- А как же твой отец? Он, по-моему, хотел другого.

- А я вот другого не хочу. Мне и тебя хватает, - Кешка поднял голову, и взгляды любовников встретились. – Ты только подумай… Я буду трахаться с тобой и получать за это зарплату от брата.

Тимур затрясся от беззвучного хохота, а потом выдавил из себя, выворачиваясь из-под Иннокентия и хватая его в охапку:

- Так у меня ещё никто прощения не просил.

*****************************

Хочу комментариев)

========== Эпилог. Самое сложное на свете. (две недели спустя) ==========

«Как распознать, кто есть кто в психиатрической лечебнице?

Нужно подойти к первому попавшемуся и плюнуть ему в лицо.

Если первый попавшийся начал плакать - это больной…

Если ругаться - посетитель…

Если дал в морду - санитар…

Если плюнул в ответ - лечащий врач». (записки философа на лечении)

1.

Такси остановилось возле одной из стандартных многоэтажек на стандартной улице. Кешка выбрался из машины и стал осматриваться. Тимур выбрался в майское тепло с другой стороны автомобиля. Бес немного испуганно посмотрел на Гилярова и тихо сказал:

- Мне страшно, Тим.

- А чего их бояться? - тепло улыбнулся кавказец, стараясь подбодрить парня. – Ты всё правильно решил. И теперь остался последний шаг. Тем более, я буду с тобой.

- Никогда не думал, что они будут жить в таком… таком… - Кешка нахмурился, подбирая слова.

- Обычном доме? – помог Тимур.

Бес блеснул серыми глазами и улыбнулся. При одном взгляде на своего дурного боксёра парень всегда чувствовал, как прибавляется сил. Этот раз не был исключением. Тёмный взгляд Гилярова растопил образовавшуюся было на сердце ледяную корочку страха. Да и вообще кавказец буквально навязался с ним в эту поездку. Потому что понимал, на какое сложное дело решился Иннокентий. Мужчина обошёл машину и приобнял парня за плечи:

- Это надо сделать, Кеша. Иначе ты никогда себя не простишь.

Во дворе дома носилась стайка ребят, мальчишек и девчонок лет по десять-двенадцать. Судя по звукам, разносившимся среди зелёных деревьев и кустов, шла нешуточная война. Самая мирная война на свете. Где пулями служат звуки «тра-та-та», а смерть лишь «понарошку». Кеша облизнул сухие губы, сглотнул и крепко пожал ладонь Тима, лежавшую на его плече:

- Идём.

Они медленно двинулись к одному из подъездов, такие спокойные и мирные на вид. Кто бы мог подумать, что в молодом парне, одетом в бежевые джинсы и футболку защитной раскраски, бушует настоящая пурга страха, ожидания и неизбежности. Все мысли второго, мужчины тридцати лет, явно с примесью кавказской крови, одетого практически так же, разве что вместо кед на его ногах красовались высокие светлые замшевые берцы, - все его мысли были сосредоточены на мальчишке, который шёл рядом с ним. Вскоре они зашли в тень подъезда и скрылись за дверью.

В ту же минуту во двор въехал роскошный чёрный «кадиллак» и остановился неподалёку от серенькой машины с шашечками на борту. В «кадиллаке» медленно опустилось стекло одного из задних окон. Тот, кто сидел в прохладной тени автомобиля, спокойно спросил у второго пассажира шикарного автомобиля:

- Как ты думаешь, Саня, чем всё это закончится?

- Не могу сказать, - ответил сорокалетний мужчина. – Сложно это.

- Всё-таки он твой сын, - в полумраке грузно шевельнулся пассажир, затеявший разговор. – Мог бы и прикинуть.

- Уже не могу. Он вырос, стал самостоятельным, учится. Как и его друг.

- Ладно, подождём, посмотрим, - пожилой мужчина склонил голову. – Как там Олежка?

- Нормально всё, - в голосе второго скользнула смешинка, от которой любой другой на месте пожилого испытал бы что-то вроде ужаса, - вещи собирает. Мы завтра летим в Канны. Будем вести переговоры, ну и отдыхать. Приятное с полезным, так сказать.

- Ну, ну, - сказал пожилой и расслаблено откинулся на спинку кожаного сиденья.

Оба одновременно посмотрели на подъезд, куда вошли двое только что приехавших.

На пятый этаж они поднялись пешком. Потому что Тимур властно подхватил ослабевшего вдруг Кешку под руку и повёл по лестнице, наплевав на работающий лифт. Кавказца тоже охватило предчувствие каких-то изменений в их жизни. Когда до нужной площадки остался всего один пролёт, они остановились, и Гиляров крепко прижал к себе беса со словами:

- Всё будет хорошо, любимый. Ведь мы вместе.

Он бросил взгляд на такую уже близкую дверь с номером «17».

- Они не звери, Кешка. Да и я с тобой. Если что, в обиду не дам.

- Они-то, может быть, и не звери, - тихо прошептал девятнадцатилетний парень. - Но они всё прекрасно помнят.

- Ну и что? Хотели бы, давно уже нашли и морду набили.

- Хм, - Кешка улыбнулся побледневшими губами и погладил ладонями щёки Тима. А потом прижался в поцелуе к жёстким губам мужчины. Прикосновение было лёгким, словно парень просто хотел почувствовать, что вот он, его боксёр, рядом и никогда не бросит. Тимур усилил нажим, его язык проник в беса, разнимая губы. Кешка застонал чуть слышно и отстранился, выдохнув:

- Пора. Перед смертью не надышишься.

- Пора, - согласился Гиляров. – Нам ещё на обратный поезд успеть надо.

Они преодолели последние ступеньки, оба чувствуя себя идущими на Голгофу. Ладонь Кешки, пребывавшая в руке Тимура, задрожала, и Гиляров успокаивающе сжал его пальцы. Звонок требовательно проник из-за стальной двери на площадку. Секунды три ничего не происходило. Потом раздались стремительные шаги, дверь распахнулась и на пороге предстал парень лет девятнадцати-двадцати, темноволосый и немного растрёпанный. Он уставился на гостей, медленно бледнея. И только через долгие секунды его губы разлепились и выдавили:

- Кешка…

- Здравствуй, - хрипло ответил Семибратов, - Сергей.

Звенящая тишина обняла всех троих.

2.

На кладбище было хорошо. Фёдор сидел на спешно сколоченной кем-то лавочке-времянке. И смотрел на деревянный крест, уже немного потемневший, но всё ещё слишком новый. Могила ничем особенным не выделялась среди множества других. Главное различие сейчас опустошающей болью рвало сердце. С фотографии открыто и беспечно смотрел его Царь. Фотограф поймал Андрея в момент раздумий. Казалось, вот сейчас он прищурится и что-нибудь скажет.

Лобачевский закусил губу и наклонился, чтобы положить на холмик букет белых лилий. Он почему-то знал, что Дюха бы не возражал именно против этих цветов. Пальто Фёдора было распахнуто, и достать из внутреннего кармана бутылку водки ничто не мешало. Холодный на вид брюнет откупорил ёмкость и начал лить напиток на землю рядом с холмиком. Только вздрагивающая рука могла сказать постороннему наблюдателю, что с этим надменным человеком далеко не всё в порядке. Но никого рядом не было, чтобы увидеть слезы, потёкшие из голубых растерянных глаз мужчины. Фёдор, наконец, перестал поливать землю и резко, словно надеясь выбить себе зубы, припал к горлышку. Нутро обожгло градусами. Лобачевский оторвался от бутылки, увидел, что в ней не осталось ничего. И сильным ударом разбил стекло об один из камней рядом с лавочкой. Солнце брызнуло в стороны вместе с осколками. Мужчина впился взглядом в фотографию, совершенно не замечая горячих слёз, полосующих щёки. Он прошептал:

- Здравствуй, Царь. Мы снова встретились, родной мой. Ты не представляешь, как тут хорошо сейчас…

Его горло сжалось в спазме задавленного рыдания. Сухой запах земли, полыни и горелых покрышек окутывал мир покоя вокруг. Даже откормленные вороны почему-то не кричали, печальными чёрными кляксами рассевшись по редким деревьям. Лобачевский зажмурился, продолжая говорить:

- Помнишь наш сарай, Царь? Я тоже помню. Было так холодно, декабрь всё-таки. А нам было плевать, правда? Нам на всё было плевать… И на всех.

Божественная и проклятая Ханкала вновь встала перед его глазами. Сквозь щели между досками сарая всё так же бил свет зимнего солнца, проникая вовнутрь кинжалами белого огня, наполненного пылью и парами их дыхания. Горячая кожа под руками плавилась, вгоняя в пальцы огонь страсти. Пылающее сердце снова заболело. Фёдор широко распахнул глаза. И тряхнул головой, цепляясь за воспоминания судорожной хваткой памяти. Его бледные сухие губы лихорадочно зашептали: