========== 1. Одиночество в семейниках. ==========

Я оторвался от плотных разборок с генератором, пнул напоследок этот тупой набор дохлого железа и ещё раз осмотрел цех. Блин, все тряпки уже в масляной грязи выгвоздал. Делать нечего, придётся испортить чего почище. И я бессовестно оторвал полосу от подола старой рубашки, висевшей на гвоздике рядом с аппарелью, возле которой и возвышался пресловутый агрегат. Нам его привезли уже три дня как. Но этот сволочной механизм, должный обеспечивать энергией небольшой рейдовый катер, оживать не хотел. А теперь, на четвёртый день, уже и мне не хотелось оживлять его. Сунуть бы его под пресс да сдать в металлолом. А то притащили развалину столетней давности и требуют восстановить рабочее состояние.

В цехе было привычно шумно. Ребята из бригады занимались каждый своим делом. Кто-то драил кожух какой-то установки. Кто-то промывал детали судового дизеля, похоже – с того же катера, что и мой пациент. В общем, работа шла своим чередом. Поняв, что спина как-то неуютно себя чувствует, я вытащился из цеха на свежий воздух, прошёл до пожарного стенда и закурил, блаженствуя первую затяжку. И надо же было притащиться Бате. Бригадир как-то заговорщицки огляделся по сторонам и стрельнул сигарету. Помял её между пальцев, словно беломорину, прикурил, почему-то вздохнул и сказал:

- Слушай, Марк, тут такое дело. Лёнька загулял, на работу сегодня не вышел.

- Ну а я здесь при чём?

- Ну вот, не проведаешь его? Чего-то он глупое по телефону сказанул. Что-то про потерю семьи. А ведь у него семьи нет. Он же детдомовский, - Батя глянул в небо. - Знаю я таких молодых да беспортошных. Как бы чего не учудил.

- Этот может, - согласился я. Лёнька Бабанин действительно головы на плечах не имел. Руки золотые, любую железку исправит, а вот тяму – ни на грош. И я пожал плечами:

- Заглянуть к нему можно.

- Вот и ладно, - Батя покивал. - Если там чего, или помощь понадобится… Ты звони. После работы пойдёшь?

- Ну, не сейчас же, - я затушил окурок. - Ладно, Батя, пойду колдовать. Труп-то оживить надо.

- Ну, ну, колдунствуй потихоньку, - усмехнулся бригадир, и мы вдвоём вернулись в шумный цех.

В тот день колдун из меня оказался никакой. Судовой паразит объявил всему миру бойкот и не желал работать. Я уже в который раз перебрал его до последнего винтика. Всё было в норме, почищено и помыто. Но он ни в какую не заводился. Пришлось с помощью трёх ребят и талей оттарабанить генератор на стенд, где на следующий день им предстояло заниматься уже Санычу, нашему кудеснику от электрики. Может, чего и нашаманит.

Отмывшись в цеховом душе от масла, солярки и всякой другой грязи, я облачился в свой привычный летний костюм. Мятый лён выглядел не очень презентабельно, но мне было, в общем-то плевать. Зато эти штаны и рубашка с коротким рукавом позволяли чувствовать себя человеком в летний вечер, хоть пасмурный, хоть солнечный.

От проходной я пошёл не по привычному маршруту домой, а на полпути свернул к одной из обшарпанных малосемеек, где Лёнька снимал комнату. Нужный подъезд, нужный этаж… В секции меня встретили гостеприимно, обдав волной перегара. На маленькой общей кухоньке прогрессировал гудёж. Но Лёньки среди гуляк не было. Я зацепил какую-то старушенцию, приволокшую на кухню банку солёных помидоров:

- Лёнька сегодня дома был?

- А как же ж, - закивала «божий одуванчик» (правда, какой-то обдутый и обсосанный). - Был с утра, мрачный ходил. Потом сбёг на работу. А уж вернулся или нет, того не знаю.

Она отвлеклась, чтобы сердито погрозить дырявой ложкой нахальному мужичку, попытавшемуся цапнуть из банки красное лакомство алкоголика:

- От я ж тебе, Палыч! Не замай! Вот рюмочку плеснёшь, тагда с нашим удовольствием…

Мда, здесь мне ловить было нечего. Подошёл к двери Лёнькиной комнаты и постучал. И как в песне поётся: «А в ответ тишина…» Уже собрался развернуться и покинуть сию приветливую юдоль, как за обшарпанной дверью топнули ноги, щёлкнул замок, и деревянная преграда отвалилась от косяка на кулак. В проёме стоял Леонид, худой, бледный и в синих семейных трусах развесёлой композиции из рыбок и крабов. Хотя, скорее – висел. Эдак вальяжно зацепившись за дверь. Мутные глаза уставились на меня. И в них что-то прояснилось. Лёнька буркнул:

- Заходь.

И я осуществил этот самый «заходь», захлопнув за собой дверь на замок, чтобы шумные соседи не заглянули на «поболтать». Комната у Бабанина была обставлена… Мда, именно что обставлена. Табурет, стол-книга и старая кровать. И под всем этим противно-жёлтый потёртый пол. И давно не стираная занавеска на окне. Возле кровати, в изголовье, стопкой лежали книги, судя по корешкам – беллетристика. Лёнька Бабанин, отрок двадцати двух лет от роду, саданулся на своё лежбище и замер мордой в стену. Я же с сомнением глянул на пол – разуваться или нет? Победила совесть, туфли брякнулись рядом с двумя парами лёнькиной обуви, а я прошёл в комнату и уселся на табурет. Посмотрел на бледную спину коллеги по бригаде, на которой острые лопатки готовы были прорвать кожу, а пила позвоночника навевала воспоминания о фильме «Чужой». Сколько же вместе проработали под одной крышей? Блин, я же его почти не замечал два года.

Ну, работает. Болтаем иногда ни о чём. Типично и современно. Я вздохнул и спросил:

- Чего на работу не пришёл? Батя нервничает.

- А чего ему? – шевельнулся портрет лопаток. - Завтра приду, объяснительную напишу.

- Да нужна ему твоя бумажка, - почему-то рассердился я, - Он за тебя переживает. Да и мы все тебя потеряли сегодня. Вроде рядом человек, а тут бац – и нету.

- Прямо так и потеряли? – не поверила спина.

- Естественно. Народ интересуется – уж не женился ли?

Лопатки хмыкнули. Лёнька перевернулся на спину и закинул руки за голову:

- Можешь сказать, что не женился.

Что-то мне в его ответе не понравилось. Интонации были какие-то не такие, что ли? И я сказал:

- Ну, значит развёлся.

Лёнька вздрогнул и удивлённо посмотрел на меня карими глазами из-под тёмно-русой чёлки:

- Марк…

- Чего?

- Ты вот намного старше меня. Жизнь должен знать.

- И?

- Ну, вот скажи. Чего человеку надо? Уходит, не хватаю за руки – обижается. Хватаю – бесится.

- А ты сам-то знаешь, нужна она тебе или нет?

Лёнька закаменел лицом. Помолчал и выдал:

- Да не она это.

И почему-то зажмурился. Я уже более заинтересованно спросил:

- Так у тебя их несколько?

Бабанин вздохнул, сел на кровати, подтянув к подбородку крепко сжатые колени. Посмотрел мне в глаза и выдал:

- Один он у меня. Был.

Вот тут я слегка выпал в осадок. Был? Он? В голове зашевелились соображалки. Я достал из кармана рубашки сигареты и зажигалку:

- У тебя тут курить можно?

- Ага, - выдохнул Лёнька. - Кури.

- А пепельница?

- Блюдце возьми, - махнул он рукой на стол, где громоздилась немытая посуда. Я дёрнул оттуда кусок фаянса с голубой каёмочкой и поставил его себе на колено. Прикурил сигарету и спросил:

- Один, говоришь? И что? Сбежал?

Во взгляде Бабанина воцарилось полное недоумение. Я усмехнулся:

- А ты ждал, что я тут начну про всяких извращенцев кричать? Не надейся. Мне до одного места, кто с кем шашни крутит. Сам знаешь, до какого.

Лёнька ощутимо расслабился. Но весь его вид выражал лёгкое недоумение. Он явно ждал чего-то совершенно невообразимого. Да не на того нарвался со своими заявлениями. То же мне – «шок, это по-нашему». Следующие минуты я сидел молча. Докурил, затушил окурок, встал с табурета, вернув блюдце на стол, и сказал:

- В общем, так. Цел, здоров, вменяем. Так и доложим Бате по телефону. Или сам ему позвони и обрадуй, что завтра явишь свой лик на работу. Старик действительно беспокоится. А я пойду.

Лёнька вскочил с кровати с такой поспешностью, что я испугался – сейчас схватит и ляпнет что-нибудь не то. Но нет – просто уставился на меня уже не мутными глазами, а какими-то просветлевшими, что ли. И сказал: