Часы били одиннадцать, когда гостей позвали в зал для спектаклей. В «Любовном обмане» играли знаменитый Дюран – единственный профессиональный актер, а с ним гофмейстер Григорий Александрович Демидов, директор департамента полиции камергер Николай Петрович Свистунов, маркиз Мезонфор, Михаил Михайлович Пушкин, Луи Полиньяк. Потом сыграли еще одну пьеску – «Замысел развода». И начался бал. На бал приехал великий князь Константин.

Василий, танцуя, не верил своему счастью. Он – житель флигелей, воспитанник, не смеющий назвать отца отцом, отныне – свой! Свой всем этим генералам, княгиням, графиням, великому князю Константину, да что там, самому императору – свой!

После бала у Лаваля, устроив трехдневный пост, Василий пошел на исповедь. Покаялся смятенно:

– Батюшка! Мне лезет в голову, что я буду другом царя. Сто раз творил Иисусову молитву, плевал на сатану перед собой и через плечо, а наваждение не оставляет.

Батюшка расцвел добрейшею улыбкой.

– Дивное желание, сын мой! Быть другом царю – Господа радовать. Пусть и далеко придется служить от царских глаз, но держи государя в сердце, как самого ближнего человека. Господь наградит за любовь.

В эти самые дни из Парижа в Петербург мчался «ямщик». Такого прозвища у обоих императоров удостоился полковник Чернышёв за бесконечную гоньбу между столицами. Наполеон передал «ямщику» грозное послание, в коем перечислял свои претензии к России за нарушение блокады Англии. И на словах добавил:

– «Я посылаю Вас к царю как моего полномочного представителя в надежде, что ещё можно будет договориться и не проливать кровь сотни тысяч храбрецов из-за того, что мы, видите ли, не пришли к согласию о цвете лент!»

В кругу своей семьи Наполеон объяснял неминучесть войны мистической необходимостью:

– Я не родился на троне и должен удерживаться на нем тою же силой, что и возведен – славой.

Братья Перовские до назначения в полки служили в топографическом отделении полковника Пенского. Чертить карты дело кропотливое, требующее терпения, аккуратности. Но в чертежной три-четыре часа, а дальше – праздник жизни.

Вечером 20 февраля Василий и Лев были на спектакле «Оракул из Ирато, или Похищение», назавтра танцевальный вечер в доме князя Николая Григорьевича Репнина и княгини Варвары Алексеевны, их сводной сестры.

Варвара Алексеевна – дочь Алексея Кирилловича Разумовского и Варвары Петровны Шереметевой – проявляла к братьям почти материнскую заботу. Она была старше Василия на семнадцать лет, Льва на четырнадцать. Ее заступничество помогло и Алексею поступить в армию: Репнин – генерал от кавалерии.

Во время ужина братья оказались в соседстве с Сергеем Волконским, ротмистром, кавалергардом. Волконский знал Алексея и спросил, где он теперь.

– В казачьем полку, – отвечал Василий. – Ротмистр. Граф Алексей Кириллович не благословил идти в армию, но князь Репнин дал рекомендации…

– Репнин! Репнин! – Кавалергард даже за ус себя дернул. – Николай Григорьевич такой же Волконский, как и я. Брат принял фамилию матушки, ибо род Репниных угас… Как вам в северной столице? Я знаю от Варвары Алексеевны – вы коренные москвичи.

– Моя родина Почеп, – нежданно для себя разоткровенничался Василий. – Манежи в Петербурге такие же, как в Москве, я по степи скучаю. Скакать, вспугивая жаворонков, по ковылям…

– Как по морю! – подхватил Волконский. – Мой батюшка – оренбургский генерал-губернатор. Вот где степи! А какая охота! Сайгаки, волки! Киргизы волков загоняют до изнеможения и голыми руками вяжут. А тетеревей! Сколько там тетеревей! И все ведь красавцы. Господа, приглашаю вас на охоту в Оренбург; ежели, разумеется, нас не позовет на кровавое пиршество коронованный корсиканец. Мой брат испытал его плен и даже надерзил гению войны.

– Наполеону?! – изумился Василий.

– Брат был ранен под Аустерлицем. Наполеон предложил ему свободу под честное слово два года не воевать с французами. Брат предпочел плен.

Перовские были в восторге от вечера, а отчет о том, как их встретили в доме Варвары Алексеевны, пришлось давать самому благодетелю.

– Князь Григорий Семенович Волконский человек добрейший и губернатор отменный. – Приглашение сыновьям посетить Оренбург графу пришлось по сердцу. – Мы избрали князя Почетным членом Императорского общества испытателей природы, где я до сих пор еще президентствую… Князь человек незаурядный, о его странностях много анекдотов. Турки саблей по голове угостили. Рассказывают, будто князь по своему Оренбургу хаживает в халате, на коем все его ордена. Дети бегают за ним, как за блаженным, а он сей свите радуется.

Граф ощутимо потеплел к своим воспитанникам, отцовская тревога была в его глазах: война надвигалась на Россию.

Еще как надвигалась. Наутро после танцев у Репниных братья были в манеже Михайловского замка. Император Александр устроил инспекцию гранадерскому полку, коему надлежало выступить в поход на западную границу.

Через день-другой однокашник Перовских Голицын 1-й отбыл в Стокгольм, прикомандированный к свите генерал-квартирмейстера Сухтелена. Ехали заключать тайный договор с Бернадотом против Наполеона. Если Швеция ударит с севера – воевать придется на два фронта.

28 февраля отбыл в армию полковник Пенский, их начальник. А 29-го, в Касьянов день, Василий, сопровождавший во дворец, вместе с Дурново, их начальника князя Волконского, видели флигель-адъютанта Чернышёва.

– Чернышёв привез войну, – сказал Дурново Василию. – Ужасную войну. Воевать с Наполеоном – воевать с Европой.

Барабанный бой оглашал Петербург. 2-го марта император Александр на Семеновском плацу инспектировал лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки, Гвардейский экипаж. Все эти части отправлялись в Польшу.

5-го марта проводили в Польшу гвардейскую артиллерию. 7-го – Измайловский и Литовский полки.

А днем раньше, 6-го марта, Наполеон произнес речь в Государственном совете. Крылатый человек и говорит крылато:

– Всякий, кто протягивает руку Англии – объявляет себя врагом императора Франция.

Сказано было на весь мир, но для ушей Александра и России.

Министры Франции, обеспокоенные ультиматумом – граф Мольен, герцог Гаэте, генерал Дюрок, князь Талейран – являлись к Наполеону с расчетами ужасных затрат на столь обременительную войну, предупреждали о русском бездорожье, о суровости русской зимы.

– Кампания будет короткой, – отвечал Наполеон.

Словно бы в ответ на безумство живущего разбоем повелителя Европы, 12-го марта Петербург спокойно и величаво отпраздновал день восшествия на престол императора Александра. Миром величалась Россия. О мире молилась. Но куда денешься от забот.

Война на пороге, а место государственного секретаря занято обожателем Наполеона Сперанским. Нужна перемена. Сердце лепилось к блистательному Карамзину. Однако ж выученик бабушки, убийца горьколюбимого отца, к своим душевным привязанностям доверия не имел. Желание распирает грудь, распаляет голову – вот тебе ушат ледяной воды!

Сомнения развеял министр полиции Балашов, человек ума практического. Карамзин хорош, да французист. А более русского – кость русским! – чем Шишков, не найти.

Александр внутренне взвился: министр указал на не терпящего благих государственных перемен чудовищно старомодного писаку. Ископаемое! Ненавистник просвещения, блеска талантов, игры фантазии – всего того, чем одарила Франция задавленный серостью католичества мир, не говоря уж о России, этого улья Божьих пчелок, промолившего поколение за поколением.

За день до коронационного праздника государь пригласил вице-адмирала Александра Семеновича Шишкова для наитайнейшей беседы.

Тяжко подавляя в себе неприязнь, поднял небесно синие глаза свои – спасительная синева! – на Александра Семеновича.

Лицо адмирала энергичное, в глазах острый непримиримый ум, седина благородная.

Александр вздохнул, вычеркивая из сердца Карамзина, и сказал просто, твердо, по-царски: