- Вы должны оставить Иннокентия в покое.
- В смысле? – оторопел я.
- Глупый вопрос, вам не кажется? – Борис Михайлович вскинул бровь, изображая некоторое сомнение. – Кеша мне рассказал, что вы переспали. Я всё понимаю, дело молодое. Но неужели вы думаете, что мой сын так и останется в этих ваших «голубых» пенатах?
- Насколько я понимаю, - моя правая щека начала медленно неметь, - решать это может только Кеша.
- Не спорю, - мужчина протяжно вздохнул, - что это его выбор. Но мне почему-то кажется, что вы умный человек.
- И что? – поинтересовался я, услышав такую сентенцию.
- Защищать Кешу больше не надо, - Борис Михайлович неловко переложил руки на руле, - ни от кого. Теперь я могу это утверждать с гарантией. Человек, которого я нанял защищать сына, сделал свою работу на «отлично». Посредник сообщил о том, что все «проблемы» решены.
- Так этот парень в пальто, - я даже немного обомлел, - был нанят вами?
- Естественно. А вы как думали?
- Думал, что вам плевать на сына. В тот вечер, когда я вам звонил, чтобы сказать о том, что Кешка переехал ко мне, вы так холодно отреагировали и оборвали разговор, что сложно было подумать по-другому.
Возле машины, с моей стороны, проскакал футбольный мяч, а за ним галопом пронеслись двое пацанов лет десяти-одиннадцати. Невольно проводив их взглядом, я вздрогнул от прикосновения к руке. Борис Михайлович смотрел на меня тяжёлым взглядом злого ротвейлера, отчего даже мурашки побежали по телу, а внутри появилась слабость. Почему-то я знал, что он сейчас скажет. Но ошибся.
- Сегодня утром позвонил его брат, Фёдор Лобачевский, - Борис Михайлович замолчал, словно ожидая ответа, но я не издал ни звука, только снова уставился через лобовое стекло на пацанов, гонявших мяч. Кешкин отец продолжил:
- Судьба иногда играет странными путями. Спасатель в пальто и брат Иннокентия – это один человек. Фёдор упомянул несколько моментов, о которых мог знать только нанятый «исполнитель». Завтра он прилетает из Чехии, правда, через Москву. Но…
В салоне автомобиля повисла свинцовая тишина, заставив даже воздух превратиться во влажный кисель. Духота сдавила моё лицо потными лапами, заткнув на миг рот. Борис Михайлович снова заговорил, и его слова доносились словно сквозь вату:
- Кеша вступает в права наследования. Ему выпал редкий шанс начать жизнь заново, поехать учиться в западный университет, а потом войти в правление сильной компании…
Сильный мужчина слева от меня как будто споткнулся голосом, кашлянул. Нам обоим происходящее не нравилось. И от ощущения собственной беспомощности я потерянно уставился на мужика, старавшегося разрушить всё, что мне стало так дорого за эти полмесяца. Словно эти гляделки могли что-то изменить. Кешкин отец, наконец, произнёс то, ради чего затеял такое долгое вступление:
- Не ломай мальчишке жизнь, Тимур. Я тебя очень прошу. Пойми…
К горлу подкатил колючий ком. В голове возник вопрос и забился пленённой птицей… Какого чёрта? Я так устал понимать всех вокруг, быть чутким к чужим проблемам, сочувствовать и уступать. Однажды ведь уже уступил, убравшись подальше с дороги Ли Хона. Сейчас уступил бесу, позволив мальчишке удалиться в сторону. Как долго ещё предстоит понимать? Больше не хотелось ни минуты. Семибратов-старший снова заговорил, роняя капли слов в пустоту:
- Он ещё очень молод. Тебе тридцать, ведь так?
То, что он перешёл на «ты», сделало разговор легче, что ли, понятнее. Мужчине тоже было нелегко. Но это не имело значения – он пытался забрать у меня огромный кусок сердца.
- Иннокентий станет старше. Подумай о будущем. Представь, что ему тридцать. Тебе сколько будет, боксёр? За сорок?
Доля правды в его словах была. Эти же мысли иногда посещали и мою бедную голову. И червячок сомнения заглотил наживку, не подавившись. Стало горько при одной мысли, что однажды увижу беса с кем-нибудь другим. Я оскалился, прогоняя предательский образ. Ну уж нет, просто так не отступлю. Голос Бориса Михайловича не унимался:
- Ты взрослый человек, Тимур. И умеешь принимать правильные решения. Непростые решения. Я очень тебя прошу, отпусти пацана, дай ему шанс.
А кто даст этот шанс мне? Мысли бегали по кругу, катаясь стальными шариками по вбитым в голову сомнениям. Сколько раз я думал о том же самом. Разве что без наследства и кешкиной учёбы за границей. Похоже, именно об этом последние дни думал мой бес, именно этот вопрос решал – что для него важнее? Я или все эти перспективы…
- Да скажи ты хоть что-нибудь! – почти взмолился кешкин родитель. Я внезапно успокоился, повернулся к нему и ответил:
- И всё-таки решать Иннокентию. Это его жизнь.
После чего выбрался из машины, захлопнул дверцу и пошёл в сторону магазина. А в голове билась простая до безобразия истина: это и моя жизнь тоже. И я имею право решать, кому идти рядом со мной по жизни.
Солнце уже почти добралось до полудня. В парке начал скапливаться народ. Я уселся на лавочку, стоявшую в тени кучки берёзок. Достав из кармана мобильник, набрал заветный номер и стал слушать гудки. Бес снова не отвечал. Как и вчера. А потом раздался его далёкий голос, наполненный странным раздражением:
- Алло, Тим! Мне сейчас некогда! Брата встречаю в аэропорту! Давай я потом перезвоню?
И отключился. Кривая усмешка наползла на лицо. Я зажмурился, подставив лицо солнечным лучам, пробивавшимся сквозь кроны деревьев. Надо же, теперь ему некогда. До чего же кривой стала моя жизнь. А сегодня утром даже вывела к Ли Хону. Вот только этой встречи не хватало для той бури, что царила в душе.
С утра мы с доком решили позавтракать в китайской забегаловке. Баринцев заставил меня приодеться в собственные шмотки, заявив, что неприлично приезжать в такое место по-босяцки. Через какое-то время, когда его «инфинити» подкатила к большому ресторану с громким названием «Император», я понял, что забегаловка отменяется. Анатольевич привёз меня туда, где без костюма появляться себе дороже.
Через пять минут, оказавшись за столиком, я принялся вяло водить взглядом вокруг, снова ощутив пустоту где-то в области сердца. Вот бы сюда с Кешкой прийти, посидеть, просто побыть вдвоём посреди такого зала. И чтобы никто не дёргал, не решал за нас, как нам быть. Док настойчиво окликнул:
- Тимур, тебе чего заказать?
- Что хочешь, - отмахнулся я. А потом краем глаза уловил движение возле нашего столика. Оглянувшись, я увидел до боли знакомое лицо, малость опухшее и покрытое желтушными следами от синяков. Почти копия моей, что называется. Ли Хон стоял практически навытяжку и сверлил взглядом Баринцева. Док тоже заметил такое повышенное внимание к своей персоне и с интересом уставился на азиата. Тот сверкнул глазами, стремительно подлетел ко мне и наклонился к самому уху:
- Я рад тебя видеть. Даже в компании с этим старым ушлёпком.
Я дёрнулся и уже открыл рот, собираясь как можно грубее отшить китайца, но тот вдруг прижал к моим губам свою ладонь и сказал:
- Я ничего и никогда не просил для себя лично, Тим. Не просил ни у кого. Ни прощения, ни понимания, ни славы, ни денег. Но сейчас, увидев тебя здесь…
Он замолчал и убрал пальцы от моего лица:
- Люблю тебя… И всегда буду ждать. Если ты однажды вернёшься, я буду знать, что смог исправить самую большую глупость в моей жизни.
Я ничего ему не ответил. Да и вряд ли успел бы. Ли Хон порывисто наклонился, и мои губы обожгло его дыхание. Поцелуй был внезапным, острым и немного болезненным. Спустя секунду азиат оторвался от меня, развернулся и ушёл так же стремительно, как и появился. Словно привидение из прошлой жизни. Доктор задумчиво произнёс где-то на задворках сознания:
- Вот это я понимаю…
А я всё так же сидел и смотрел куда-то в пространство, ощущая на губах горький вкус полыни.
Сидя на скамейке, я смотрел на экран мобильника. Палец игрался с кнопками, прокручивая список контактов, но постоянно возвращая на глаза один и тот же номер. Кешка, бес ты мой странный. Как мне быть, парень? Я полюбил твои тёмные волосы, такие непослушные ото сна, твои глаза, в которых иногда просыпаются искры, способные поглотить жарким огнём, твои плечи, такие худые и манящие белизной тонкой кожи… Всего тебя полюбил. Но любишь ли ты меня? То говоришь, что любишь, то держишь на холодной дистанции, о чём-то думая и занимаясь неведомыми делами. Две недели всего прошло, как ты открыл глаза, а уже завязал на себя всю мою жизнь. Будешь ли ты со мной счастлив? Согласишься ли, чтобы я тебя сгрёб в охапку и уволок на край света, где не будет сомнений, отцов и прочих киллеров? Ответов на эти вопросы я не знал. Но очень хотел услышать.
