Это состояние не прервалось даже тогда, когда Федька нагло стащил с меня армейские брюки и впился в член, словно ребёнок в первый чупа-чупс в своей жизни. От дикого сравнения я захихикал, но тут же снова провалился в негу, застившую всё вокруг. Сжигающая истома начала стягиваться к краю, за которым возможно было только бессознание. А Федька жестоко прекратил свою игру, судорожно завозился, скидывая сапоги и штаны. А потом уселся на меня, вызвав щемящий удар под дых, стоило только увидеть его бледное тело, тонкое, не испорченное постоянными физическими упражнениями. Как это могло быть, при ежедневных часовых тренировках? Хотел бы я знать… Выбросив из головы всю эту дурь, я со всё большим удивлением смотрел на моего волшебника. А он достал откуда-то снизу (изогнувшись при этом так, что моя крыша безвольно пискнула) прямоугольник фольги. Одним болезненно-сильным движением, вогнавшим моё тело в очередной обвал удовольствия, раскатал по всей длине моего детородного орудия презерватив, приподнялся и, помогая себе рукой, стал медленно опускаться на член. Фёдору явно было больно, а мне растоптало остатки самообладания. Но страсть и молодость взяли своё. И, раскачиваясь в такт, мы смотрели друг в друга, сливаясь в том сумасшествии, о котором никогда не расскажут во дворе знакомые мальчишки, а дома бледно-красно-нервные родители…

Наверное, по наитию я сжал правой ладонью твёрдую горячую плоть Федьки. Он застонал, продолжая взмывать и опускаться. А потом нас накрыло. Одновременно. Так и осталось в памяти ощущение бесконечности, рухнувшее на меня вместе с Лобачевским. И запах пыли, сена, бараньих шкур и мороза, жавшегося по углам старого сарая в горах. И тонкие лучики солнца, любовно скользившие по содрогающейся спине волшебника. И мои слова:

- Я пойду за тобой на край света, вампир.

Утро окончательно победило сонную ломоту просыпающегося города. Этой ночью мы с ним сотворили маленькое чудо, если можно так назвать голливудскую разборку на парковке возле спортивного клуба. Мальчишка и его старшие приятели снова ушли от опасности. Я усмехнулся и потушил докуренную сигарету. Пора было прекращать стенать и биться в истерике. Чуть прикрыв глаза, я спросил:

- Значит, защита?

- Да, Андрей, - также унёсся от прошлого вампир, - Моя задача защищать парня.

- А моя – «погасить», - я усмехнулся. – Какая ирония судьбы, не находишь?

- Может, всё-таки скажешь, кто твой посредник? – уже в который раз за ночь подкатил с непрофессиональным вопросом Фёдор. – Пойми, это очень важно.

- Ты сам знаешь, что на такие вопросы не отвечают, - я пожал плечами.

- Ты прав, - он слегка наклонил голову. – Но я должен был попытаться.

- Я могу ответить тебе, волшебник, - почему-то решил сказать я.

Фёдор вскинул на меня горящий взгляд. Я же продолжил:

- Если ты скажешь, кто посредник у тебя.

Лобачевский грустно улыбнулся, повернулся ко мне всем корпусом, смяв полу дорогого кашемирового пальто, и сказал:

- Паганель.

У меня перехватило дыхание от неожиданности. Он что, спятил? Называть ник своего посредника бойцу конкурента… Слова застряли в горле. И обессиливающая растерянность охватила всё тело. Я повторил:

- Паганель.

Фёдор непонимающе уставился на меня:

- Ты зачем повторя…

И замер, поймав за хвост ту же самую мысль, что сразила меня. Мы смотрели друг на друга в полной прострации. Ни один посредник в здравом уме и твёрдой памяти не станет брать два заказа на один «объект», тем более – такие взаимоисключающие. Если, конечно, это не Паганель. Лобачевский как-то слишком задумчиво посмотрел мне в глаза, после чего хрипло попросил:

- Дай сигарету, царь.

Я дал, а кто б не дал? Особенно, когда на тебя смотрят, как на внезапно ожившего покойника. И только потом до меня дошло – Лобачевский никогда не курил раньше, да и за эти дни я что-то не видел у него сигареты во рту.

========== Глава 17. Hasta la vista, безумие. (Иннокентий) Отсчёт 3. ==========

Глава огромная, многоступенчатая, событий вагон. Так что буду выкладывать кусками))) Чтобы помучить. А если серьёзно… Так получилось. Тут есть заморочка, из-за которой буду писать её ещё и завтра, а возможно и послезавтра. Так что решил выкладывать её частями.

“Женщина жалуется врачу - психиатру:

- Мой муж ведет себя очень странно. Выпив кофе, он съедает фарфоровую чашку, оставляя только ручку.

- Действительно, странно, - говорит врач, - ведь ручка вкуснее”. (анекдот)

Отсчёт - 3.

10:00.

Тимур всю ночь изображал облезлую мумию, периодически жалуясь на боли и одиночество. Я с некоторым удивлением открыл для себя, что это очень даже приятно, когда вот так вот подкрадываются, тихонько укладывают голову на коленки и жалобно так смотрят в глаза. Ну, прямо кот из мульта про людоеда. Но всё равно что-то внутри продолжало холодно обмирать, стоило кавказцу дотронуться рукой до плеча или пальцами к пальцам. Неужели он не видел, как это на меня действовало раньше и действует до сих пор? Словно в прорубь на Крещение нырял. Чтобы избежать таких неприятных ощущений, я всё утро старался держаться от него подальше. Но это мало помогало. Он ведь просто был. Здесь и сейчас. Одного этого хватало, чтобы во мне периодически вспыхивало раздражение, готовое сорваться с языка уже настоящими оскорблениями. И только чудо, а также что-то внутри меня, говорящее про «подумай» и «успокойся», пока ещё удерживало меня от полного скандала и раздрая. Всё-таки доктор ничем не заслужил истерик с моей стороны. Да и квартира его. Жалко всё-таки посуду и мебель. Я ещё раз осмотрелся на кухне, откуда только что ушёл врач, а следом за ним уполз обклеенный пластырем и перемотанный бинтами Гиляров. Взгляд в который раз за последний час зацепился за чёрную с золотой росписью вазу. В голове нарисовалась счастливая картина того, как эта крепкая штука разлетается о твердокаменную голову одного озабоченного санитара.

Лежавший на столе мобильник заорал нотами искажённого полонеза Огинского. Звонил отец. Я тут же схватил аппарат:

- Алло! Папа!

- Привет, сын, - раздался в трубке тёплый голос бати. – Ты бы наведался к нам. Совсем уже забросил предков. Всё где-то приключаешься.

- А что такое? – забеспокоился я. – С мамой всё в порядке?

- Нормально всё, успокойся, - вздохнул отец. – Тут на твоё имя пришло письмо от какого-то адвоката. Контора московская. Называется «Шелехов и Шелехов». Тебе это ни о чём не говорит?

- Нет, - на миг задумался я и рассмеялся. – Ну ты даешь, пап! С чего мне должно быть знакомо это название?

- А вот мне говорит, сын, - голос отца стал каким-то усталым. – Так что приезжай. Письмо на твоё имя, так что открыть его можешь только ты.

Всегда он такой. Я улыбнулся. Его принципиальность в некоторых вопросах честности и порядка – одна из причин, почему я так любил своего отца.

- Хорошо, пап. Сегодня же заскочу. Вас когда можно дома застать?

- Мы весь день дома сегодня. Ну всё, ждём, - он отключился, а я пошёл в зал. Баринцев и его работник сидели на диване и обсуждали новости, которые как раз крутились на экране большого плазменного ТВ. Тимур с горящими глазами закончил фразу, поворачивая ко мне голову:

- …с этими рейтингами уже совсем охренели. Новости с кровищей они ставят как «от двенадцати лет», а старое доброе кино типа «Полосатого рейса» записали аж в «шестнадцать плюс».

Анатольевич, расслабленно развалившийся в углу дивана очень мирно и по-домашнему подался к санитару и привычно потрепал за волосы, проворчав:

- Ну, ворчун старый. Меня за пояс заткнёшь.

Со вспыхнувшим раздражением я громко заявил:

- Мне домой надо попасть. Срочно. Сейчас.

Доктор пожал плечами:

- Надо, значит съездим. Моя малышка всегда готова.

Его рука соскользнула с головы Тимура на плечо. А я резко отвернулся, чувствуя нарастающий гнев. Они что, совсем?! Никого не стесняются… Дать бы этому доктору той самой вазой! А этот гад! Столько говорил про всякие нежности, а сам… Я оторопел от избытка нахлынувших чувств. Ну, обидно же. Чёрт бы их побрал. Минут через десять мы все трое уже сидели в машине. Когда доктор, ещё в квартире, попытался осадить засобиравшегося Тимура, то получил в ответ громкое рычание и взгляд исподлобья от Гилярова, и, как ни странно, горячую просьбу от меня. Отчего-то мне не хотелось оставлять этого гада без присмотра. Да и спокойнее как-то с ним в компании. Заодно и за ним самим приглядеть можно. Он же сплошное недоразумение стал в последнее время. Поймав себя на этой мысли, я притих. В какое последнее время? Словно знаю Гилярова уже давно. А ведь прошло-то всего ничего. Чуть больше недели. Или меньше? Чего-то я совсем запутался.