Обедал Василий Андреевич в доме Григория Дементьевича Голембиевского, сына страстного охотника Дементия, крестного матушки Елизаветы Дементьевны.
Говорили о хлебах, о верности крестьянина народному календарю.
– Наши поселяне мистики, – посмеивался Григорий Дементьевич. – Коли до Флора не отсеешься, флоры родятся. Над барами так даже и смеются, «флоры» для них барское слово. У них закон: сей озимь от Преображенья до Флора, чтобы не было фроловых цветиков. Кто сеет на Фрола, у того фролки и будут.
– «Флор-Лавёр до рабочей лошади добёр», – вспомнил Жуковский присловье.
В крестьянстве была суть жизни, но Василий Андреевич никак не мог найти ту таинственную грань, за которой начиналась жизнь духа народного. Русская жизнь.
Как-то возвращаясь с обеда у Муратовского управляющего, сел под ивами на пруду и услышал песню. Женщина пела. На мостках. Замочила белье, никого вокруг нет, вот и запела:
Как на тихием, теплом заводе
Не белая лебедь воскликнула —
Расплакалась Авдотья-душа
Перед своей же сестрицею…
«Господи! – вспомнил вдруг Василий Андреевич. – А ведь Авдотье Петровне Киреевской рожать, наверное, приспело». И дыхание затаил, слушая бабу.
– «Ты, сестрица моя родимая,
Выдь-ка ты на ново крыльцо, —
звала певунья голосом негромким, но от воды звук отражался и стоял над прудом куполом:
– Посмотри-ко ты во чисто поле.
Во чисто поле, в темны леса,
Куда моя красота пошла?»
У Василия Андреевича от таких слов слезы закипели в груди.
– «Красота пошла в темны леса,
В темны леса, в чисто поле,
В темным лесу заплутается,
В чистом поле загуляется…»
Оборвался голос. И Василий Андреевич заплакал. Он не хотел выдать своего присутствия, сидел под ивою не двигаясь, но к бабе подошли с бельем еще бабы, я у них пошла веселая работа вальками.
Кинулся Василий Андреевич домой, достал листы своих планов.
Песнь первая. «Владимир и его двор. Недостает лишь Добрыни и Алеши Поповича. Добрыня послан за мечом-самосеком, златокопытом, водою юности. Алеша прежде отправился на подвиги. Богатыри Чурила, Илия, Рогдай, Громобой, Боян-певец, Святой Антоний…»
Что ж, картины можно нарисовать изумительные! Простор фантазии, богатырской мощи в слове. Все это связать со святыми подвигами основателя Киево-Печерской Лавры, подвигами смирения.
«…Радегаст Новгородский, убийца своей любовницы, мучимый привидениями, и Ярослав, сын Владимиров, печальный, мучимый неизвестною тоскою. Милолика, княжна новгородская, невеста Владимирова, привезенная в Киев Радегастом и Ярославом. Приготовление к празднеству брачному».
Песнь вторая. «Осада Киева Полканом Невредимым. Его стан и его богатыри Змиулан, Тугарин, Зилант. Требование, чтоб Владимир уступил Милолику. Владимир идет советоваться к св. Антонию. Антоний велит отложить празднество брака и говорит, что один только Добрыня может умертвить Полкана. Советы, как укрепить город; жизненного запаса есть на год».
Антоний жил в иную, более позднюю эпоху, но у поэзии свои законы, своя воля.
Третья песнь. «Процессия вокруг Киева; окропляют его святой водой. Он неприступен для войска. Добрыня едет путем-дорогою. История волшебницы Добрады и Черномора. Сон Добрыни. Он въезжает в очарованный лес».
Песнь четвертая. «Очарованное жилище Лицины. Звук арфы спасает его. Он разрушает очарование. Между очарованными находит Илью и его любовницу Зилену».
Песнь пятая. «История Ильи с великаном Карачуном…»
Жуковский отложил листки. В ушах стояла песня полоскальщицы:
«Красота пошла в темны леса…
В темным лесу заплутается,
В чистом поле загуляется…»
Вот она, былина. В десяти словах – былина. И вся-то правда жизни.
«Боже мой, я не то делаю!»
Спрятал планы подальше, открыл папку с Еленою Протасовой, с Жуковятниковым.
Писалось удивительно легко. Еще день – и готово.
Придвинул чистый лист, сочинил на едином вдохе:
Скорей, скорей в дорогу,
В Муратово-село.
Там счастье завело
Колонию веселья;
Там дни быстрей бегут
Меж дела и безделья!
Пора домой, Екатерина Афанасьевна. Нам без Машиных глаз – жить скучно. Невозможно, Екатерина Афанасьевна!
Отправил письмо, а сам в Долбино.
У Авдотьи Петровны в глазах затаенное счастье. Роды могут начаться, может, через неделю, а может, и через часок всего. Тревожилась! Как не тревожиться! Ласкала пятилетнего Ваню и Петеньку-трехлеточку.
Василий Иванович держался молодцом, был занят делами, но чуть ли не каждые полчаса оказывался возле супруги.
У Авдотьи Петровны в ее двадцать-то два года – это были четвертые роды. Дочь Дарью они потеряли в младенчестве.
Жуковскому Василий Иванович обрадовался. В трудную минуту хорошо иметь возле себя родного человека.
– Съездим к одному поклоннику века просвещения, – предложил Киреевский. – Я у него десять книжек купил. Заодно поглядим овсы.
Овсы – золото с серебром. Сильные.
– Как море, – сказал Жуковский.
– Через недельку надо косить.
У соседа забрали книги – всё это были сочинения Вольтера – но не задержались. Дабы не обидеть хозяина, отведали настоек и наливок да поговорили о турецкой войне.
Поклонник Франции и Наполеона негодовал:
– Выиграть битву и бежать за Дунай – в этом весь Кутузов!
– Я думаю, старому генералу видней, – сказал, помрачнев, Киреевский. – Как всегда снабжают армию кое-как. Театр военных действий огромный, а оставлено Кутузову четыре дивизии из девяти.
– Суворов бил врага малым числом.
– Так ведь и Кутузов надавал визирю тумаков силами вчетверо меньшими.
Сосед ссориться не желал, хватил рюмку за патриотов, с тем и расстались.
В Долбино приехали в самую жару, но, к изумлению Жуковского, Василий Иванович велел затопить печь. И когда дрова разгорелись, бросил в огненную утробу недешево купленные книги. Жуковскому сказал:
– Вольтер – хвост антихриста. У меня для его сочинений – одна дорога.
Поэт никак прийти в себя не мог, и Василий Иванович усадил его на диван, сам поместился напротив, на табуретке.
– Попомни мое слово! В этом году уже поздно. Последний месяц лета. А на следующий год ранехонько по весне Наполеона надо ждать в гости. Наполеон – страшен, а Вольтер – трикратно. Это он родил Франции Робеспьера и Наполеона, России этаких героев не надобно. Я тебе скажу, почему Вольтер опаснее воина: монстры из слова рождаются. Из насмешки над сущим. Сатана-то ведь хохотун. И среди народов так же. Бойся не сурового, бойся – гогочущего.
Поживши денек-другой среди уюта семейного, зажавши в сердце горчайшую обиду на судьбу, покатил Жуковский в Чернь, к Плещеевым. Разучивать новую свою пьесу. Ставить решили в Муратове на день рождения Сашеньки.
Александр Алексеевич сел писать музыку, а Василию Андреевичу пришла мысль: издать газету во славу Сашиного праздника. Придумок было множество, но вывесить газету он решил утром 21 августа, на следующий день после главного праздника, оставивши место для репортажа о торжествах.
Прикатил в Холх, а к нему вестник из Долбина: Авдотья Петровна разрешилась девочкой, имя ей избрано – Мария.
День рождения
Сашенька Протасова родилась 20 августа, в день памяти пророка Самуила, о коем сказано: «И был Самуил судьею Израиля во все дни жизни своей». Сашенька, слава богу, никого не судила и в каждый день жизни ждала счастья и была счастлива. Теперь ей исполнялись шестнадцать.
