Спецшколу свою ребята любили какой-то стеснительной, но настоящей любовью. Ходила по рукам поэма о том, как «всевышней волею небес попал Евгений в ВВС» (подражание Пушкину), в которой была такая вот строфа: Спецшкола, милая спецшкола —
Высоких чувств и дум приют!
Среди твоих сынов веселых
Счастливо наши дни бегут.
Здесь жизни лучшие мгновенья
Проходят, будто сновиденья,
И твой — на крыше — красный флаг
Горит над нами, как маяк.
Как любим мы твою ограду
И летных ряд эмблем на ней,
Вечерний блеск твоих огней,
Два раза в год твои парады,
Когда в невиданных клешах
Идем, чеканя твердый шаг.
Спецы были родом из войны, многие понесли большие или малые потери, а некоторые, как Манюшка, потеряли все, и этим определялись их симпатии и антипатии. Штатского Лесина недолюбливали и в глубине души относились к нему свысока, к преподавателям-женщинам — вежливо снисходительно, преподавателей-фронтовиков подлинно уважали — как старших однополчан, что ли.
Вскоре Манюшка узнала, что одним из самых уважаемых спецами был капитан запаса секретарь партбюро школы Максим Васильевич Подолинов. Широкое простоватое лицо, тяжелая походка вразвалочку, весь его небравый и небоевой вид спецов привлечь не могли. Но фронтовая биография искупала все, и частенько вместо «товарищ преподаватель» ему подчеркнуто говорили «товарищ капитан».
Урок истории. Подолинов тихо похаживает между партами и, будто вспоминая прошлое, рассказывает:
— Петр поспешил возвратиться в Россию, потому что в Москве снова взбунтовались стрельцы. Присутствовать при подавлении ему было необязательно — Ромадановский справился бы и без него. Но у Петра на всю жизнь остался страх перед бунтами после первого стрелецкого бунта, когда он чуть не погиб. И он, натура твердая и деятельная, всегда стремился быть на месте событий, боясь, что без него где-то сделают не так… Это часто бывает: какой-нибудь случай может испугать на всю жизнь. Например, у человека, который тонул, может появиться водобоязнь. Меня вот на всю жизнь испугали танки. Стоит услышать шум мотора, сердце начинает дрожать и прыгать…
— Товарищ капитан, расскажите, как это было, — тихо просит кто-то.
Подолинов, задумавшись на минутку, начинает вспоминать, как был когда-то старшиной роты и в составе экспедиционного отряда их бросили на борьбу с фашистским десантом в калмыцкие степи…
— Что такое калмыцкая степь? Это ровная, как озеро, гладь, покрытая низкими травами. На десятки, а может, и сотни километров стелется она вокруг, и глазу не за что зацепиться. Безводная, безлюдная… Лишь изредка встретятся несколько юрт. Помню, долгонько мы шли, а перед закатом солнца остановились на отдых. Только расположились, как откуда ни возьмись — танки немецкие. Это было совершенно неожиданно. Откуда они взялись, до сих пор не пойму. И началась бойня! Они расстреливали нас из пулеметов, давили гусеницами… Казалось даже — слышно, как кости хрустят! Может, это мои уже загодя хрустели… Страшно люди кричали… Я лежал рядом с замполитом. «Идет сюда, на нас». — «Вижу». — «Твое решение?» — «Эх, какое тут решение! Все погибнем. Так надо хоть с музыкой». Он встал навстречу танку и бросился под него с приготовленными гранатами. Раздался взрыв… Потом начали взрываться танки и в других местах — замполит показал всем, что надо делать… Во мне тогда все спеклось. Ненависть и страх — в одном комке. Страх давил к земле, а ненависть подняла и бросила наперерез танку — он шел левее и гнал перед собой кучку наших. Как, откуда у меня в руке очутилась бутылка с горючей смесью — убей бог, не помню. Помню только — бросил ее на моторную решетку, плеснуло пламя, я упал… Нас — остатки — спасла темнота, она там наступает внезапно. И подоспевший отряд… С тех пор у меня танкобоязнь… Так вот, Петр…
— Та що нам отой Петро! — перебил Мотко. — Он, конечно, великий человек, только ж не кидався под танки. А як фамилия того замполита?
— Морозов Петр Семенович. Был он тогда молодой парень, двадцати трех лет… А «що нам Петро!» — это зря. Разве не тянется через века незримая ниточка от Петра Великого, строившего и отстаивавшего Русское государство, к Петру Морозову, защитившему его своей жизнью?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Весна. В поисках «хвыномена». Экскурсии. Штатские фитюльки
Медленно и ярко разворачивалось долгожданное и все же неожиданное событие — весна. Рождались и лопались почки на деревьях, выползали из них и крупнели листья. Аромат наливающейся соками зелени настаивался на ласковом солнечном тепле, и этот настой проникал в кровь, пьянил и будоражил.
По вечерам все больше праздношатающихся спецов мели широченными клешами тротуары города и аллеи Парка живых и мертвых.
Манюшка тоже начала понемногу выползать в парк и тоже клешничала — клеша она восстановила и умело прятала от начальства. Какая-то смутная тревога томила ее — как будто вот-вот что-то должно было случиться. Чаще всего ее сопровождал Захаров, реже выходили с Матвиенко. Вася, похоже, избегал прогулок втроем. Если Манюшка или Толик приглашали его в компанию, он неизменно отказывался, ссылаясь на неотложные дела, но почти всегда в этот вечер они видели его в парке — издали. Когда же Манюшка гуляла с ним, парень становился молчаливым и задумчивым и время от времени извиняющимся тоном говорил:
— Скучно со мною, да? Ну, потерпи уж, завтра я избавлю тебя… кхе, кхе… от своего присутствия.
— А ты что, обязан меня развлекать? — пожимала она плечами.
С Захаровым, конечно, было интереснее. Он много рассказывал о Днепровске, они вместе куда-нибудь ездили. Например, открылась областная выставка достижений промышленности, транспорта, сельского хозяйства, науки и культуры — он потащил ее в Парк Чкалова, и они целое воскресенье бродили по павильонам. При этом Толик активно просвещал Манюшку:
— Конечно, что такое наша богом забытая провинция? Лаптем щи хлебаем. Ну, добываем железную и марганцевую руды, трошки плавим металл, делаем трубы, станки и оборудование для заводов, чуть-чуть катаем белую жесть, строим вагоны, и прочая и прочая. Сельское хозяйство области дает вам, Марий Батькович, хлопок для летней формы, а на ваш стол — все, от лимонов и винограда до кукурузы и чумизы.
— Чумизу рубаю каждый день, виноград пробовала на десятилетие воссоединения украинского народа и на Октябрьские, а насчет лимонов вы, по-моему, загнули, Анатолий Иванович.
— Вот те хрест святый, не загнул! — Захаров дурашливо перекрестился. — В этом году заложен цитрусовый сад в траншеях — новинка в садоводстве.
— Ах, только заложен!
— Ну, раз заложен — значит, рано или поздно будем рубать лимоны.
Когда в Парке имени Шевченко вступил в строй межвузовский Дворец культуры студентов, Толик не преминул пригласить Манюшку туда в кино. Смотрели «Сказание о земле Сибирской», потом, якобы заблудившись, долго бродили по залам и комнатам.
— Представляешь, идея построить Дворец студентов появилась еще в мирное время, перед самой войной подняли стены. Фашисты здесь ночами расстреливали людей, а перед отступлением взорвали коробку…
По зазеленевшему парку они спустились к Днепру. Он вольно катил свои рябые от ветра воды, поблескивая гребешками волн. На голом берегу было свежо, ветер дул еще холодный.
— А вот здесь скоро построят набережную, — повел рукой Захаров. — Тут появятся бульвары, скверы, красивые здания. Вот эти лысые острова на Днепре будут застроены. Весь город станет зеленым.
— Ну, вот, — не город, а рай земной. А нам через год его оставлять. Не жалко?
— Что ты! Покину с несказанной радостью.
