Он кое-как закончил работу к самому времени вечернего звонка и немедленно отправился домой спать – лишь во сне боль оставила его в покое. На следующий день была только среда, а у него уже не было сил ни на работу, ни на воспоминания. Только нежелание видеть птичье лицо редактора заставило остаться и не просить отгул. Взяв себя в руки и выпив три таблетки анальгина, Андрей дописал свои положенные три материала, на полчаса задержав завтрашний номер.

Он предположил, что редактор придёт делать ему выговор, но тот не появлялся, и в шесть сорок вечера Андрей вышел из здания – последним. Только сейчас, промучив два дня, боль полностью отпустила его. На свежем воздухе стало гораздо лучше. Откуда ни возьмись возникло желание курить. Андрей отправился в магазинчик на углу. Оказалось, что ассортимент невелик. Он взял «Северные», о которых прежде никогда не слыхивал: после первой затяжки показалось, что курит сухую траву с привкусом табака. На улице разбушевалась метель, он не стал докуривать, вернулся домой и закрылся в комнате.

Без интернета ритуал засыпания сводился к чтению книги и выключению света, а после Андрей лежал в безмысленном вакууме несколько десятков минут, пока такой же пустой сон не забирал его в черноту до утра. На этот раз у него ещё были сигареты. Он закурил. В тёплом помещении это оказалось приятнее. Андрей невольно улыбнулся, переносясь в далёкое прошлое: он сидит с полудюжиной друзей и коллег в небольшом баре прямо под редакцией после сдачи очередного материала.

Им весело, обсуждают планы на отпуска и каникулы (приближался очередной Новый год, но какой – было невозможно вспомнить). Все собирались куда-то ехать или лететь: вот Пашка Самылин – всегда брал билеты в Индию, не на Гоа, а именно на материковую часть, говорил, что не может представить зиму без запаха «настоящего карри», но все знали, что он летит туда как следует накуриться; а вот Сёма – время безжалостно стерло его фамилию – водитель редакции, самый пьющий человек из знакомых Андрея, – и в этом воспоминании он тоже напился первым, самым дешёвым пойлом, но Сёму никто не осуждает, ведь до следующего года с ним никто не поедет, значит, улицы города в безопасности, чьи-то руки доверительно лежат на плечах Сёмы, но Андрей не помнит, кто это такая; а вот и она – его Лена, в воспоминаниях она юная, беззаботная, талантливая, щебечет с какой-то секретаршей, болтая в руке тонкий бокал для «Маргариты»…

Раздался стук, улыбка исчезла с лица Андрея. Он поднялся и сделал два шага – именно столько было нужно, чтобы пересечь комнатку и открыть дверь. В коридоре вполоборота стояла хозяйка – маленькая темноволосая женщина с тонкими руками и узким, вечно удивлённым лицом. Она заглянула в комнату, но ничего не сказала, пока Андрей не спросил:

– Простите, вы стучали?

– Вы что, курите?

– Да.

– Это запрещено. У меня тут не курят.

– Но вы же сами курите, – заметил он.

– Если хотите курить, проходите на кухню и там курите сколько вам угодно. А тут книги у меня. Нечего их прокуривать.

Она объявила это бойким голосом, он раньше не слышал или позабыл, чтоб она так разговаривала – не так уж часто они прежде общались. На кухне тоже было тесно, не было даже места сидеть: вдоль стены умещались только стол и шкафчики, холодильник, газовая плита и гигантские мешки с картошкой и луком. Узкое окно было плотно закрыто, утеплено ватой и бумагой, но всё равно сквозь него просачивалась лютая зима. Хозяйка накинула куртку и тоже курила.

– Это что у вас, «Северные»? – спросила она. – Дорогие. Наверное, вам в газете хорошо платят?

Он не помнил, чтобы они когда-либо обсуждали, где он работает. Но, наверное, она могла узнать от городской администрации, которая обеспечивала расселение эвакуированных.

– Что-то платят, – согласился он. – Тратить не на что.

– Это вам не на что. А нам было бы на что.

– Вы давно живёте в городке?

– Городок как городок, – невпопад сказала хозяйка, – нам всё нравится! А кому не нравится – разъехались! И могут дальше уезжать, я так считаю! Может, если все недовольные разъедутся, то не придётся жить с кем попало!

Андрей подумал, что она либо не в себе, либо глуховата. Но скорее первое, потому что теперь её глаза горели злым, нездоровым блеском. Он хотел спросить, всё ли в порядке, но решил промолчать и докурить быстрее. Чувствовал на себе раздражённый взгляд хозяйки, но не желал оборачиваться.

– Чем это вы там занимались в комнате? – спросила она.

– Ничем. Просто курил, вспоминал.

– Что вспоминали?

– Москву.

– О-о. Никогда не была, – она усмехнулась, – даже вспомнить нечего.

– Не знаете, что там сейчас? – спросил он вдруг с внезапно загоревшейся надеждой.

– Откуда мне знать? Вы же оттуда.

– Ага. Вестей нет. Связи нет. Может, и города давно нет?

– Как это нет? Поезда же как приходили, так и приходят.

Он встрепенулся. Странно, что такая простая мысль не пришла к нему раньше. Повернув голову, он увидел, что хозяйка внимательно наблюдает за его реакцией. Вполне возможно, она фиксирует каждое его движение, а далеко за её щуплой фигурой, в темноте коридора, и гораздо глубже – в старых деревянных жилах дома, переплетениях его износившихся коммуникаций и перегородок – прячется тот, кому на самом деле интересно, как он поведёт себя. С большим трудом Андрей улыбнулся, потушил сигарету и пожелал женщине спокойного сна.

Спал он тревожно. Ему казалось, что хозяйка сидит под дверью и караулит, пойдёт он на платформу или нет. Неужели его мысли так легко разгадать? Однако даваться им так просто он не собирался. Андрей заставил себя спать, откладывая поход до завтра. «Ты всё выдумываешь, – говорил он себе, – ей плевать, и нет никого, кому она расскажет. Просто вздорная больная бабёнка, спи!»

Андрей проснулся неотдохнувший и достал из чемодана одну из немногих фотографий Лены, захваченных из Москвы. Если бы сказали, что здесь так долго не будет интернета, взял бы больше. Тут она в зимней шапочке: только лицо под огромным синим помпоном. Он разглядывал фотографию некоторое время, пытаясь определить, осталось ли прежнее чувство.

Уже одетый, в дверях он увидел старый стационарный телефон. Цифры Лениного номера сами собой пронеслись в голове, он скинул варежки, шапку и прильнул к трубке. «Проклятый идиот», – ругал он себя, пока тянулись гудки. Прошла добрая минута, но Лена не отвечала. Андрей нахмурился. Наконец что-то скрипнуло на том конце, он набрал в лёгкие воздух и замер, готовясь услышать её голос, но за скрипом ничего не последовало. Тишина квартиры соединилась с молчанием принимающей стороны.

Постояв в нерешительности пару минут, он набрал ещё раз, скрип повторился, как и последующая тишина. Третья попытка, четвёртая… Андрей почувствовал, что в леденящем безмолвии он не один: кто бы ни обрывал его вызов снова и снова и снова – это была осмысленная, человеческая фигура, и она знала, что это журналист Андрей Городков из газеты звонит Лене в Москву. Ужас ошпарил, когда он представил, как навлекает на неё взгляд машины, управляющей городком. Он медленно попятился от телефона и снова очутился у двери.

Андрей отправился на вокзал, во рту тлела сигарета. Было утро, до начала рабочего дня оставалось немного времени, город заметал снег, редкие фонари были беспомощны – тьма торжествовала.

Приблизившись и услыхав шум поездов, Андрей начал идти медленнее: он сомневался, насколько его пребывание тут законно. Не было никаких запрещающих знаков, вокзал находился на отшибе, вдоль дороги были только гаражи и безнадёжно мёртвые деревья. Городок казался крайней точкой любого путешествия.

По пути встретилось несколько машин и пара автобусов. Видимо, только что прибыл поезд, и людей везли расселяться по квартирам городка точно так же, как его недавно. Он добрёл до здания и заглянул внутрь: посреди зала ожидания топтались несколько полицейских и служащих железной дороги. На скамьях сидели люди с пожитками, кое-кто даже с домашними животными, хотя он точно помнил, как настойчиво повторяли не тащить никаких питомцев.