Отстоял вечерню, помолился князьям:
– Благословите послужить оружием России, матушке нашей.
Армия перешла по мосту и расположилась близ Рущука.
Утром стало ясно: позиция для большого сражения малопригодная. Кутузов отправил квартирьеров искать нечто лучшее, сам же объехал все три корпуса: корпус Ланжерона, кавалеристов Воинова, отряд Эссена 3-го. У Эссена под командою было всего два полка, Архангелогородский и Шлиссельбургский.
– Ну вот, солдатушки, – говорил Кутузов своему воинству, – стрелять вы, постаравшись в учениях, стали получше, а храбрости нам занимать ни от кого не надобно, своя, слава богу, природная. Потерпеть придется, а перетерпевши, будем гнать супротивников наших в хвост и в гриву и по шеям.
Квартирьеры указали главнокомандующему новую позицию, верстах в пяти, в сторону деревни Писанцы, где стояла конница Ахмед-паши.
Кутузов сначала выдвинул вперед корпус Воинова. А уже на рассвете следующего дня казаки аванпостов – полторы тысячи сабель – были атакованы пятью тысячами конных турков. Воинов подкрепил казаков пятнадцатью эскадронами. С левого фланга послал чугуевских улан – десять эскадронов, с правого – ольвиопольских гусар.
Сшибка была короткой, кровопролитной. Турки отхлынули, не сумевши взять пленных.
– Теперь они будут собираться с духом! – сказал Кутузов своим командирам.
Армия перешла на новую позицию.
Главнокомандующий щурил глаз на открытую местность, морщился. Оба фланга упирались, правда, в овраги, в виноградники, но сие тоже на руку Ахмед-паше.
– Скверновато, – поделился впечатлениями с Бибиковым и Кайсаровым.
Распорядился построить корпуса Ланжерона и Эссена в девять каре двумя линиями ан-эшикье, кавалерия Воинова составила третью.
Объехал все три линии, проверил, хорошо ли кормлены солдаты. Помолился с егерями.
– На ваши пули у меня большая надежда.
В Шлиссельбургском полку встретил солдата, с коим брал Измаил.
– Помнишь вал? – спросил Кутузов старослужащего.
– Как не помнить, ваше превосходительство! От свинца темно было над головой.
– Уцелели мы с тобой, браток! – Кутузов обнял сослуживца. – Побьем Ахмед-пашу, приходи ко мне, вспомним былое. Скажешь, коли что, по приказу генерала от инфантерии.
– За Измаил-то вашу милость, помню, в генерал-поручики произвели, Георгием наградили.
– Бог нас жизнью наградил… Жду тебя, солдат Петухов.
Обомлел старослужащий.
Когда Кутузов уехал, офицеры к Петухову:
– Неужто с Измаила тебя помнит?
– Ну, как же не помнить! На том валу нам – ого! – как досталось. Он же Кутузов.
– Кутузов, – соглашались с Петуховым его товарищи и сурово советовали: – Смотри, не подведи.
– Как это? – не понял Петухов.
– Да так – уцелей. Турок-то против нас вчетверо.
Весь день двадцать первого июня турки готовились к сражению. Ахмед-паша вывел армию из лагеря и подтянул к русским позициям. Теперь только две версты разделяли противников.
Кутузов прикинул и нашел изъяны в своей позиции: у конницы Воинова мало простора. Посему выдвинул пехотные каре, а потом и пушки на добрые полверсты. В Рущуке оставил шесть батальонов.
– Завтра, Пашенька, – сказал Бибикову.
Пробудился Михаил Илларионович в пять утра. Затылок, слава богу, не ломит, даже боли в спине оставили. Выпил кофе, съел пару бутербродов с сыром.
В шесть блеснули с земли молнии: все семьдесят восемь турецких пушек начали обстрел русских позиций.
– Помолчим, – приказал Кутузов своей артиллерии.
Не добившись ответа и, может быть, переоценив подавляющую силу огневой мощи, турки прекратили обстрел.
Мгновение, другое – и вот она, лавина конницы.
– Ахмед-паша решил смести нас единым взмахом своей сабли. – Кутузов покачал головой. – Всё то же: пестрит в глазах от халатов, от знамен. Безумная отвага!..
Турки густою массой шли в лоб, в центр, на батареи и на оба фланга. Михаил Илларионович отвернулся от поля боя, глянул на Бибикова:
– Принеси мне, голубчик, стул. Дело будет долгое.
Воздух качнулся от единого, в сто жерл, рёва русских пушек, и тотчас ружейный залп, второй, третий. И снова пушки, теперь не столь слитно, но как бы поспешая друг за другом. Вопли искалеченных людей, и вся красота напора, ярости, счастья близкой победа – в считанные минуты превратилась в россыпь бегущих.
– Наступают едино, спасаются всяк по себе! – Кутузов привскочил со стула, смотрел в зрительную трубу.
Турки прикрывали отступление огнем. По правому флангу било не менее полусотни пушек. И вот оно, чего опасался Михаил Илларионович: снова густо и стремительно пошли во фланг пехота, а потом и конница.
– Что значит – много войска! – Кутузов подозвал двух адъютантов. – Ты, Кайсаров, дружочек, скачи в третью линию. Веди к Эссену драгун Лифляндского полка. А ты, Пашенька, кликни егерей тридцать седьмого. Видишь сады? Пусть по садам сим россыпью, и чтоб каждая их пуля – в цель.
Архангелогородский и Шлиссельбургский полки встретили турок пушками и ружейными залпами. Подоспели егеря, залегли между яблонями, пошли снимать конников одного за другим. Но турецкая пехота лощинами подобралась к позициям, и тогда Эссен ударил в штыки.
Каждый турок в душе герой, но когда прет неумолимая, смертоносная стена, велика ли доблесть быть заколотым?
Турки бежали. И оба русских полка из лощины в лощину шли у них на плечах, убивая штыками тех, кто был внизу, и доставая пулями бегущих в гору. До Кадикиой гнали русские солдаты уничтоженного страхом неприятеля. Из турецкого лагеря грянули пушки, и генерал Эссен приказал отступать.
– Однако ж до победы далеко! – Кутузов послал Бибикова к Воинову. – Пусть подтянет конницу к левому флангу.
Штабники поглядывали на старого воителя с высока своей молодости: в провидца играет. И было по их. Турки, перестроившись, снова шли на правый фланг, укрываясь от пушек в лощинах.
Атака за атакой. Третья, четвертая, пятая.
И тут заговорили их пушки на левом фланге. Воистину тьма – десять тысяч конников обрушили удар на корпус Ланжерона. Прорвавшись между каре первой и второй линии, турки смели гусар Белорусского полка, посекли и отбросили со своей дороги кинбургских драгун. Оказавшись в тылу, разделились на две колонны: одна устремилась к Рущуку взять город, отрезать русские войска от моста, другая попыталась уничтожить конницу Воинова.
Но хорошие замыслы нужно уметь воплощать. Успех притупляет осторожность.
Навстречу турецкой коннице из Рущука выступили все шесть батальонов. Не защищались, атаковали.
На другую колонну турок, теснившую генерала Воинова, напали пришедшие в себя кинбургские драгуны. Их вел в спину туркам полковник Бенкендорф. Первым из своих рубанул саблей турка.
Вражеская конница в панике брызнула по сторонам, и генерал Воинов не упустил счастливого мгновения. Ударил.
Натиск казачьих, уланских, драгунских эскадронов смешал турецкие ряды. Общая рубка распалась на эпизоды, и в каждом турки уступали.
Первая турецкая колонна не выдержала натиска, началось бегство. А бегство и храбрых увлекает в свой водоворот.
Потерявши несколько сотен, турки укрылись за высотою, разбираясь на сотни и строясь.
– Павлуша! Скорее, дружок!
Кутузов приказал нескольким полкам из второй линии правого фланга и всему левому флангу вместе с кавалерией пасть сверху на головы туркам.
Вместо атаки аскерам Ахмед-паши пришлось искать спасения. Таявшая на глазах конница – лучшее, что было у султана – мчалась укрыться за редутами Писанцев. Бежала пехота. Бежать с ружьями, с саблями тяжело: бросали, лишь бы живу быть.
Кутузов позволил преследовать противника до десяти верст и, дабы не потерять людей под пушками укреплений, приказал отступить. Сидя на складном стуле, Михаил Илларионович обедал. Ему подали курицу, хлеб и вино.
Спросил штаб-офицеров:
– Где Бибиков?
– Его видели в Ольвиопольском полку. Убило командира эскадрона, и господин майор повел их в бой.
