«…папа твой не смог остаться сильным. Потому что знал, кто ты такой. А он так хотел собственного ребёнка. К чёрту его со всеми мечтами. Он поломал жизнь тебе, мне, твоему старшему брату. Да, Кеша, Владимир Шмидт не был твоим отцом. Ты Лобачевский. Был, есть и всегда им останешься. Ваш с Теодором отец, Кшиштов Лобачевский, погиб, когда тебя ещё не было в планах. Я не знала, что беременна, когда произошла та авария. Нелепость, как и вся эта жизнь. И погиб он из-за меня. Никогда себе этого не прощу. Да, сынок, я за полгода до того связалась со Шмидтом. Так никогда и не смогла понять, что мной руководило. Может быть, это будет донельзя банально. Но остаётся только сказать: «Так получилось», и пожать плечами. Вот сейчас ты можешь подумать, что твоя мама совсем без сердца. Сгорело моё сердце в тот день, когда погиб твой настоящий отец. А потом я совершила вторую ошибку, вышла замуж за человека, который тогда показался мне самым сильным, самым понимающим, самым-самым на всём белом свете. Глупо поступила, уже через месяц после аварии. Теодор так никогда меня и не простил. Он считает, что ты сын Владимира. Я так и не смогла рассказать ему. Знаю, он обвинил бы меня во всех смертных грехах, а особенно – в очередной лжи. Но, когда ты приедешь…»
День за окнами сиял майской яркостью, едва начавшей зеленеть. Где-то шумела дорога. А самолёт, словно живое существо из сказки, начал кружиться быстрее. Отметив это, я поймал себя на мысли, что вокруг непривычно тихо. Пробежался взглядом по родителям, остановился на Тимуре. Тот о чём-то разговаривал с Анатольевичем, решившим на этот раз, что в машине сидеть – «туфта полная, я вам не таксист, меня это тоже касается». Они говорили, а вокруг меня было странно тихо. Мысли вернулись к письму. Как интересно, я – сын трёх отцов? Нет, двух. А между ними гвоздик. Родившийся в груди смешок был самым немым и нелепым из существующих. Горло сжалось в лёгкой, но мокрой судороге. Я взглянул на адвоката. Парень лет двадцати пяти в приличном костюме, с лохматой чёрной шевелюрой наперевес, сидел за столом, разбирая бумаги. Действительно, много у него таких, как я. Таких? Внутри всё задеревенело. Таких больше нет, наверное. Один папаша сделал и сдох. Второй многократно поимел и тоже сдох. Та, кто мнила себя моей матерью, замечательно раскаялась… И умерла. Кто следующий? Мама с папой? Сердце бешено ударило в рёбра, толкая плотную горячую волну к глазам. Так вот ты какая, ярость, вяло констатировал я. Или братишка, ни разу не виденный, ни разу не появившийся? Как там его? Теодор. Федька по-нашему, по рассейски. Не знаю, и знать не хочу. Мысли вязко поворочались в мозгу, а потом сердце остановилось. Совсем, словно его и не было в груди. Мой взгляд зацепился за Тимура. Или его очередь? Как-то это… Что-то словно заскулило в душе. Гиляров, наверное, из этих… Экстрасекс. Мои губы скривились в болезненной ухмылке. Потому что кавказец как-то почуял мой взгляд, оглянулся, и его лицо словно столкнулось с лунным светом. Неужели так бывает? Чтобы бледность вот так, разом, проступила по всему лицу? И чего это он? Вроде бы я не нервничаю. Хоть бы рядом присел, что ли. Покатав эту мысль на кончике пустоты в голове, я стал читать дальше.
«…случилось то, что случилось, Теодор всё устроил. Но он запретил мне и в страшном сне искать встречи с тобой. Он даже письма тебе писать запретил. Он очень сильный человек, причём я не про физическую силу, поверь. Он всегда делает, что говорит. Мой старший сын всегда меня пугал. Но я почему-то верю, что вы найдёте общий язык. Один мой знакомый сфотографировал тебя по моей просьбе, когда приезжал на ваш Дальний Восток по делам холдинга, который теперь станет и твоим тоже. Ты очень похож на Кшиштофа. Даже такое твердолобое существо, как твой брат, против факта не пойдёт. Для него всегда была важна семья. Ради семейного дела он лишил себя личной жизни. Я это точно знаю. Насколько я знаю, для своей второй половинки он вообще сказался мёртвым. Вроде бы. Я не выясняла. Я, хозяйка большого бизнеса, не рискнула выяснять что-либо про собственного сына. Но речь не об этом, Иннокентий. Речь о том, что теперь, когда ты читаешь эти строки, меня нет в живых. Таково моё желание, высказанное адвокату. Это письмо ты получишь только после моей смерти. Раз читаешь, значит…»
Ослабевшая рука упала на колено вместе с листком бумаги. В ногах родилась мерзкая трусливая дрожь. А он всё-таки сделал это. Ну точно – экстрасенс. Тимур довольно грубо тряхнул меня за плечи. Не хотелось ему отвечать. Зачем? Пусть просто побудет здесь и сейчас. Вот прямо здесь и сейчас. Как тогда, после каждого чёрного сна. Пусть он просто будет у меня. И хоть бы кто-нибудь выключил уже этот проклятый вентилятор. Зачем так раскручивать самолёт? Он же фанерный, далеко не улетит. Странное письмо. Больше вопросов оставляет, чем ответов. Теодор всё устроил… Что устроил? Почему? И о чём сказал отец тогда на кухне? Будто название адвокатской конторы ему что-то говорит. Нет, все вопросы потом. Надо дочитать. Вот только прорвусь через эту клятую центрифугу. Какого чёрта всё так крутится? Я постарался взять себя в руки. Ещё не хватало грохнуться в отключке. Что там дальше… Опять бред про фирму, какие-то советы, рекомендации, опять советы. Эта Инесса что, думала, у неё сын до хрена экономист? О, а вот дельное что-то. Про помощь.
«Запомни это имя, Иннокентий. Тамара Цехаришвили моя первая помощница. Она грамотный опытный специалист, умеет руководить и всегда поможет тебе советом. Можешь ей доверять. После моей смерти вы с братом будете владеть холдингом на пару. Я в завещании разделила право наследования на вас двоих. Вы мои дети. И я верю, что вы справитесь. Сможете узнать друг друга поближе, и всё будет хорошо. Я рассчитываю на тебя, Иннокентий. И надеюсь, что когда-нибудь ты меня простишь.
Твоя мама, Инесса Лобачевская-Шмидт.
P.S.Люблю тебя, сынок».
Голова словно включилась. Вот уж любила, так любила! Аж сама под мужа толкала… Ма… Нет, язык не поворачивался произнести это слово. Моя мама сейчас сидела здесь, в конторе. Вместе с папой. Тимур спросил:
- Ты в порядке?
- Всё нормально, - ровно ответил я, возвращаясь в привычное уже спокойствие.
- Надеюсь, - с настоящей тревогой произнёс Гиляров. – Что там написано, если не секрет?
И я банально протянул ему бумагу. Словно самому себе. Какие могут быть секреты от того, кто успел стать частью меня… Я на миг оторопел. Что там сейчас подумалось? Часть меня? Тимур кончиками пальцев, очень осторожно, словно оттуда могли ринуться в атаку сотни мерзких мокриц, растянул письмо и стал читать. А я просто сидел рядом и смотрел на его лицо. Он так забавно хмурился весь день, а сейчас вообще стал мрачнее тучи. Захотелось прикоснуться к усталым морщинам возле глаз и бережно-бережно разгладить их. Чтобы этот замечательный человек не страдал. А ведь всё из-за меня. И губа припухшая, и эти синяки, и ссадина на скуле. Сколько же ему пришлось вынести из-за меня за какие-то считанные дни. Мысли были настолько непривычные, что я даже испугался. Все эти мелочи, вроде раздражения, неприязни, злых шуток – я что, боялся себе признаться до конца, что этот парень, который старше меня больше, чем на десять лет, стал мне настолько близок? А я ведь обещал, что обманывать себя никогда не буду. И обманывал все эти дни. Понимал, но не принимал, чего-то боялся. А вот Серёга с Матвеем тогда приняли всё, как есть. За что я им и отомстил. Господи, спасибо тебе за того ублюдка с ножом. Он тогда действительно спасал наши души. А мою… Похоже, спас. Царства небесного ему желать – да ну нах! А вот отодвинуть в прошлое, похоже, выходит. Я снова усмехнулся, что получилось на удивление легко. И почти наяву увидел, как человек с красными глазами лихо крутанул чёрный клинок и убрал за спину. На чёрном лице прорезалась красная улыбка. И чёрный силуэт танцующей походкой стал удаляться в красный горизонт. Который стал стремительно голубеть. А потом тень, уже полупрозрачная, почему-то подняла вверх правую руку, словно прощалась. Я вернулся в реальность, моргая в полной прострации. И тут вспомнил слова отца ещё раз, встал со стула, подошёл к мрачным родителям и сказал:
