Наконец пришел приказ оставить позиции и спешно идти на погрузку.

Новиков запрыгнул в седло и скомандовал:

– В порт!

Новороссийск напоминал разворошенный улей. Город, переполненный свыше всякой меры, стал буквально непроезжим. Весь железнодорожный путь был заставлен вагонами. Некоторые из них вздыбились, как огромные животные в стаде. Бронепоезда, пущенные под откос, взорванные, изуродованные столкновением, являли жуткую картину. Все видимое пространство было забито обозами, артиллерией и массой кавалерии, уходящей по берегу моря к Сочи.

Мы проезжали мимо лазаретов. Раненые на костылях умоляли нас взять их с собой.

– Братцы! Не дайте погибнуть!

Кто-то торопливо рвал зубами бинт, сдирал рубаху, бордовую от запекшейся крови.

Смоленцы проходили мимо с опущенными головами. Мучила совесть, но у них самих не было уверенности, что удастся сесть на пароход.

Пройти на набережную из-за толпы было невозможно. Пришлось двигаться вдоль догорающих ангаров, откуда мародеры тащили обмундирование, ящики, чемоданы. В другой бы раз смоленцы остановились бы и навели бы порядок, но теперь было не до грабителей.

Наконец выбрались к пристани, где к причалу прижались пароходы. Когда я увидела заполненные палубы кораблей, у меня сжалось сердце: куда нам деться?

Новиков приказал:

– Расседлать и разнуздать лошадей. Мы их оставляем.

– Как? – раздалось у возниц и всадников.

Я видела, как снимали уздечки и седла и отпускали лошадей. Они примыкали к другим, которые забредали в море, отфыркивались и сердито били по воде передними ногами. На камнях валялись трупы коней, которых хозяева не захотели оставить противнику живыми.

Новиков вертелся на Дарьяле, кого-то ища.

Продскакал Сергей и показал на пароход «Николай»:

– Нам велено грузиться…

Новиков повернул к пароходу, у трапа которого стоял юнкер с винтовкой. Подняв коня на дыбы, осадил Дарьяла.

– Капитан! – закричал бородачу на капитанском мостике. – Сажай смоленцев!

– Я больше не могу взять! – ответил в рупор бородач.

– Как не можешь?!

Бородач всполошнно махал руками.

– Возьмешь! – Новиков выхватил наган.

Презрительно глядел на заполнившую палубы публику в штатском, среди которой только изредка виднелась военная форма.

– Судно перевернется! – кричал капитан.

– Не пожалею последних патронов! Мы с позиций пришли! И разговаривать долго не буду!

На пароходе все стихло.

Новиков скомандовал:

– Заряжай!

Смоленцы вскинули винтовки. Щелкнули затворы.

Юнкер спрятался за трап.

– Даю минуту на размышление! Дальше возьму пароход штурмом!

На капитанском мостике возникла суматоха. Кто-то кинулся вниз, кто-то в кубрик.

– Ладно, – прохрипел капитан.

Смоленцы двинулись к сходням. Сначала понесли носилки с ранеными.

Новиков соскочил с коня. Обнял Дарьяла за шею, прижался к гриве, вложил в его ухо наган и… спрятал пистолет в кобуру. Не смог выстрелить. Поцеловал в прозвездину и, пряча глаза, шагнул к кораблю, уже дымившему едким дымом.

Смоленцы уплотнили забивших палубу пассажиров. Противно было слушать возмущения напудренных дам, их обрюзгших спутников. Где резким словом, где локтем, а где и угрозой оружия, смоленцы освободили место под носилки и разместилисть сами. На пароходе встретили алексеевцев. Полковник Бузун со своей супругой Вандой Иосифовной и тут удачно устроился и занимал отдельную каюту, в которую пригласил нас с Новиковым. Я не верила, что спасена, приткнулась к перегородке каюты и хотела рыдать. Грудь так и вздрагивала. Отчего? От всего плохого и хорошего…

На дредноуте «Император Индии» началось оживление, как будто там проснулись. Грозные орудийные башни пришли в движение, направляя куда-то жерла пушек. Сотрясая воздух, раздались выстрелы из двенадцатидюймовых орудий. На верхнем мостике появилась фигурка, делавшая ритмичные движения флажками. Это был приказ пароходу «Николай» и другим кораблям сниматься.

Но тут, расталкивая всех, по лестнице «Николая» на капитанский мостик взлетела группа возбужденных офицеров в малиновых фуражках. Это были дроздовцы. Один из них – однорукий офицер – махал никелированным револьвером. Я узнала в нем командира 3-го Дроздовского полка полковника Манштейна. Оказывается, наш переполненный пароход должен был принять и дроздовцев, которые прикрывали посадку и только что прибыли на пристань.

Капитан беспомощно разводил руками. Пытаясь что-то объяснить, показывал то на морское дно, то на английский дредноут. Дроздовцам не удалось убедить капитана, и они, громко возмущаясь, спустились на мол, где нестройной колонной вытянулся их потрепанный полк.

Новиков стоял на палубе и еле сдерживался, чтобы не отдать приказ смоленцам выбросить штатскую, тыловую публику за борт и грузить дроздовцев, сажать которых было на самом деле некуда.

Я не знала, кого больше жалеть: оставшихся в Верхне-Баканской сестер милосердия; застрявших в Тоннельной беженцев; брошенных в новороссийских лазаретах раненых; забытых на молу дроздовцев; наводнивших пристань лошадей… Кого?.. И мне стало вдруг все глубоко безразлично… Что-то зло заговорило во мне: «А ты разве можешь что-нибудь изменить? Поправить? А чего тогда себя изводить? Бесполезно мучить! Ведь сойдешь с ума». И я поняла, как очерствела за полгода войны, выдохлась.

Бородатый капитан поднял рупор:

– Отходим!

Матросы начали поднимать трап и рубить канаты.

«Николай» медленно отчаливал от пристани. Протяжно трубя, отдалялся от каменистого берега уже ничейной земли, разметая вокруг себя огромные водоросли. На середине бухты к пароходу прицепили баржу, набитую людьми. Мы по сравнению с пассажирами баржи оказались в завидных условиях. В таком перегруженном состоянии нам предстояло покинуть Новороссийск.

На выходе из бухты встретили миноносец «Пылкий», который, разбрасывая волны, шел полным ходом обратно к пристани. На его борту увидели командира добровольческого корпуса генерала Кутепова. Узнав, что 3-ий Дроздовский полк остался на молу, он шел ему на выручку.

– Настоящий командир! – одобрительно произнес Новиков.

Мы уходили. А за нами зловещим туманом спускались с гор большевики.

Это было 27 марта 1920 года.

Дул норд-ост. На рейде вытянулись корабли. Пароходы «Николай», «Бештау», «Корнилов»… Пароход «Корнилов» сутки назад привез из Румынии груз: винтовки, снаряды и пулеметы. Теперь они были не нужны. Оружие бросили. Спекулянты пытались забить пароход мешками с табаком, но его приступом вырвали из рук перекупщиков корниловцы, и погрузились сами.

Пароход «Николай» натужно гудел, клубы черного дыма вылетали и расплывались в море. Мутно-зеленые воды ударялись о борт. За ним тянулась баржа, переполненная людьми.

Трос звенел и потрескивал, как перетянутая струна. Скрылся из видимости мол. Горы медленно удалялись. Вдруг раздался удар. От натяжения трос лопнул и концом ударил по корпусу корабля. Пароход почувствовал легкость. Баржа осталась качаться на волнах. Страшные крики раздались оттуда. Но капитан парохода не сбавил ход, уводя корабль в море.

– Там ведь люди! – вырвалось из меня.

– Вижу, – ответил Новиков.

Ванда Иосифовна принялась успокаивать:

– Ольга, вы такая впечатлительная… На войне нельзя так…

Дико выл ветер. Затихал и потом снова дул с такой силой, что невозможно было находиться на палубе, и все сгрудились в проходах, каютах, кубриках, на лестницах, в трюме. Пароход шел в открытом море, его начало качать, забрызгал дождь, и густая мгла окутала судно. «Николай» давал протяжные гудки, чтобы не столкнуться с другим судном.

Приближалась последняя пядь земли, где нас ждали. Каждый думал об этом клочке суши и подводил итог пройденному. Кто думал о причинах неудачного похода на Москву; кто о том, выполнил ли он или не выполнил свой долг перед Отечеством; кто о своем и родных спасении от лап чекистов; кто о возможном возвращении из Крыма домой; кто об исполнении других желаний… И у всех вставал один вопрос: куда делась та лавина смельчаков, которая в октябре, увеличиваясь, как снежный ком, катила на Москву? Обо что она разбилась?