Ты думаешь, откуда пошел род Алмазовых? Говорят, что один из князей Трубецких подался в священники и поехал к монголам проповедовать православную веру. Обратил в христианство несколько племен и вернулся. А за успехи на этом поприще патриарх наградил его золотым крестом с серебряным обрамлением. Царь приказал вставить в крест алмазный камень и назвал проповедника «Алмазов». С тех пор за Трубецким и укрепилось Алмазов и с его преемниками дошло до наших дней.

Алмазовых везде принимали за своих. Башкиры и татары называли «алмас», греки «адамас», поляки «адамант», таджики «альмас», турки «эльмас», украинцы «алмазний». И никто не думал, что Алмазовы жили в русской глубинке в селе Медвежьем Землянского уезда Воронежской губернии.

У одних жизнь начинается, протекает и завершается в пределах родного уголка, в кругу близких, и об ином существовании они судят по рассказам знакомых и книгам. Мне же было суждено еще в юности покинуть родительский дом, исколесить сотни дорог, по которым несло в упряжке судьбы, грозя в любую минуту выбросить. Боязно гимназисткой пуститься в дальний путь, трудно женой полковника нести бремя военных походов и пережить утрату близких. Удары судьбы не сломили, не согнули когда-то юную девчонку потому, что она была из породы тех крепких провинциальных семей, которыми всегда полна наша глубинка, из породы Алмазовых.

Мой дед дружил со Львом Толстым и во многом подражал ему. Считал, что жить следует трудом своих рук. К нему – по профессии врачу, кстати, виртуозно игравшему на скрипке, – за помощью в любое время суток шли крестьяне со всей округи. Во фруктовом саду выращивал отменные яблоки, пахал и косил, молол зерно на водяной мельнице, что скрипела на плотине реки Трещевки, которая делила Медвежье пополам. В этом ему помогали семья и крестьяне. Он, как и Лев Николаевич, не любил священников, избегал церковных обрядов. А его прах лег в землю в нашем саду без памятного надгробия на десять лет раньше, чем прах учителя в Ясной Поляне.

Мой отец тоже тяготел к нравам толстовцев. В молодости не ел ни мяса, ни рыбы, зачитывался романами почтенного старика из Тульской губернии. Своего отца похоронил, выполняя его завещание, без отпевания. Лишь после настоятельных просьб матери окрестил меня в приходской церкви в селе Богоявленовке. Не любил он служителей культа. Священник села Богоявленовки часто сокрушался, что как ни пожалует к Алмазовым, хозяина дома не оказывалось, а встречала гостя только его жена.

Отец пошел дальше деда. Летом 1906 года раздал земли своего имения крестьянам – пятьсот десятин, это более пятисот гектаров, а себе оставил хутор с наделом в десять десятин, сад и мельницу.

– Василий Алексеевич! – хлынули к нему крестьяне из ближних деревень. – Вы бы помогли и нам забрать земли у помещиков.

Не хотел вмешиваться в чужие дела и долго не соглашался. Но готовность помогать людям взяла верх.

Он вместе с ходоками направился в соседнее имение графини. Мне только исполнилось три годика, и я мало что понимала. Но позже узнала, что происходило. Как обычно в летнюю пору, пригревало солнце, в полях наливалось зерно, пахло свежескошенным сеном. Настроение отца и крестьян было приподнятое. Они чувствовали, что делают доброе дело. Перейдя речку Трещевку, в которой купались мальчишки, запылили по проселочной дороге. По пути к ним присоединялись жители окрестных сел.

Они поднялись на горку, в дубраве завиднелся барский дом. Во дворе на крыльце стояла графиня. Грузная женщина в длинном платье с большим разрезом о чем-то разговаривала с приказчиком.

– Отдавай землю! – закричали крестьяне.

При виде их приказчик кинулся за дом. Они только успели заметить, как замелькали его сапоги. Несколько мужиков погналось следом.

– Василий Алексеевич! Что-то я не пойму, почему это вы с моими крестьянами? – спросила графиня.

– Дело в том, что вы, барыня, обделили наших братьев, – заговорил отец. – Надобно бы излишки отдать…

Барыня сделалась бледной, как парафиновая свечка.

В это время мужики притащили приказчика и начали бить.

– Это тебе за поденщиц!

– Будешь издеваться над ними! – орали мужики.

– Пугачевщина! – Графиню затрясло.

– Благого дела ждут от вас, – сказал Василий Алексеевич и крикнул мужикам:

– Оставьте приказчика в покое!

Графине протянули бумаги:

– На, подпиши!

Она некоторое время медлила, с опаской оглядывая толпу, и подписала.

– Ну… – по имени назвал графиню кто-то из крестьян. – Теперь мы все равны… До свиданьице.

Какие наивные люди! О каком равенстве могла идти речь! Да и возможно ли оно, равенство? Всегда кто-то кого-то угнетает. Кто живет лучше, а кто хуже. Несбыточная мечта! Сколько она сломала людских судеб, сколько поколений извела.

Слух о поступке Алмазова разлетелся по уезду, и утром около нашего дома уже митинговала толпа:

– Василий Алексеевич! Идемте … Идемте к… – назывались иные помещики.

Мама, качая на руках моего младшего брата Алешу, уговаривала:

– Василий! Ты отдал свое. Зачем?

– Маша, успокойся. Я не могу…

– Подумай обо мне, о сыновьях, о дочери.

Моему старшему брату Сереже тогда исполнилось десять, а младшему Алеше только год.

– Мы ничего дурного делать не будем. Графиня добровольно подписала бумаги. И другие подпишут. А если не подпишут, то мы развернемся и уйдем, – успокаивал он жену.

Я приняла уход отца, как обычную прогулку к соседям. «Он катал меня по полям, – подумала я, – пусть теперь без меня прогуляется».

В тот день крестьяне получили согласие еще трех помещиков и, когда возвращались, на взгорке у села Приволье увидели казаков. Казаки стояли в ряд и ждали бунтовщиков. С той поры я отношусь к казакам с осторожностью.

Перед строем гарцевал урядник и кричал:

– Есть ли среди вас помещик Алмазов?

Крестьяне остановились.

– Я вас спрашиваю? Алмазов есть аль нет? – повторял урядник.

Крестьяне молчали. Василий Алексеевич одевался просто: в холщовую рубаху, льняные штаны и отличить его от крестьянина было трудно.

– У нас есть предписание его арестовать! И вы должны его выдать! – урядник спустился к крестьянам.

– Не выдадим! – закричали они.

– Если не выдадите, то возьмем силой! – урядник закружил перед толпой, поднимая коня на дыбы.

Крестьяне стали подбирать камни, ломать ветки деревьев, выдергивать колья из плетней разбросанных вокруг огородов. Кто-то по логу пробрался в село и принялся стаскивать на дорогу бороны, сохи, бревна. Василий Алексеевич не знал, что делать: он не хотел кровавой развязки.

Летом темнеет поздно. Солнце медленно клонилось к горизонту. Время шло, а казаки их не пропускали.

Урядник рвал голос, призывая выдать помещика.

С речной долины потянуло свежестью, густым светом от заката облились дубравы. Отец решил сдаться и шагнул вперед, но тут крестьяне с ветками, кольями и камнями кинулись на казаков.

Казаки, уворачиваясь от града камней, отступили и в деревне напоролись на барикаду из борон, сох и бревен.

Потом слышала, сколько казаков кинулось бежать, испугавшись крестьян, сколько казачьих фуражек подобрали крестьяне.

Отец вернулся домой в отменном расположении духа. Взял меня за плечики и подбросил: белая кофточка, белая юбочка, белые носочки, белые банты – вся моя одежда высоко взлетели вверх.

– Оленька! Сегодня важное дело пошло по уезду! Завтра пойдет по губернии…

– Что теперь будет?! – заметалась по дому мама.

– Ты бы видела, как они драпанули!

– Вася! Ты же сам говорил, что не надо насилия…

– Да, Машенька, да! Но ты бы видела…

Утром прибежал сторож дед Петруха: