Дорога до дома заняла всего двадцать минут. В нашем небольшом приморском городе все районы можно пересечь за сорок минут. Так что вроде бы полгорода проехали, а на деле – так, по единственной большой улице покатались. Когда «инфинити» свернула в родной микрорайон, я почувствовал дурноту. Взгляд выхватил знакомую дорогу в гаражи. Внутренности скрутило в приступе паники. Но рука Тимура тут же мягко опустилась мне на плечи, а сидели мы рядом на заднем сидении, притянула к тёплому боку и успокаивающе погладила по голове. Прикосновение к волосам было так болезненно приятно, что даже мурашки побежали. Я мгновенно дёрнулся, отчего Тимур зашипел, словно хвостоотдавленный кот, но тут же испуганно спросил:
- Ой, прости! Больно?
- Ничего, до свадьбы заживёт, - пробурчал Гиляров, морщась и потирая бок. Я ехидно пробурчал:
- С доктором своим обнимайся!
На что Тимур удивлённо выпрямился, глянул на меня с каким-то нехорошим интересом и перевёл взгляд на зеркало заднего вида. Что-то его там развеселило. Анатольевич там что, рожи корчит? Достали! Обидевшись на весь белый свет, я демонстративно сложил руки на груди, и только тогда понял, что машина давно остановилась. Баринцев с чего-то вдруг довольно фыркнул, а затем проворчал:
- Валите с базы, дети мои.
Выбравшись из машины на асфальт парковочного кармана во дворе собственного дома, я осмотрелся. Очень давно здесь не был. Но ничего не изменилось. Коленки снова задрожали, и пришлось ковылять к знакомой скамейке. На деревянных брусках красовалось несколько новых вырезанных надписей, а так даже цвет не изменился. Не красили её, что ли, всё это время? Какой-то знакомый, напряжённый и немного испуганный, голос раздался со стороны подъезда:
- Кешка? Ты?!
Я обернулся, и сердце на миг замерло, забыв, как надо биться. На крыльце стояла Наташка, моя бывшая одноклассница, и с холодным прищуром измеряла мою натуру взглядом удава, завидевшего птичье гнездо. Словно оценивала – добраться и сожрать, или пусть само упадёт? Бля-а-а-а-а-а, сейчас будет разборка. Но тут её глаза удивлённо распахнулись, уставившись на что-то или кого-то вне поля моего зрения. Наташкин голос стал каким-то очень придушенным, когда она почти пропела:
- Тимур Олегович! Господин Гиляров! Можно ваш автограф!
Санитар возник сбоку от меня, глядя на барышню не менее озадаченно, чем я. А Наташка эдаким невесомым существом подплыла к скамейке, перебирая ладными ножками в ношеных джинсах. И была она такая вся светящаяся, что мне захотелось быстренько влезть между ней и Тимуром, чтобы не совалась куда не просят. А нахалка самым беспардонным образом вцепилась в запястье санитара, бережно обойдя забинтованные пальцы, и промурлыкала, глядя на Гилярова с видом кота, унюхавшего рыбу:
- Вы были великолепны вчера! Я давно фанатею от бокса! И помню ваши бои три-четыре года назад. Вы мой кумир!
Я медленно выпадал в осадок, слушая эту тарабарщину. Наташка и бокс? Надо же, с какой стороны иногда люди открываются. А Гиляров сдержанно улыбнулся и сказал:
- Если у вас есть чем и на чём писать, то можно и автограф.
Натали взвизгнула от полноты чувств, залезла в один из карманов своей фирменной курточки цвета спелого персика. На свет появился чёрный маркер. Девушка торжественно распахнула куртку совсем, гордо демонстрируя белую водолазку, натянувшуюся на вполне повзрослевшей груди одноклассницы:
- А можно прямо тут? На груди!
От собственного нахальства она даже порозовела. А во мне всё сильнее закипала злость. Руки так и чесались отдёрнуть Тимура от этой… Этой… О, точно, профурсетки и хамки! Охренела же совсем – суёт свои сиськи прямо под нос кавказцу! И ладно, если бы кому другому! Так нет же, Тимуру! Гиляров тем временем спокойно взял в негнущиеся пальцы маркер и размашисто нарисовал свой автограф прямо на… Я сглотнул и задышал чаще, стараясь унять поднявшуюся злость. Да он что сегодня? Вообще с крыши упал? Разливался соловьём, а теперь, стоило увидеть бабу помоложе, как… Как что? Вопрос, возникший в глубине ярости, словно открыл кран на трубе Ледовитого океана. Я что, ревную? Морда у меня, наверное, в этот момент, была откровенно тупая. Иначе как объяснить вопрос Наташки, прозвучавший минуту спустя:
- А ты, Кеша, совсем не поумнел. Глупость так и плещется в глазах.
И вот тут я окрысился. Смерив её взглядом усталого посетителя борделя, приподнял брови и елейно спросил:
- Ваты много ушло?
- Чего? – не поняла, по своему обыкновению, Натка.
- Много ваты, говорю, подкладывать пришлось в бюстгальтер? – пояснил я.
Девушка вмиг побагровела, гордо задрала голову и выдала:
- Хам.
Развернувшись, она отошла на несколько шагов, оглянулась и с загадочной улыбкой показала мне средний палец. Есть что-то в жизни неизменное, всё-таки. Наблюдавший из машины всю эту картину доктор громко засмеялся, а Тимур сел рядом со мной на скамейку и прошептал на ухо:
- Ты так мило ревнуешь, бес.
Я вскочил, смерил его самым ледяным взглядом, на какой был способен, и пошёл к подъезду. Нет, когда-нибудь я его прибью! Бодрые шаги возвестили о том, что боксёр двинулся следом. В подъезде тоже ничего не изменилось. Старые почтовые ящики, обшарпанные крашеные панели на лестничных маршах.
В дверях нас встретила мама. Последовавшие затем суета, обнимашки и прочие телячьи нежности я решил перенести стойко. Всё-таки они действительно за меня переживали. Что мама, что отец. Когда все перездоровались, мы выползли на нашу огромную кухню, где мне и вручили обычный с виду конверт с печатями и визами. А я и не знал, что у нас в городе есть представительство столичной адвокатской конторы. В послании меня лаконично просили посетить офис фирмы, дабы обсудить вопрос какого-то наследования. Я недоумённо уставился на родителей. Мама заметно нервничала, а вот папа был спокоен как танк. Он криво усмехнулся и спросил:
- Ну что? Поехали?
Гиляров хмуро переводил настороженный взгляд то на меня, то на отца, то на окно. С чего это он вдруг стал нервничать? Я пожал плечами:
- Конечно, надо съездить. Всё-таки, наследство. А вдруг у меня троюродная бабка померла в Бразилии, где много-много диких обезьян по имени Педро?
Батя хохотнул и поднялся с мягкого уголка, где сидели они с мамой:
- Тогда я сейчас вызову такси. За машиной лень тащиться в гараж. Собирайся, мать.
Гиляров почему-то продолжал нервничать. Я озадаченно понаблюдал за ним украдкой, а потом махнул рукой. Успею разобраться.
========== Отсчёт 2. ==========
Доктор говорит, что пациенту становится хуже. Не нервничать!
Отсчёт - 2.
12:35.
«Здравствуй, Кеша!
Мне так много надо тебе написать, но всё время останавливает страх. Представляешь, сынок? Я боюсь того, что ты вообще не откроешь этот конверт, не развернёшь письмо, порвёшь или сожжёшь. И, возможно, будешь прав. После всего, что тебе пришлось пережить по моей вине, я всё пойму. Но так я хотя бы расскажу правду тростнику. Ты помнишь нашу сказку про волшебную дудочку? Ты всегда так в неё верил, мой мальчик. А как ты смеялся, когда дудочка играла на городской площади о том, что у короля ослиные уши. И у нашего с тобой короля оказались ослиные уши. Но я предпочла закрыть на это глаза. Я не буду оправдываться, что-то объяснять, а просто поплачу, снова вспомнив, как ты жался, кричал, а я…»
В этом месте текст превратился в сплошное размазанное чернильное пятно. Словно писали не в наше время, а когда-то, ещё перьевой ручкой. И на бумагу попала вода, растворив буквы. Спокойствие, поселившееся во мне ещё в родном доме, было непривычным, даже пугающим. Но почему-то так было – правильно. Вот и всё. Это письмо, врученное мне юристом в филиале конторы «Шелехов и Шелехов», вцепилось в разум колючками букв. Сначала конверт не хотел открываться. А может – это я не старался так уж срочно узнать, что же такого написала мне госпожа Инесса Лобачевская, проживавшая в Чехии, ныне покойная год уже как. Серая бумага шелестела в пальцах, словно отговаривала лезть в эти тяжёлые воспоминания. Оторвавшись от строк, я окинул взглядом всех, кто находился в большом кабинете. От фикуса до продолжавшего почему-то нервничать Тимура. Отец с мамой даже не смотрели на меня. И от этого было тошно. Но я тут же одёрнул себя, заметив бледность маминого лица. Она очень переживала, а папа старался приободрить её, забыв обо всём на свете. А под потолком медленно кружился фанерный самолёт, зацепленный за рожковую люстру банальной скрученной ниткой. И было в этом что-то, помогающее смотреть на мир свысока. Надо же, оказывается, у короля – ослиные уши. Я усмехнулся, а потом ещё раз посмотрел на конверт. Инесса Лобачевская. Совершенно чужая мне женщина писала о вещах, про которые я и понятия не имел. Может, всё это полная чушь, с наследством? Нет, вон и моё имя написано. И фамилия правильная – Семибратов. Я тряхнул головой. Как там Тимур выражается? Ёшкин помидор? Сначала надо дочитать письмо, а уж потом думать. Всё потом. Я снова поднял к глазам лист бумаги, исписанный мелким аккуратным почерком.
