- Вставай!
Он схватил меня за руку и буквально вздёрнул, вывернув локоть:
- Ты сам себе враг. Хватит ныть. Любишь?
- Больше жизни, - ответил я чистую правду ему и себе.
- Тогда думай, пацан. Включи мозги и подумай, где он может быть. Иначе ты его потеряешь. Может быть, навсегда, - сказал Теодор.
========== Глава 22. Не нервируй меня! (Тимур) ==========
Настоятельно рекомендую включить Apocalyptica. Альбом Cult. И начать с незабвенной Nothing else matters. Правда, я туда ещё добавил Nobuo Uematsu – Liberi Fatali. Это на любителя.
“- Ну что ты смотришь, что ты смотришь на меня?! Что ты зенки вылупил?! Ты что, хочешь меня на понт взять?!! Что ты смотришь, я спрашиваю?!!
- Больной! Положите зеркало, идите на укол!”. (анекдот)
Обмотанный лентой кулак врезался в спортивный мат так, что с полок, прикрученных к стене метрах в пяти от мата, посыпались боксёрские перчатки. Я почувствовал каждую косточку в руке, каждый щелчок сместившихся суставов. Но никакой трезвости уму боль не принесла. Глухой к воплям разума медведь, сотканный из стальных когтей обиды, леденящих клыков ярости и режущих в лохмотья шипов вины, ворочался в душе, ломая мозаику пошатнувшегося мира. Всё шаталось перед глазами, падая осколками прямо на сердце.
Кешка, Кешка, ты мой бес!
Ангел, рухнувший с небес!
Сердце мне порвав крылом,
Разделил ты нас стеклом.
А за этой злой преградой,
За прозрачной смертью той,
Нам не слышно ничего.
Ведь сказать нам нечего.
Я безмятежной улыбкой скривил лицо, медленно отвёл вторую руку назад и с не меньшей силой нанёс второй удар по обшитому кожей мату. Снова дрогнули полки. Наивно… Зачем сложились эти слова? Когда я смотрел на тебя, такого взъерошенного, тонкого, одетого в серый костюм, подписывающего бумаги, забравшие тебя у меня окончательно и бесповоротно… Именно тогда я понял, что действительно потерял тебя. Но просто уйти я не смог. И подошёл, хотел сказать последние слова. Нет! Нет! Нет! Нельзя было этого делать! Мальчишка, ты действительно так ничего и не понял. Просто пережил наше общение, как пережил все покушения. Возможно, ты действительно воспринял мои чувства, как ещё одно покушение в череде прочих. Но поверь, бес, я лишь хотел быть рядом, чувствовать тебя, видеть, дышать с тобой одним воздухом, бродить по весеннему парку, плескаться в летнем море, смотреть на осень из окон кафе, согревать зимой чашкой горячего чая. И просто любить. Возможно, я перестарался с заботой. Не знаю. Это всегда видно только со стороны. Ты мог бы просто сказать мне об этом. Я ничего не знаю о тебе таком, каков ты есть на самом деле. Просто мальчишка, раненый в душу, с пеплом на сердце, с горем в глазах. Мальчишка, которого я год носил на руках, прирастая к каждому вздоху, к каждой мелочи. Люблю тебя безумно. А теперь должен уйти.
Оставить в прошлом бледное чудо, согревшее мою пустоту. Я заплатил за это кровью, размазанной по коже спортивного мата, закреплённого на стене. Удары сыпались один за другим, по кистям рук безмолвно катились капли крови из раскроенных костяшек. И летели на стену.
Оставить в прошлом нож в твоей руке, когда ты смотрел на меня теми глазами во мраке квартиры, где я отчётливо услышал вместе с тобой шелест бесчисленных крыльев в ночи. Расплатился за это раскалёнными потоками боли в запястьях, уже не способных удержать кулаки прямо. Пусть их. Я бил свою память жестоко и беспощадно.
Оставить в прошлом запах моря и свет в твоих глазах, когда мы осознали, что жизнь продолжается, а рядом лежала змея окровавленной цепи, вкусившей моей крови. И за это расплата – в лохмотья содранная кожа. Никаких перчаток. Пусть память уйдёт… Господи, пожалуйста… Пусть она уйдёт. Я не хочу вспоминать каждую секунду жаркое дыхание. Помнить туман твоей страсти, юной и плавящей воск моего тела. И за эту память я тоже сейчас расплачусь. Вот только немного протру запястьями, обмотанными бойцовскими бинтами, разводы алой боли на чёрной коже мата.
Мне некуда уйти, Кеша. Вот так просто, оказывается. Только из боли настоящей в боль прошлую, которая замаскировалась под воспоминания, за которые я ведь тоже заплатил ради тебя, мой бес. Ради твоих рук, глаз, губ. Ради себя самого. И снова память терпит мои удары, не сдаваясь и не уходя. Теперь она будет со мной постоянно, бес. Сейчас, ещё немного. Я всё ещё чувствую свои руки, которые посмели прикоснуться к тебе, вдохнуть нежность бледной кожи, пройтись гребнем в твоих волосах, узнать твои сокровенные тайны.
Я просто ушёл, сбежал от тебя, Кешка Семибратов. И пламя осознания нового одиночества, больного и удушающего, вспыхнуло в сердце. Зачем я тебе, бес? Конечно, не нужен. И не был нужен. Ты лишь говорил слова, за которыми не было сути. А я поверил в эти слова, чтобы потом разбиться в кровь о стену. Не было смысла спрашивать «за что». На такие вопросы никогда нет правдивых ответов. Нигде нет. Ни в ком нет. Нет его и в тебе, мальчик мой. Просто и банально. Так получилось. Давай обсудим это потом? Если это самое «потом» когда-нибудь наступит. Острая боль пронзила левую руку. Она повисла плетью, надсадно плача кровью на вымытый пол. Но я ещё чувствовал тебя, парень. А значит, продолжил. Наше дело – правая рука. Пока что она заплакала скупыми слезами. Я же захотел потока стылых слёз, дымящихся яростью.
Никто не виноват, парень. Просто надо отпустить тебя. Вот я и разбил оковы, привязавшие меня к тебе. Память прикосновений, сладких, дрожащих, проникающих в самую суть. Пошла прочь!
Я молотил кулаком по скользкому от крови мату и слёзы стекали по лицу, капая на пол, туда, где смешивались с красным. А потом, вечность спустя, что-то каменным грузом повисло на мне, потащило прочь. На грани безумия возникло чьё-то лицо. Бледное, кричащее какие-то банальности. Ли, дурак и убийца, дай мне добить память. И я прощу тебя за всё. Потому что знал, что ты придёшь. Целых полчаса знал.
В тренировочном зале «Гладиатора» никого не было. Лишь старый неприятель Эдька Перевалов околачивался в фойе, строя из себя сторожа. Двадцатипятилетний чемпион города по муай-тай, увидев меня в дверях спортклуба полчаса назад, уже хотел буром выпереть вон, но остановился. Мы долго смотрели друг на друга, после чего Эдик молча дал ключи от зала и легонько подтолкнул в сторону заветной двери. В его взгляде шевельнулось что-то, похожее на сочувствие. Все, кто так или иначе имеют в жизни отношение к боли и крови, знают, что бывают такие моменты, когда жизненно необходимо побыть наедине с самим собой там, где боец может позволить себе сумасшедший «бой с тенью». Там, где спецназовец может выплакать на мишенях свинцовые слёзы по убитым в боях с боевиками друзьях. Там, где спасатель может помолиться окровавленными пальцами на скалолазном тренажёре за души тех, кого он так и не смог спасти… И Эдик, способный одним ударом ноги переломить бетонный фонарный столб, увидел в моей распахнутой, вскрытой невесомой чёрной болью, душе это состояние. Никаких слов благодарности ему не требовалось. А ещё, я знал это, он обязательно позвонит Ли. Китаец примчится сразу. Но что я ему скажу, Кешка? Что я пришёл сюда поломать воспоминания? Что хочу в кровь разбить руки, помнящие каждое прикосновение? Стереть память о мальчишке, способном одним движением пушистых ресниц опустить меня на колени? О том, что я рад? Рад тому, что ты сделал выбор, пусть это и ударило так обжигающе в офисе адвокатов?
Ли Хон крепко держал меня за плечи, не давая отмахнуться, а перепуганный Эдик очень осторожно лил воду на то, что недавно было моими руками. В тазик текла розовая влага, забирая с собой остатки бури. В душе царила тишина, глядящая на меня серыми глазами. А я смотрел в неё, эту плотную глухую тишину, усыпившую медведя. Очень хотелось спросить у неё, для чего жить дальше? Для кого? Разве что для себя. Кто-то скажет, что так нельзя. Я же отвечу:
- Господи, позволь мне увидеть Гоморру.
- Что он несёт? – спросил кто-то рядом голосом Эдика.
- Он бредит, - ответили голосом китайца. – Продолжай промывать. Как же я вовремя подоспел! Ещё немного, и этот сумасшедший просто искалечил бы себя!
