Видел, как блестела на солнце рукоятка в ножнах у солдат.

Стало темнеть. Новиков натянул подсохшую форму, запрыгнул на Дарьяла и свернул в рощу. Скакал извилистыми лесными тропинками, обогнул село Губарево с его кирпичной церковью и высоченной колокольней, миновал низину у Приволья, где когда-то казаки пытались арестовать моего отца, и вскоре с опушки дубовой рощи увидел Медвежье.

Вдоль отливавшего синью русла речки Трещевки тянулись дворы, а дальше в верстах трех в верховьях реки находилось его имение. Но ехать туда после побега было опасно: туда могли наведаться солдаты.

Новиков спустился с бугра и мимо домов с высокими плетнями направился к яблоневому саду, в котором выступала крыша нашей усадьбы. Чем ближе подъезжал к дому, тем спокойнее становилось на душе.

Новиков спрыгнул с коня:

– Принимайте!

– Папа! У нас гости! – вне себя от радости я вылетела из комнаты.

«Дождалась!» – сердце готово было выпрыгнуть.

– Вот это да! – на крыльцо вышел отец. – Что это вы, на ночь глядя? При параде и без седла? – прищурился.

Новиков с виноватой улыбкой подошел к Василию Алексеевичу.

– Нелегкая привела к вам. Хотели меня отправить в «могилевскую» губернию.

– Куда, куда? – не понял отец. – А, пытались арестовать…

Неожиданный визит Новикова насторожил отца, но отказать в гостеприимстве соседу он не мог. Я была ошеломлена от счастья.

Долго светились окна в нашем доме. В камине с треском горели поленья. Новиков рассказывал, как приветливо «встретил» солдат. Василий Алексеевич от смеха утирал слезы, моя мама Мария Адольфовна охала и выставляла на стол тарелки с блинчиками и наполняла вазочки яблочным вареньем. Алеша слушал, открыв рот, а брат Сергей добавлял:

– Когда командиром Смоленского полка стал Вячеслав Митрофанович, все изменилось. Родной отец. Как Суворов! С горсткой солдат опрокинул батальон. Взял в плен батарею. За храбрость награжден именным оружием…

– Вы приукрашиваете, – смущался Новиков, ловя на себе мои взгляды.

Быть может, именно в те вечера глазки-смородины, окаймленные черными прядями волос, румяные щеки с ямочками (ведь все девчонки любили смотреться в зеркало), произвели впечатление на Новикова. И он наконец-то обратил на меня внимание.

Может, по недосмотру родителей, а скорее по их благословению, все дни я была рядом с Вячеславом Митрофановичем. Утром мы уходили в глубину яблоневого сада, на деревьях которого пробивались почки; бродили вокруг играющего, как слюда, пруда и, кто дальше, кидали в воду камешки; днем пили чай в каминной, слышавшей голоса многих достойных людей – и теперь голос героя войны Новикова; играли с братьями в «казаки-разбойники»; а вечером задерживались на перекидном через Трещевку мостку с гладкими перилами и общались с небесными светилами.

– Смотрите, месяц светится, как кольцо! И его одевают на пальцы звездочки…

– Повторите, – просил Новиков.

Я повторяла и:

– … месяц кован умельцем-кузнецом…

– Как вы поэтичны…

Мой старший брат подарил Новикову седло с уздечкой, и мы ускакали в дубовые рощи.

Бывает же счастливое время! Никто не мешает, все катится своим чередом по желанной дорожке, тебя переполняют чувства! Ты счаст-ли-ва!

Вячеслав Митрофанович заметил тетрадку, лежавшую на столике:

– Давайте посмотрим, какая вы прилежная ученица. – Раскрыл. – О! Да вы учитесь не в женской гимназии, а в кадетском корпусе!

На листке виднелись сплошные линии, частые пунктиры, мелкие квадратики, длинные изогнутые стрелы.

– Постойте, постойте! – Новиков пригляделся к названиям населенных пунктов на карте.

Покраснев до кончиков ушей, я вырвала тетрадку.

– Что это? – спросил.

Меня разобрало.

– А вы угадайте! – Прижала тетрадку к груди.

– Прейсиш-Эйлау! – Теперь зардели щеки у Новикова.

– Генерал Русанов! – Я захлопала в ладоши.

– Вы так осведомлены обо всем? – взгляд Новикова сделался мягким, как никогда.

Он смотрел на меня не как на девчушку, на говорушку, шалунью, с которой приятно проводить время, а чувствовалось что-то более глубокое.

– Здесь, – я опустила тетрадку и показала на квадратики со стрелочками. – Багратион остановил Наполеона. Наши войска успели занять высоты Прейсиш-Эйлау, – провела пальчиком к двойной линии. – Маршал Мюрат бросил в бой кавалерию. Но батальоны генерала Русанова отбивают атаки, – ткнула в прямоугольники. – Корпус маршала Даву пошел в обход наших войск… Критическое положение!.. И в этот момент солдаты генерала Русанова…

Новиков вдруг подхватил меня, и, не чувствуя веса, подкинул. Я ощутила силу этого человека, который, который… А он поймал и опустил:

– Вы… Вы… прелесть!

Теперь он все чаще заглядывался на меня и о чем-то думал. А я ловила каждый его взгляд, каждое его слово. Похоже, и родители отметили изменение в его поведении.

На пятый день к нам заехал посыльный от Русановых и сказал, что к ним приезжали из Землянска и интересовались, не было ли у них Новикова. Вячеслав Митрофанович быстро собрался, поблагодарил отца и мать за приют, крепко пожал руку моему брату Сергею и с полным слов «Жди, я вернусь» взглядом запрыгнул в седло и ускакал.

Меня волновало: понял ли Новиков, почему гимназистка нарисовала карту сражения под Прейсиш-Эйлау? Что это не просто желание показать осведомленность в военном деле, проследить родственную ветвь генерала Русанова. Что за этим таилось чувство девушки, заговори с которой о другой битве, она бы не смогла связать и двух слов. Вот что больше всего беспокоило, и я мучилась, с какой недосказанностью мы расстались. Чем больше задавалась этим вопросом, тем сильнее боялась за Новикова, которого искали солдаты.

Большевики показывали свое лицо. Они запросто могли ворваться к любому воронежцу и увезти, могли перевернуть в доме все кверху дном. Особый интерес они проявляли к тем, кто имел свое поместье, гостиницу, завод, контору, кто служил прежним властям. У нас не было ни завода, ни гостиницы, ни конторы, ни излишков пахотной земли. А дом, мельница, яблоневый сад вряд ли могли привлечь их внимание. Но мой брат Сергей был штабс-капитаном Смоленского полка, и это беспокоило.

Мои опасения подтвердились. Как-то в начале августа в Медвежье въехала телега с тремя разморенными жарой солдатами.

Сзади, болтая ногами, сидел детина в черной кожанке. Щурясь, он спросил у мужика, возившегося в огороде за плетнем:

– Где живут Алмазовы?

– А че вам надо? – поднял голову мужик. – Яблоки? Муку помолоть?..

– И яблоки, и муку, – словно пробудились солдаты.

Василий Алексеевич после работы отдыхал на веранде и встретил непрошеных гостей мирно.

– Что вы хотели?

– Твой сын ахфицер? – одетый в кожанку оголил беззубый рот.

– Он был на фронте. И вы небось тоже воевали…

– Я не воевал, – отрезал одетый в кожанку. – Я был на каторге…

– Все равно, дело подневольное, – взбодрился отец.

– Ты мне политику не гони! Хде он?

– Собирает в саду яблоки…

– Пущай и нам наберет корзинку, – окончательно проснулись солдаты.

– Отойдь! – в кожанке зашел в дом.

В гостиной полез по углам, заглянул под диван, распахнул створки буфета. Подошел к книжному шкафу.

– Анка Куренина. Белиберда! Ни Ленина, ни Марксу нету…

Отец пожал плечами.

Одетый в кожанку вытаскивал и потрошил книги, стучал сапогом по деревянному полу.

Толкнул дверь в детскую:

– Кака цаца!

Я вскочила и прижалась к стене. Одетый в кожанку вывалил на пол содержимое сундука, порылся в вещах.

Его сальный взгляд задержался на мне.

– Вот бы хде с барышней! – провел рукой по кровати.

У меня по спине заструился холодок.

Одетый в кожанку пнул дверь в комнату брата.

Откуда раздалось:

– А говоришь, яблоки!

Появился в гостиной с офицерским мундиром.