Увидев пушки на платформах, бронированную башню на заднем вагоне, командира поезда в английской шинели, почерневшей от машинного масла, я воскликнула:

– Раздадутся залпы орудий, и буденновцы разбегутся по кустам!

– Если бы, – услышала от Уманца.

– А как же! Ведь скоро кому-то придется туго!

– Я вижу вы неисправимая оптимистка.

– А вы?

– В молодости тоже верил в чудеса…

Мне было трудно понять адъютанта Новикова: он что, за красных? Но в его преданности Вячеславу Митрофановичу я не сомневалась.

После прохода поездов мы пересекли одноколейную железную дорогу и снова окунулись в безбрежную степь.

Когда проехали верст пять, с бугра в низине открылось село. Я обомлела. Вниз на версту сползал наклон и затяжным подъемом на версту лез на холм. Он был забит конниками, обозами, табунами лошадей и стадами скота. Вся эта масса медленно двигалась. После дороги на Землянск, поезда с беженцами в Курбатово я ощутила всю глубину постигшего нас бедствия. Можно было подумать, что происходит переселение народов. И над всем этим кишащим потоком сгущалась темная туча, готовая вот-вот разразиться ливнем.

Мы примкнули к колонне. Оказалось, это кубанцы перегоняют свою добычу. Я увидела, как казаки гнали колонну пленных. Пленные шли по мокрой дороге полураздетые. Среди них я узнала Лебедева. Его лицо было разбито. Он качался.

Из обоза ему кричали:

– А, попался комендант Воронежа!

Видно было, что с ним поработали в контрразведке.

У меня сжалось сердце, и мне захотелось ему помочь. Я повернула коня к проезжавшему офицеру и сказала, что Лебедев бывший прапорщик. И что, возможно, по ошибке попал к большевикам.

Почему так сказала?

Почему обманула?

Во имя чего?

В молодости мы все способны на непредсказуемые поступки.

Я не знаю, отпустили Лебедева казаки, освободили его красные, он умер или бежал, но на всем протяжении пути до Новороссийска я его не видела.

– Барышня, вы слишком добры! Как бы вас это не погубило, – сказал Уманец, скрыв от офицера должность Лебедева у большевиков.

Скользкая дорога, спуски и подъемы, овраги и болота тормозили движение обозов и армии. Три недели корпус Шкуро и смоленцы отходили от Воронежа до Касторной. Три недели шли восемьдесят верст, сдерживая конницу Буденного. Мы с Уманцем искали Новикова во всех попадавшихся нам на пути населенных пунктах, воинских частях, но найти не могли. Его со Смоленским полком бросали с одного участка на другой, и угнаться за ним было невозможно.

Мы встретились на станции Касторной. Касторная – узел на пересечении железнодорожных путей четырех направлений. На запад Курск, на север Москва, на восток Воронеж, на юг Донбасс. Сюда отошли белые и приближались красные.

Новиков, увидев меня, облегченно вздохнул:

– Наконец-то…

Я почувствовала себя чуть ли не героиней. А как же иначе? Ведь я его все-таки нашла! Приехала!

– Простите, Оленька, что не смог сам доехать… Нами затыкали все дыры…

Он гладил по метке на лбу коня – я узнала Дарьяла, а мне казалось, что он проводит рукой по мне. Он выглядел усталым, но из него источались свет и сила, которые помогали поддерживать смоленцев. К своему огорчению, я узнала, что белые оставили Орел и с упорными боями отходят на юг. А к радости, – что предстоит решающий бой в Касторной, после чего белые снова пойдут на Москву и Воронеж.

К Смоленскому полку примкнул Веселаго с взводом, укомплектованным в Землянске. В полку собралось много земляков, которые были готовы сражаться до победы над большевиками. Вместе с Мыльцевым-Минашкиным, Королевым, Сергеем Алмазовым в полку оказался Косцов Владимир Николаевич, Златоустов Клавдий Николаевич, Флигерт (муж Новоскольцевой), Шнейдер Иван Федорович. Многие из них раньше служили в полку. И о них лестно отзывался мой брат Сергей. Теперь он состоял при штабе полка на особых поручениях.

Сергей спросил:

– Как родители отнеслись к твоему отъезду?

– Пожелали скорее вернуться, – отшутилась я, не желая вспоминать расставание.

Но были и такие, кто остался в Воронеже. Я обратилась к Новикову:

– А что сын воронежского городского главы Чмыхов?

– Он не военный человек, – ответил с сожалением Новиков.

Ему было неприятно сознавать, что его не поддержал давний приятель и отказался вступить в полк.

В Добровольческую армию входили Корниловская дивизия – корниловцы, их легко было отличить, носили малиново-черные погоны с шевроном, с изображением черепа и костей, на левом рукаве; Марковская дивизия – марковцы – черные погоны; Алексеевская дивизия – алексеевцы – черно-белые погоны; Дроздовская дивизия – дроздовцы – малиновые. Эти полки еще называли цветными. Они не маскировались и, как и смоленцы, уже одним своим видом устрашали врага.

В Касторной я познакомилась с бородатым генералом Постовским, который одевался в солдатскую шинель. На погонах у него химическим карандашом было выведено несколько «зигзагов», что означало его звание генерала. Он командовал пехотной группой, куда входил и Смоленский полк. «Генеральский» мундир поразил меня.

– Вы удивлены, как я одет? – спросил генерал, когда с Новиковым подскакали к нему.

– Во-первых, – объяснил Постовский, – чтобы было тепло, во-вторых, чтобы красные не узнали, что я генерал. Маскировка. А у вас отличная лошадь, полковник, – обратился к Новикову. – Не боитесь, что ее могут под вами убить?

– Не только ее, – ответил Новиков, – но и меня тоже.

На это генерал заметил:

– Напрасно вы надели полковничий мундир. Смотрите на меня, если меня поймают красные, я выгляжу, как солдат. Я даже не бреюсь поэтому…

Я испытала неприятное чувство от внешнего вида командира пехотной группы. Думаю, подобное испытал и Вячеслав Митрофанович. Сколько еще случайных людей нам предстояло встретить на войне.

Морозило. Легкий туман застелил степь. Смоленцы пили чай, подходили к своим винтовкам, ощупывали висящие на них патронташи. Пулеметчики хлопотали у лошадей, которые, будто чувствуя, что им придется жарко, торопились жевать сено. Я с нетерпением ждала начала боя. Новиков ускакал к колокольне, где находился наблюдательный пункт. Брат Сергей строго-настрого приказал мне никуда из дома, где мы с ним остановились, не отлучаться.

Но как я могла упустить такое? Я тайком выскочила из хаты и взобралась на бугор. Туман рассеивался. Я увидела, как две цепи красных вразвалочку шли в сторону станции Касторной. Слышно было, как по ним открыла огонь артиллерия, потом пулеметы и винтовки. Цепи залегла, потом откатились. Теперь цепи пошли на село Касторное, которое было в стороне от станции. Его обороняла пехотная группа генерала Постовского. На пути цепей стали смоленцы.

– Ну, держитесь! – меня лихорадочно трясло.

Застучали пулеметы. Красные перебежками двигались вперед. По ним открыли огонь из винтовок. Вперед понеслась конная сотня. Красные покатились.

Моей радости не было предела:

– Тра-та-та-та-та!

Повторяла стук заглохших пулеметов.

Через час они снова пошли в атаку. Повалили сплошным валом.

Я видела, как мой брат поскакал от колокольни к марковцам – те находились на станции; как быстрым маршем прибыла рота с черными погонами; как залповый огонь разметал поток пехоты.

– Ты что тут делаешь?! – как ребенка с бугра стащил меня брат. – Я тебе что приказал! Не будешь слушаться, отправлю в Медвежье!

Угроза подействовала.

Пока бой не стих, я просидела в доме, поглядывая на купола рядом стоящего храма и невольно думая о венчании, с которым приходилось повременить.

А потом дотошно расспрашивала Сергея:

– Ну, как, марковцы подоспели? А что Новиков? А Веселаго?

Красным не удалось захватить село. Но на правом фланге фронта они оттеснили конные части Шкуро и заняли станцию Суковкино, отрезав отход на юг трем бронепоездам.

Бои становились ожесточеннее. Смоленцев перебрасывали с одного края на другой спасать положение, и они не знали покоя.