- Господин Чен, если не ошибаюсь?

Рука азиата чуть-чуть дрогнула. Но голос у него так и не изменился, когда он ответил:

- Да. У вас какие-то проблемы, господин юрист?

Так это же тот молодой адвокат, дошло до меня, вызвав новый приступ смеха. Этот-то куда лезет?

- С вами хотят поговорить. Можете отпустить мальчика.

А сам-то! Моё состояние заколебалось между истеричным смехом и желанием разнести что-нибудь, но тут же пришло в норму. Дело-то житейское. Мало ли на свете самоубийц? Бывают и такие вот оригиналы. Чен, или как его там, всё так же ровно спросил:

- И кто это?

- Господин Хёидяо.

Железяка мгновенно убралась от моего горла, и я растерянно шагнул к Тимуру, который стоял как вкопанный. Что-то попалось под ногу, поехало, и я рухнул прямо в лапы очнувшегося санитара. Гиляров крепко прижал меня к себе, продолжая смотреть за происходящим. Я извернулся и уставился на открывшееся поле боя. Спутники Чена вновь изображали из себя истуканов. А китаец вдруг стал болванчиком. Он стоял навытяжку, слушая, что ему говорил кто-то по мобильному телефону. Покивав секунд семь, азиат выдохнул:

- Да, господин Хёидяо. Я так и передам. Всего вам доброго.

После чего молча вручил адвокату его мобильник, что-то прошипел на своём языке, отчего бойцы мгновенно испарились с горизонта (только дверь скрипнула), и с видимым расстройством поклонился нам чуть ниже, чем до этого. Чен невозмутимо сказал:

- Приносим свои извинения, что побеспокоили друзей господина Хёидяо. Этого больше не повторится.

И тоже покинул кабинет. Я почувствовал лёгкое жжение на коже шеи и потянулся потереть. А потом уставился на красные от крови пальцы. Похоже, у давешнего китайца не такие уж железные нервы. А вот нож очень острый. Меня снова разобрал смех. Выползший из-под стола доктор пробурчал, отряхиваясь:

- Я так и знал! Надо было валить подальше… Интересно, а что это за тип такой, этот господин Соб…

Он замолчал, уставился на меня и покачал головой:

- Ну вот. У парня истерика. Папаша, займись сыном.

Отец отмер и поволок меня из кабинета, через приёмную в туалетную комнату. Мама, встретившая нас рядом с искомым помещением, чуть не схватилась за сердце, но отец слегка прикрикнул на неё, и она тоже захлопотала надо мной. Когда мы, наконец, вышли, замыв царапину у меня на шее, доктор и Тимур о чём-то тихо переговаривались. Баринцев смерил меня взглядом, удовлетворённо кивнул и сказал:

- Идите погуляйте, парни. Ну, там, в парк, что ли. Вам надо успокоиться. Особенно Иннокентию надо. Топайте. А мы тут с Борисом Михайловичем и Еленой Александровной поговорим о том, о сём.

Интересно, о чём это? Но спросить мне не дали. Тимур настойчиво вытащил меня из офиса на улицу. Взгляды, которые он бросал при этом, где-то в глубине души заставляли нервничать. Что ему от меня опять надо? На дворе сиял майский день. Хотелось парить в небе и кидать вниз атомные бомбы.

========== Отсчёт 1. ==========

15:20

В солнечном парке мне стало немного лучше. Пока шли пешком до городского места отдыха, майский ветерок на пару с солнцем слегка прочистили мозги. Уже сидя на одной из лавочек, расставленных по парковым дорожкам, я почувствовал откровенный стыд. То, как я вёл себя сегодня, теперь показалось откровенной дурью. Тимур безмятежно восседал рядом, поглядывая по сторонам. Но я видел, как он был напряжён на самом деле. Быстрые взгляды то на меня, то по сторонам, заставляли меня сердиться прежде всего на самого себя. Все вокруг переживают, пытаются понять, что же всё-таки происходит, а я веду себя как недалёкая тупая блондинка, которой всё нипочём. В груди зашевелилось что-то, похожее на раскаяние. Я прикоснулся к руке Тима, привлекая его внимание. Он тут же накрыл мою ладонь своей и с неподдельной заботой в голосе спросил:

- Что такое, Кеша?

- Прости меня, - моя голова поникла, так не хотелось показывать ему, что глаза вдруг очутились на мокром месте. – Веду себя, как истеричка.

- Всё хорошо, солнце, - руки Тимура тут же обхватили меня за плечи, даря ощущение покоя и безопасности. – У нас всё будет просто отлично. Ты мне веришь?

У нас… Это было сказано так просто, буднично и тепло, что безумная стена, возведённая мной за эти дни из напряжённого спокойствия, попыток язвить и истеричной подвешенности в голове, начала истончаться, пропуская жалящие душу слёзы. И он, Тимур Гиляров, ещё крепче обнял содрогающееся тело своего пациента. Сил как-либо сдерживаться дальше просто не было. Я плакал, вымывая из сердца что-то тёмное, то, что до сих пор угнетало с непреодолимой силой. Гиляров же невесомыми касаниями собирал мои слёзы шершавыми пальцами, заставляя тянуться за прикосновениями. Наверное, это была истерика. Но тихая, без судорог, криков и катания по асфальту. А вокруг бегали пёстро одетые дети, гуляли мамаши с колясками, слонялись парочки. Сквозь слёзы, цепляясь руками за Тима, я смотрел на мир вокруг, залитый ярким весенним солнечным светом, и ловил всей опустошенностью своей шелест молодой листвы на полуголых ещё деревьях, слушал дребезжащий шорох буйных самокатов, счастливые крики радостно гомонящих подростков, устроивших в десятке метров от нас, среди кучки берёз, что-то похожее на салочки. Тимур молчал, но делал это так, что не было роднее человека на всём белом свете. А над нами медленно возносило в небо кабинки ажурное колесо обозрения.

Я почувствовал себя ребёнком, тем мальчишкой десяти лет от роду, который носился здесь с друзьями, лопал сахарную вату, устраивал футбол надувными шариками, смеялся и вытирал с носа мороженое, единственный стаканчик которого съедали всей компанией. Время, бесконечное и неумолимое, вдруг повернуло вспять, давая возможность вспомнить каждое мгновение далёкой счастливой жизни, в которой не было цепенящей боли в комнате с весёлыми обоями, не было опустошающего чувства безысходности, не было той жрущей заживо обиды на мальчишек, способных быть самими собой, на Серёгу с Митькой. В той жизни не было больниц, убийств, погонь и драк. Не было там стрельбы, страшных писем от незнакомых женщин, таинственных братьев, которых в глаза никогда не видел. И я больше не дам отнять у меня вновь обретённую целостность, не дам вернуть меня в желтый полумрак гаража, не дам ничему нарушить то, что я когда-то потерял, а сейчас нашёл заново. Я отлепился от Тима, посмотрел в небо и с улыбкой сказал:

- Хочу сладкого.

Тимур засмеялся и сдёрнул меня с лавочки. Мы пошли туда, где в центре парка, на площади, громоздились ларьки со всякой разностью. И уже на подходе к пёстрой броуновской толпе гуляющих среди палаток людей Тимур вдруг прижал меня крепко к себе и без зазрения совести поцеловал в висок. Позади раздался жизнерадостный гогот, а потом последовала реплика:

- Га, гляньте, народ! Пидорки гуляют!

Моего долгожданного спокойствия это не нарушило. Пока Тимур размышлял над дилеммой, проигнорировать или в табло зарядить, я вывернулся из его объятий, развернулся и уставился на весельчака. А тот уставился на меня, моргая в полной прострации. Ну, уж эту харю я не мог не узнать. Даже спустя полтора года. И с ленивой нежностью в голосе спросил:

- И в каком подвале бомж сдох, что ты ещё на свободе, Козырь?

Старый недруг, водила гоп-компании в соседнем с моим районе, откровенно сглотнул, сунул руки в неизменные спортивные штаны грязно-синего цвета и паскудно так улыбнулся в ответ:

- Кеша нарисовался, хрен сотрёшь! Пацаны, да это же Кеша!

Рядом с Козырем зашевелились трое сопровождающих такой же неприметной наружности подвальных крыс. Меня аж передёрнуло. Неужели я был таким же? Да ну нах! Даже как-то поплохело, совсем чуть-чуть. Только чтобы успокоиться ещё больше. Как говорится, нет проблем – это хорошо, есть проблема – не хрен мозг парить, решай здесь и сейчас. Тимур спокойным голосом спросил, развернувшись рядом со мной:

- У вас проблемы, мальчики?

- Усохни, дядя, - огрызнулся Козырь, но по его глазам я увидел, что в голове у гопника защёлкали шестерёнки. Он явно оценил внешний вид и безмятежный взгляд кавказца. – Просто хочу поговорить со старым другом. У нас свободная страна, и я могу себе это позволить.