Загорается зелёный, и недовольная реплика Элис тонет в оглушительном реве, с которым байк срывается с места. Их «форд» тоже начинает движение, и в салоне повисает натянутое молчание. Когда тишина становится невыносимой, Элис включает радио, и они слушают какую-то заунывную балладу о несчастной любви, от которой Бетти клонит в сон. Она ерзает в сиденье, поудобней устраивая голову на мягком подголовнике, и прикрывает глаза, надеясь, что остаток пути они так же проведут в блаженном молчании.

Мать разговоров больше не затевает, и Бетти ничего не отвлекает от тягостных мыслей о предстоящем возращении в родные пенаты. Первое испытание ждёт её уже вечером, и одному Богу известно, выдержит ли она его. Семейный ужин в честь выписки — пир лицемерия и лжи, роковая ошибка, которая неизбежно приведёт к катастрофе.

В восемь вечера трое Джонсов и одна Купер соберутся за обеденным столом и будут усердно корчить вид, что в их семье все в полном порядке. Скрепя зубами, Элис будет разыгрывать добродетельную мать и супругу, улыбаясь фальшивой улыбкой пасынку, которого ненавидит всей душой; мужу, с которым не разговаривает уже больше недели; и дочери, от которой ей не терпится избавиться.

Интересно, как она вообще согласилась на присутствие Джагхеда за столом? ЭфПи настоял, или ей попросту хочется собрать всех пауков в одной банке?

«Как бы не пришлось жалеть о содеянном, мама…» — думает Бетти, погружаясь в сладкую дрему, навеянную мелодичной музыкой и плавным урчанием мотора.

***

— Просыпайся, Элизабет.

Бетти резко вздрагивает и открывает глаза. Ее сонный взгляд обращается на мать, но та, кажется, не собирается выходить, она сидит с заведенным мотором, устремив взгляд на приборную доску и постукивая пальцами в такт ритмичному кантри.

— Мне нужно в «Walmart», купить мясо для ужина, — говорит она прежде, чем Бетти задаёт свой вопрос. — В доме сейчас Форсайт, он все тебе покажет.

Правда, какой именно Форсайт, мать не уточняет, и Бетти хочется верить, что речь идет о старшем.

Она поспешно отстегивает ремень и выходит из машины. Забрав с заднего сиденья небольшую сумку с вещами, собранными в госпитале, Бетти захлопывает дверцу, после чего «форд» срывается с места, и когда он исчезает в конце улицы, она поворачивается к дому, но прежде чем войти, несколько секунд просто стоит и разглядывает его. Жилище Джонсов ничем не отличается от тех коттеджей, что попадались ей по дороге сюда. Двухэтажный белый дом, довольно презентабельного вида, с лакированной дверью из бордового дерева, на которой висит пушистый рождественский венок. Сделав глубокий вдох, Бетти поднимается по ступенькам широкой лестницы, и едва ее ноги ступают на мощеную камнем дорожку, ведущую к парадной двери, как эта самая дверь открывается, и на улицу выходит обещанный Форсайт.

Вот только не старший…

Бетти врастает в камень, не имея никакой возможности двигаться дальше. Она стоит, ошеломленная, и смотрит, как Джагхед идёт к ней по дорожке, тщательно очищенной от снега. Какого черта он вышел ее встречать? Почему не ЭфПи?

Она цепенеет, не слушаются ни ноги, ни разум, ни сердце. Все две недели, что они не виделись, мысли о Джагхеде не желали покидать её голову. Десять дней она злилась и гнала их от себя поганой метлой, но проку было мало, и в конце концов, ей пришлось смириться. А после его письма… Чёрт возьми, после письма все стало ещё безнадежней, чем раньше. Теперь она даже злиться на него не может… Дерьмо!

Оглушенная, растерянная, Элизабет стоит и тупо ждёт, и смотрит, как он, высокий, стройный подходит ближе. Боже, она и забыла, какой он красивый… На нем чёрный свитер, такого же цвета джинсы, в карманы которых он прячет свои руки; лицо хмурое, серьезное, кожа слегка бледновата, и оттого контраст между ней и иссиня-черными волосами еще более потрясающий. И пусть с виду он спокоен, как буддийский монах, глаза…эти необыкновенные глаза-хамелеоны, сейчас цвета густой зелени, выдают его с головой — он волнуется не меньше.

— Привет, — говорит Джагхед, и голос его заметно дрожит. — Рад тебя видеть.

— И я рада, — сквозь зубы отвечает Бетти, не глядя ему в лицо.

— Давай я возьму сумку.

Он протягивает руку, и она послушно разжимает пальцы, позволяя ему забрать скромный багаж.

— Спасибо.

Ей хочется провалиться сквозь землю, испариться без следа, лишь бы не видеть того, как жадный взгляд изумрудных глаз впивается в её лицо.

Уродливое лицо, с которым ей жить ещё три месяца.

Как жалко она, должно быть, сейчас выглядит… За все время лечения из потерянных 13 килограммов, ей удалось вернуть всего три, и одежда, которую Элис привезла на выписку — серые джинсы и зимняя куртка-бомбер цвета хаки, при нынешних 44 килограммах откровенно ей велика. И как бы она не старалась, распущенные волосы не могли скрыть отметины, оставленные ножом Арчи Эндрюса.

— Ну, идём в дом, — говорит Джагхед, и жестом приглашает её пройти вперёд. — Не хочу, чтоб ты замерзла.

— Да, сегодня прохладно, — таким же неестественным, натянутым голосом отзывается Бетти, с трудом переставляя ватные ноги.

Наконец она заходит в дом, и Джагхед закрывает за ней дверь. В воздухе витает слабый аромат цветов, кажется, лилий, и ещё пахнет свежесваренным кофе. Паркет в маленьком холле сверкает первозданной чистотой, и Бетти не решается ступить и шагу, боясь оставить на нем следы своих грязных ботинок, в рельефные подошвы которых набился снег.

— Что-то не так? — обеспокоенно спрашивает Джагхед.

Он обходит застывшее в коридорчике изваяние и, остановившись в паре шагов, с тревогой смотрит на девушку.

Она не успевает ответить, ведь из гостиной к ним выходит ЭфПи Джонс. Выглядит уставшим, и кажется, щетина на лице стала гуще, но когда их взгляды встречаются, он улыбается ей мимолетной и немного смущенной улыбкой. Душой Бетти понимает: он рад ей, просто не умеет это показать.

— Здравствуй, Бетти. Добро пожаловать домой.

Она натянуто улыбается и просто кивает в ответ, чувствуя себя не в своей тарелке. Взгляды двух пар глаз — карих и зелёных, прикованные к ней, заставляют её неловко съеживаться, словно на глазах многотысячной толпы с тебя сорвали платье.

— Проходи, не стой в дверях, — обращается к ней ЭфПи. — Хочешь чего-нибудь? Кофе? Сэндвич?

— Нет, спасибо, — торопливо отвечает Бетти. — Может позже…

— Давай я провожу тебя в комнату, — обращается к ней Джагхед, опережая отца, который явно собирался что-то сказать.

Бетти от услуги решительно отказывается. Она не хочет оставаться с ним наедине. По-крайней мере, сейчас. А потому, наплевав на грязную обувь и на кристально-чистый паркет, она подходит к Джагхеду.

— Не надо провожать, я справлюсь. — Она поджимает губы в некоем подобии улыбки и, забрав у него сумку, спрашивает: — На моей двери есть какая-нибудь табличка? Или надпись?

— Нет, эм…- Джагхед выглядит огорченным. — Иди по лестнице и сразу увидишь белую дверь.

Бетти коротко благодарит двух Джонсов и спешит в спасительное одиночество. Поднимаясь на второй этаж, она с любопытством оглядывает стены, увешанные фотографиями в серебряных рамках. На них Элис в разные годы жизни — в шапочке выпускника с дипломом в руках; в компании друзей на берегу какого-то озёра; на летней террасе в плетенном кресле рядом с бабулей Смит; под раскидистым деревом на пикнике с ЭфПи; с родителями возле чудного неонового кафе; задувающая свечи на торте в окружении коллег и ещё множество других снимков. Дочери, самого важного, казалось бы, человека в жизни любой женщины, нет ни на одной фотографии. Бетти невесело усмехается. Она никогда не была для матери важным человеком, так чего удивляться, что ей не выделили место на стене почета.

Когда лестница кончается, она попадает на маленькую площадку, по обеим сторонам которой тянутся светлые коридорчики с нежно-салатными стенами, увешанными репродукциями известных картин в деревянных рамках. Бетти открывает ближайшую белую дверь и в то же мгновение лишается дара речи.