чувствуя себя второсортным медиумом.

– Это ты, Эфимия? – раздался за дверью голос Мэри. – Погоди минутку.

Последовали шаги, скрежетнула задвижка, и дверь открылась. Заплаканная Мэри подняла повыше зажженную свечу в подсвечнике и спросила:

– Ты заблудилась?

– Нет, меня поселили в соседней комнатушке.

Мэри попыталась тыльной стороной ладони утереть слезы, но только размазала их по щекам.

– Извини, – смутилась она. – Сегодня был на редкость неудачный день.

– Почему ты плакала?

– Так ведь убийство и все такое…

– По-моему, тут что-то еще.

Мэри, видимо, поняла, что просто так я от нее не отстану, поэтому схватила меня за руку и втащила в комнату. Ее ногти ощутимо впились мне в локоть. Похоже, в этом доме у всех дурная склонность хватать людей за разные части тела и куда-нибудь тащить. А может, это было мне наказание Господне – за то, как я обошлась с покойным Жоржи и его ногой.

– Заходи скорей. Если Уилсон нас застукает – выгонит обеих.

Комната Мэри, судя по всему, мало чем отличалась от моего чулана, как я себе его представляла. Здесь было повеселее, конечно, но только благодаря свету. На полочке над умывальником стояли несколько почтовых открыток, на одной я рассмотрела Эйфелеву башню. Мэри, проследив направление моего взгляда, тотчас подровняла стопку так, что эта открытка исчезла из виду.

– Ты была влюблена в Жоржа Лафайетта, да? – догадалась я.

Мэри несколько секунд смотрела на меня с вызовом, потом закусила губу и кивнула. Она была очень хорошенькой и достаточно обаятельной, чтобы привлечь внимание молодого человека из высшего общества. Я мысленно обрушила проклятия на голову мертвеца.

– Ты попала из-за него в беду, Мэри?

Она вздернула подбородок:

– Конечно, нет! За кого ты меня принимаешь? Я не такая! Мы с мистером Жоржи были просто друзьями.

Должно быть, сомнение отразилось у меня на лице, потому что она возмущенно продолжила:

– А что? Не веришь? Ты такая же испорченная, как мистер Холдсуорт! У мисс Риченды свои непонятные взгляды… А мистер Жоржи сказал мне, что его не волнует мое общественное положение! Еще он сказал, что я очень сообразительная и в два раза красивее всех великосветских девиц, которых он встречал. Что тут дурного?

Мэри определенно выросла в сельской местности, но мне пришло в голову, что она, в отличие от меня, никогда не бывала на фермах и ничего не знала об отвратительных повадках самцов домашнего скота. Она и правда могла не понимать, «что тут дурного».

– А что вы делали с мистером Жоржи?

– Разговаривали. Он интересовался, какую работу мы выполняем по дому, и считал, что меня не ценят.

– А еще что?

– Ничего.

– Мэри…

– Ничего! Клянусь!

Мне было ясно, что она лжет.

– Мэри, что вы еще делали?

– Ох, ну ладно. Он меня поцеловал. Один раз. И немедленно извинился! Сказал, что стыдится своего поступка, но просто не смог совладать с собой, потому что я очень миленькая. Сказал, я для него как младшая сестренка.

– Он что, целовался с сестрами? – ужаснулась я.

– Да нет же, у него вообще нет родных сестер. Он имел в виду, что мы с ним родственные души. Мистер Жоржи много путешествовал и присылал мне открытки со всех концов света, из тех мест, куда он обязательно свозил бы меня, если бы все было по-другому. Но он просил не отчаиваться, говорил, если мы сумеем доказать, что наша нежная привязанность прочна, тогда общество забудет о том, что я служанка.

– И как именно вы собирались это доказывать?

– Не знаю. Он умер и не успел мне объяснить… – Мэри снова начала всхлипывать, и я едва успела выхватить у нее из рук свечу, прежде чем девушка рухнула на кровать и забилась в рыданиях.

Мне было ясно: пройдет еще немало времени, прежде чем Мэри поймет, от какого жестокого, беспощадного будущего спасло ее произошедшее в доме убийство. И вместо того чтобы убеждать бедняжку в том, что на самом деле смерть обожаемого ею мистера Жоржи для нее благо, я просто сидела рядышком, держала ее за руку и говорила всякие глупости – мол, он умер мгновенно, без мучений, и, если она действительно была ему дорога, не хотел бы знать, что она несчастна… Наконец Мэри перестала всхлипывать и крепко заснула.

Оставлять горящую свечу в комнате спящего человека было опасно, поэтому я взяла ее с собой, подумав к тому же, что со светом скорее доберусь до чулана и заодно избавлю себя от лишних шишек и синяков, перед тем как окажусь в желанной постели.

Я чуть не падала от изнеможения, открывая дверь чулана, и не думала ни о чем, кроме кровати и блаженного сна.

Ледяной сквозняк задул свечу через секунду после того, как я успела рассмотреть в ее свете, что в моей комнатке кто-то побывал – вещи были разбросаны, окно открыто.

– И тебе не пришло в голову, Эфимия, что неплохо бы разбудить остальных домочадцев?

– Я подумала, невелика беда, – тихо проговорила я. Только что мне открылось, каким импозантным и величественным может быть человек в безупречно сидящем костюме дворецкого. Это был уже совсем не тот мистер Холдсуорт, которому я наступила на ногу в кухне.

– Сдается мне, мисс Сент-Джон, что голову вы и вовсе где-то обронили. – Дворецкий саркастически вскинул бровь – и в этом фирменном элементе актерской игры было столько мужественности, что при других обстоятельствах я сочла бы его безумно привлекательным. – Нашей Мэри я непременно простил бы подобную глупость, но ты – совсем другое дело, к тебе и счет другой.

Этот, по сути, комплимент прозвучал как пощечина.

– Да, мистер Холдсуорт.

Через несколько минут я уже была в библиотеке – меня в прямом и переносном смысле вызвали на ковер. Пришлось лепетать объяснения сержанту Дэвису, пока тот осматривал место, куда мы с мисс Ричендой перетащили труп. Ширма, которой ранее отгородили запятнанный кровью участок ковра, теперь одиноко стояла у стены рядом с большим камином.

Сержант был явно не в духе, и мое молчание ему не понравилось еще больше, чем Холдсуорту.

– А вы не подумали, мисс, что грабитель, рывшийся в ваших вещах, мог быть еще в доме, когда вы вошли в свою комнату?

– Он мог всех нас перерезать в постелях! – выпалила миссис Уилсон, которая без приглашения явилась в библиотеку под предлогом того, что она за меня отвечает. На самом деле я видела по злым вороньим глазкам, что она ищет любой предлог выставить меня из поместья.

– Ну это вряд ли, миссис Уилсон, – заметил мистер Холдсуорт. – Скорее хозяева могли лишиться фамильного серебра.

Я благодарно ему улыбнулась.

– А это было бы тяжкое преступление, – добавил дворецкий, сурово нахмурившись в ответ на мою улыбку.

– Наверное, она была в сговоре с грабителем! – снова влезла миссис Уилсон. – Иначе подняла бы тревогу!

Все взгляды скрестились на мне. Из кресла, повернутого спинкой к центру комнаты, поднялся до сих пор ничем не выдававший своего присутствия мистер Бертрам и сказал:

– Это очень серьезное обвинение, миссис Уилсон.

– С сожалением должен признать, что главная служанка может оказаться права, – заявил сержант Дэвис.

– Экономка! – сердито поправила его Уилсон.

– Так или иначе, вам, мисс Сент-Джон, лучше объясниться, – не обратил на нее внимания сержант.

Я была готова защищать собственную ложь, но обвинение в том, в чем я была совершенно невиновна, заставляло меня «принять стойку с упором на заднюю ногу». (Так говорил мой отец, имея в виду, что кому-то приходится обороняться в невыгодной позиции; наверное, он позаимствовал это выражение у боксеров. Звучит грубовато, однако в тот момент оно вполне соответствовало ситуации, в которой я оказалась: мне предстояло сражаться не только за работу, но фактически за свою жизнь. К счастью, сражаться словами, а не ударами – малыш Джо однажды сообщил мне, что я даже кулак не могу сжать как следует.) Стыдно сказать, я пустила в ход обычное оружие слабого пола: закрыла лицо ладонями. Мне ничего не известно об актерской игре – в отличие от народных песен, это не тот предмет, который одобрен к изучению дочками викариев, – но кажется, мне удалось издать парочку достоверных всхлипов: