Может быть, Борис Михайлович прав? Тебе надо учиться, жить, быть со сверстниками. Зачем тебе списанный боксёр, только и умеющий, что навязывать своё присутствие? Пройдёт время. И, если ты меня бросишь, уйдёшь к кому-то другому, я просто не вынесу этого. Три года назад едва хватило сил пережить разрыв с Ли. А теперь, похоже, всё идёт к новому обрыву. За которым будет пропасть. Наверное, действительно надо самому принять решение. Правильное, взвешенное, полосующее нутро, но единственное. Пока всё не зашло слишком далеко.

Я с огромным трудом выпрямился, сообразив, что ссутулился и прячу лицо в ладонях. Слёз не было. Лишь плачущий холод стыло пробуравил нутро, и странно тяжелела с каждой секундой голова. Зелёный солнечный парк постепенно потерял яркие цвета. И люди словно крались вокруг, перестав бегать.

Писк мобильника в руке впился в эту муть ржавой пилой. На экране засветилось сообщение о получении sms’ки. Нажав кнопку «ок», я прочитал: «Приезжай к адвокату через час. Адрес…» Отправителем был бес. К адвокату? Зачем? Впрочем, почему бы не съездить. Хоть посмотреть на Иннокентия ещё раз. И, может быть, сказать ему, что я всего лишь хочу уйти с дороги. Нет, ничего уже не хочу. Но съезжу. Я встал со скамейки и медленно побрёл по дорожке к одним из парковых ворот. Грустная горечь лежала на сердце, согретая майским солнцем.

========== Глава 21. Каменная поступь командора. (Иннокентий) ==========

“На приеме у психиатра:

- Доктор, вчера я окончательно понял. Я - стеклянный!

- не волнуйтесь, сейчас мы Вас осмотрим.

Медицинским молоточком врач стукнул пациента по коленке. “Дзинь!” - сказал пациент и разбился”. (анекдот)

Похоже, контора «Шелехов и Шелехов» скоро станет нашим вторым домом. Всё тот же молодой юрист по-прежнему копался в бумагах. Но теперь в зале находились не только мы с родителями и Тимур. Здесь были ещё адвокат, носивший фамилию Шелехов, и высокий брюнет с бледным лицом и отсутствующим взглядом голубых глаз. Последний с самого аэропорта вызывал во мне глухое раздражение. Брат… Это было дико, непривычно и вызывающе. Вообще, последние дни я много думал о том, что произошло за эти две недели. И в душе дрались кошки. Словно я залитый солнцем пустырь, на который претендуют два драных дворовых бойца. Один постоянно лезет с заботой и уверяет, что защитит от любого. Второй просто треплет первого. А достаётся пустырю, изрытому когтями. Тимур, он боец, каких поискать. Но такой ранимый. Мой взгляд упал на его лицо, местами ещё носившее на себе следы боя на ринге. И я знал, что его левая нога сейчас туго перебинтована из-за раны от цепи той бешеной девчонки из Венгрии. Надо было, конечно, поговорить с ним о том, что творилось на душе. Но со всеми этими заботами о приезде брата, с допросами у следователя, было не до того. Потом поговорю, позже.

Потому что в один момент мне хотелось схватить его за руку и идти куда-нибудь подальше от всего, а в другой – бежать от него сломя голову, от этой удушающей заботы, от постоянной тревоги в его глазах, от хрипловатого голоса, шепчущего пугающие слова. А я ведь отвечал на них, и даже сам говорил. Да, Тимур, я тебя люблю. И всё ещё не могу поверить в это. Я, устроивший такое изуверство полтора года назад. Я, который громогласно вещал о «пидорах» о том, как я их буду «пиздить». Тот, который на самом деле растоптал человека только за то, что он позволил себе быть тем, кем является, не прячась за маски. Как ты вообще можешь смотреть на такого придурка? Почему ты так заботился обо мне? Зачем ты испачкал свои руки в моей грязи? От таких, как я, надо держаться подальше. Я не мог позволить тебе, такому светлому, быть со мною рядом. Сначала надо разобраться в себе до конца. Твои сегодняшние звонки, особенно последний, когда мы с отцом подъезжали к аэропорту, выбили последние островки почвы из-под ног. Я даже сам не сразу понял, КАК ответил тебе. Прости меня, мы обязательно поговорим. Чуть-чуть попозже. Осталось последнее дело. Нет, два.

Адвокат нарушил повисшую тишину:

- Итак, здесь сегодня собрались все заинтересованные лица процесса наследования. Лобачевский Теодор Кшиштович?

- Разумеется, - лениво кивнул холодный пришелец из другой жизни. Я вздрогнул, поймав на секунду его холодный скользящий взгляд.

- Семибратов Иннокентий Борисович?

- Что? – вздрогнул я и тут же поправился:

- Здесь.

- Есть ли здесь те, кто может озвучить причину приостановить процесс передачи права? Нет. Согласно процедуре протокола, я обязан зачитать вам содержимое завещания Лобачевской Инессы Генриховны, в девичестве Гуревич, - адвокат ракрыл лежавшую перед ним синюю папку, взял в руки первый лист бумаги и стал зачитывать:

- Я, Лобачевская Инесса Генриховна, в девичестве Гуревич, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю…

Что там кому причиталось, мне было до лампочки. Фёдор ещё по дороге из аэропорта, занявшей около трёх часов, просветил меня по этому поводу. Говорил он таким тоном, что даже сейчас, при одном воспоминании, мурашки проступили по всему телу. Словно этот невозмутимый мужчина за что-то ненавидел меня. Адвокат читал, а я снова посмотрел на Тимура. Боксёр был одет в дорогой костюм, который был ему немного тесноват, но это в глаза не бросалось. Похоже, доктор взял над моим санитаром шефство. Доктор, доктор… Раздражение вновь окутало меня, заставив перевести взгляд на родителей. И я замер, поймав взгляд отца. Тот сидел в кресле безупречно прямо, словно учился этому несколько лет. И в холодном блеске его глаз тлели огни злости. На что я мгновенно ответил закипевшим бешенством, белой мутью хлынувшим в голову. Тот разговор, папа, я не забуду.

Голос отца был спокоен, а вот слова поразили меня до глубины души:

- Значит, он тебя изнасиловал?

Не это я ожидал услышать от него после признания в том, что мы с Тимуром переспали. И с обидой вскинулся, соскочив со стула на нашей кухне:

- Нет!

- Значит, это было по любви? – почему-то тише спросил папа.

- Какой ещё любви? – я начал заводиться.

- Если не по любви, тогда это насилие, Кеша, - сказал отец, сцепив дрожащие пальцы рук в замок. – И ничего более. Ты хочешь подать на него в суд?

- Ты чего несёшь? – вырвалось у меня прежде, чем мозги успели за языком.

- Сядь! – отец подскочил следом за мной. – Зачем тогда?!

- Что зачем? – не понял я. Жар охватил всё тело, начиная вибрировать в конечностях.

- Зачем тогда ты мне это рассказал? – тихо спросил папа. Его голос стал безмерно уставшим.

Я не знал, что ему ответить. Хотелось поделиться теплом, поселившимся внутри? Тем, что вокруг стало светло? Что птицы в голове перестали шуметь крыльями и больше не гонят меня во мрак, где висит под тусклым небом чёрный нож? Поделился, твою мать! Отец тяжело опустился на стул и спросил:

- Значит, ты хочешь, чтобы я помог тебе решить эту проблему? Он тебе неприятен?

- Да нет, что ты, пап, - тихо ответил я.

- Зачем тебе вообще всё это, сын? – взгляд отца стал каким-то… ровным, что ли.

- Не знаю, - честно сказал я. А в пальцах вдруг появилось ощущение прикосновения к тёплой плотной коже. Как она мялась под ладонями… И какая нирвана жила во взгляде Тимура. Откуда она хлынула и на меня в ту ночь. Это было упоительно и холодило жаждой повторения. Отец вдруг криво усмехнулся и покачал головой:

- А ведь ты его любишь, Кешка. Видел бы ты свой взгляд.

- Что? – не сразу понял я его слова, а потом со злостью сказал:

- Чушь! Да я… - слова закончились. Что я? Ну да, теперь я тоже из «этих».

- Вот именно, - отец снова усмехнулся, - что ты. Хорошо, я помогу. Тем более, что тебе надо подумать о будущем. Тимуру тридцать, а тебе девятнадцать. Ты же пацан ещё. Он поиграет, и бросит. Понимаешь своим куцым умом?

Я слушал его и не мог поверить своим глазам. Тимур не такой! Он никогда так не поступит. Другое дело, достоин ли такого человека я?

- Скоро приедет твой брат. И вы подпишете договор. Ты вступишь в наследство. Холдинг, деньги, престиж. Это ты понимаешь?