- Я сам ему позвоню. Слушай…
Замялся Бабанин вполне ожидаемо:
- Ты это… На работе не говори…
- Повторяю, мне всё равно, кто с кем и когда. А лясы поточить я могу и о погоде. Не дёргайся, Бабанин. Всё пучком.
Лёнька проводил меня из комнаты, но в коридор выходить не стал. Мы попрощались, дверь захлопнулась, и я под звуки пьяного шансона с кухни выставился сначала из секции, потом и из дома. Вот здесь я уже позволил себе понервничать. Ну, дела… Вот уж не ожидал, что Лёнька с таким вывертом по жизни идёт. Но он хотя бы идёт… А ему-то сейчас каково? Я сдержанно поржал. Как он мне выпалил свою тайну. С таким гордым видом – вот он я, аж жду истерик. Не дождёсси, милай. А вот после этого вечера могут быть проблемы. Я вздохнул. Знаю эту породу – сталкивался уже. Они почему-то уверены, что, если сразу не послал, то «к разврату готов». И начинают лезть со своими предложениями всякими. Как бы Лёнька не принялся меня окучивать. С годик назад такого же, только очень кавказского на икону, пришлось в итоге прижать в подворотне и покрутить кулаком у носа. Тот, вроде бы, понял. То есть, я его с тех пор не видел. Мда, ну да ладно, отобьёмся. И я зашагал в сторону дома. Привычный маршрут одинокого мачо – дом, работа, пивной магазин, дом… И пустовато как-то в жизни. Бабу, что ли, себе завести, чтобы пилила по вечерам? Надо над этим подумать.
========== 2. Мальчишка с вызовом в глазах. ==========
Проснуться посреди ночи из-за странного сна – такое со мной случилось впервые. Пока таращился на окно, из-за занавески на котором подглядывала тихушница-луна, в памяти схлопнулась последняя картинка от Морфея – будто я эдак трепетно обнимаю малохольного парня, нашептывая что-то сладко-испуганное… Я тряхнул головой, прогоняя бредовый сон. Да уж, общение с Лёнькой до добра не довело.
Тихонько посмеявшись, я встал с постели и прошлёпал на кухню своей сиротливой однушки. Свет включать не стал – в лунном свете и так всё видно. Прикурил сигарету и с наслаждением выпустил струйку дыма в потолок. Нет, ну приснится же такое… Электронные часы на холодильнике придушенно пискнули, доводя до моего сведения, что в мире наступило четыре часа ночи. Или утра? Никогда не мог понять, как определять такое время суток. Хорошо, хоть суббота наступила, и на работу идти не придётся. Так что можно возвращаться в постель и дрыхнуть дальше. При одной этой мысли стало хорошо. Я потянулся с ощутимым треском в оживших суставах. Чёрт, надо бы снова заняться спортом – всё тело закостенело. Докурив сигарету, я вернулся в комнату и включил телевизор. По какому-то каналу крутили второсортную страшилку про очередного мутанта-ящера. То ли «Крокозавр», то ли «Динодил». Ну, никакой фантазии у дешёвых режиссёров.
Я растянулся на разложенном диване под живописные вопли голой девицы на экране, за которой по пляжу гнался набор корявых компьютерных пикселей. Ну прям как Лёнька, когда пытается удрать от очередного озабоченного. С того вечера, месяц назад, когда мы довольно странно поговорили, Бабанин с чего-то решил, что обрёл во мне лучшего друга, и принялся рассказывать мне о своих буднях и праздниках. Впрочем, иногда бывало очень даже забавно послушать его истории. Умеет же выдать меткую характеристику человеку. Улыбка сама вползла на лицо. Вспомнилось, как Лёнька отозвался о нашем начхозе. «Суровых будней угнетатель, инвентаря ни разу не отдатель». В самую суть. Если отдашь Тимурычу какой-то инструмент по запарке вечером, то с утра фиг допросишься обратно. Только с будённовского наскока…
Мобильник бодро выдал арию Кармен, вырвав из расслабленности. Вот помяни такого, сразу же всплывёт! «Вечно тебе, Марк, везёт на буйных людей», - сказал я сам себе, схватил мобильник и ткнул кнопку громкой связи. Голос у Лёньки оказался каким-то напуганным:
- Марк! Спасай! Меня тут скоро изнасилуют…
- Ну ты нахал, - выдал я. - Четыре утра на дворе. Совсем уже оборзел.
- Я серьёзно, - голос парня сбился на свистящее дыхание.
- На бегу, что ли, болтаешь? Ты где? – спросил я, подыскивая аргументы, чтобы отшить полуночника.
- Да рядом я, возле «Дубравы». Марк, помоги! – Лёнька явно запыхался. - Гопота привязалась!
Бли-и-и-и-ин, застонал я про себя. Вот же кретин, нашёл какой дорогой к дому идти. Возле этого круглосуточного магазина вечно тусуются всякие недоуголовники. Им только дай возможность поизгаляться… Мои мысли сбились от ещё одного голоса, прозвучавшего где-то недалеко от Бабанина:
- Чё зассал, дырка? А ну стой!
- Бля… - выдал Лёнька и комнату огласили гудки. Думать было некогда. Я быстро напялил на себя штаны, вылетел в прихожую, на ходу сунул ноги в рабочие сапоги и накинул олимпийку. Машинально проверил – ключи на месте, в кармане. Дверь захлопнулась за спиной, словно отрезая путь к возвращению на пороге нового пути. Вот лезет же всякая дурь в голову. В считанные секунды я скатился по лестничным пролётам на первый этаж и вылетел на улицу. Ночная прохлада обрадованно взябкалась под куртку, покрыв тело мурашками. До «Дубравы» от моего дома было всего ничего – метров двести. Как раз в сторону Лёнькиной малосемейки.
Бегать я умею в любой обуви. И уже через полторы минуты разглядел возню под стеной одного из домов. Ну точно! Три гаврика худосочной наркотической наружности жизнерадостно пинали скорчившееся тело, пытавшееся прикинуться если не плинтусом, то поленом точно. Недоурки даже не поняли, что такое приключилось. Я с ходу влепил с правой в башку ближайшему и одарил кирзой в бок второго. Оба сразу присмирели, изобразив листопад. Третий аж в росте уменьшился, отскочил на метр и заверещал:
- Ты чё, сука?! Да мы тебя уроем, лошара!
Вечно они грозят какими-то карами. Моисеи, блин, уличные. Я лишь наметил движение своим телом к его персоне, и его бледно-сметанную рожу словно кошачьим языком слизало. Двое пострадавших тихохонько сгреблись и также ретировались, пытаясь прикинуться ветошью. Не любит гопота тех, кто готов дать им отпор. Настолько не любит, что не быть им Моисеями. Тот хоть выполнил свои угрозы. Выбросив шавок из головы, я присел на корточки возле сжавшегося Лёньки и присвистнул. Видок у него был тот ещё. Весь такой в облипочку одетый – джинсики, жёлтая рубашка мокрого фасона, причёсочка в жанре «хочу, чтобы меня все и сразу»… И всё это под налётом уличной критики в виде пыли, мусора, наливающихся цветом синяков и капель крови из ссадин на морде. Комментарий вырвался сам:
- Ты специально так нарядился? Чтобы ни один гопник мимо не прошёл?
Бабанин меланхолично глянул на меня из-под локтя, которым по-прежнему прикрывал «фэйс», и томно протянул:
- Мой рыцарь Марк на кирзовом коне примчался дружеским галопом при луне… Спасибо, Маркище!
Лёнька сел на земле и охнул, скривившись от боли. Похоже, бока ему успели намять крепко. Я подхватил его под мышки и вздёрнул на ноги. Бабанин зашипел и ухватился руками за меня, угодив холодными лапищами прямо под не застёгнутую олимпийку. От такой терапии я вздрогнул, а Лёнька тут же отдёрнул руки и промямлил:
- Ой, прости.
- Пошли ко мне, чудовище, - выдохнул я. - Отведу тебя за ручку, там полечим боевые раны, да и баиньки. Отоспишься, а потом домой свалишь.
Парнишка как-то обречённо кивнул, а потом уверенно посмотрел мне в глаза и сказал:
- Спасибо, Марк.
Ну вот, мне даже теплее стало. Всё-таки мальчишка небезнадёжен. Обратный путь к моему дому пролёг по синусоиде. Гадское трио потрудилось над Лёнькой на славу, и идти ему было не очень-то легко. Уже у подъезда я осторожно спросил, не отпуская его плеч:
- Может, скорую вызовем?
- Да ну их, - напрягся Бабанин. - Всё равно они ничего не сделают. Всё зарастёт к понедельнику.
Вот что мне в нём всегда не нравилось, так это некий пофигизм обречённого. Я вздохнул и завёл его в подъезд. Лестничные пролёты, третий этаж, привычно-потёртая дверь. Вот мы и дома. В прихожей Лёнька как-то резко ослабел. Видимо, последние силы истаяли. Но, как говорится, дома и стены помогают. При электрическом свете последствия избиения проступили нагло-яркими пятнами. Я слегка тряхнул пострадавшего:
