– Ну, смотри, воля твоя, если надумаешь – дай знать.

– Это уж будь покоен, государь. Не надумаю.

– Как хочешь. Прощай, Еху, – и скрылся в зарослях.

Старик обернулся к девушке, которая уже давно поднялась и отошла от костра, занесла шкуры в дом и теперь, стоя у порога, тоскливым взглядом посматривала вокруг.

– Ну, давай прощаться, что ли! – воскликнул старик. – Скучать ведь я по тебе буду, да и Бурый тоже. Ты уж, если окажешься в этих краях, приходи, навещай старика.

– Конечно, – ответила она, – я ведь тоже привыкла к тебе. Вот начну с Видольдом снова в степь выезжать, так сразу и зайду. Если, правда, ваш вождь опять меня не запрет где-нибудь.

– Не запрет. Ты, главное, глупостей больше не делай, и все тогда будет хорошо, – старик слабо улыбнулся и быстро закончил: – Но беги уже. Пора. Ни к чему Великого Кхана заставлять ждать. Прощай, Шейра.

Заставив себя не оборачиваться, хотя ей очень этого хотелось, девушка покинула поляну и ступила на тропку, по которой до нее ушел Элимер. Бурый порывался  проводить свою подругу, но, удерживаемый властным окриком хозяина, остался на месте, грустно повиливая хвостом.

Шейра шла быстрым шагом. Если ничего нельзя изменить, то лучше не травить лишний раз душу, оттягивая неизбежное. Сейчас ничто не замедляло ее движений, ведь с собой ей, по сути, брать было нечего. Она оказалась здесь без ничего, так же и уходила, разве что прихватила из лесного дома незамысловатое оружие.

Элимера она догнала уже у самой опушки. Он чуть повернул голову, задержал взгляд на ее лице, словно пытаясь отыскать в нем что-то, но, не обнаружив ничего, кроме неприязни, продолжил путь. Девушка двинулась следом. Когда они дошли до привязанных лошадей, кхан кинул ей подбитый мехом шерстяной плащ, но почему-то не торопился садиться на коня.

– Шейра, – вымолвил он тихо, – я не хотел обидеть тебя. Но рядом с тобой я теряю разум.

– Тогда держись подальше, чтобы не терять, – огрызнулась айсадка.

Только когда они выехали в открытую степь, Шейра ощутила на себе, как злятся Духи Ветров. Бьющий в лицо, несущий пыль поток воздуха теребил плотную накидку, поднимал ее полы, касался тела холодным дыханием. Поэтому девушка почувствовала себя почти довольной, когда к полудню на горизонте замаячил Инзар. А совсем скоро она смогла спрятаться в знакомой комнате императорского замка, от которого уже успела отвыкнуть.

За все время пути кхан не сказал ей ни слова.

***

Последующие дни тянулись для Шейры уныло, и Элимер не мог этого не заметить, видя, как она добрую часть дня отрешенно блуждает по саду, закутавшись в теплый, спасающий от ветров плащ. За последние время он ни разу не говорил с айсадкой, но разговор и не требовался, чтобы понять, какая скука ей овладела.

Видольд еще не торопился садиться на коня, но ходил уже вполне сносно и скоро мог вернуться к своим обязанностям. Степь также не располагала ни к поездкам, ни, тем более, к охоте. Даже в городе, защищенном стенами, гуляли сильные ветра. А что творилось на открытой равнине и представить страшно. Осень в степи – самое жестокое из времен года.

В один из таких дней Элимер все же подошел к Шейре, пока та бродила по садовым дорожкам, не обращая внимания – или стараясь не обращать, – на пронизывающий ветер, что трепал одежду, рвал волосы и гнул деревья. Она вздрогнула и обернулась, когда услышала голос кхана.

– Идем со мной, – сказал он.

– Зачем?

– Не бойся. Я тебя не трону. Идем.

Элимер привел ее на псарню. Совсем недавно ощенилась одна из его любимых гончих и в связи с этим событием в голове кхана возникла мысль: "Должен же я чем-то занять мою дикарку, раз уж привез сюда".

Щенки родились на диво большими и здоровыми и обещали вырасти в сильных грациозных псов.

– Сейчас они маленькие, – произнес он, – но как только их можно будет оторвать от матери, возьмешь себе двоих. К середине весны они подрастут, сможешь брать их в степь. С ними тебе и Видольд не понадобится. А до этого займешься их воспитанием, чтобы не скучать.

В глазах девушки сверкнуло что-то, похожее на радость, она присела на колени и принялась рассматривать новорожденных. Она не стала прикасаться к ним, понимая, что это может вызвать ярость суки, переживающей за потомство.

– Меня она хорошо знает, – сказал Элимер. – Я покажу тебе их поближе.

И он взял на руки двоих, еще слепых, малышей, таких крошечных, что они легко умещались на его ладони. Сука заворчала, обнажая клыки, но с места не сдвинулась и довольно скоро успокоилась.

– Эти двое родились самыми большими и крепкими, – обратился он к Шейре, – но если хочешь, могу показать и остальных.

– Нет, – заворожено глядя на повизгивающих, оторванных от материнской груди щенков, сказала она, – не надо других. Мне кажется, этих я уже полюбила.

Айсадка вдруг улыбнулась, и лицо ее преобразилось: смягчились черты, и радостно засверкали глаза. Значит, вот какой она могла быть и, скорее всего, была раньше, а возможно, оставалась бы и до сих пор, если бы не превратилась в пленницу, если бы ее не изнасиловали в темнице, если бы не его собственное поведение… Слишком много "если".

Но скоро улыбка бесследно погасла, и выражение ее лица вновь стало отчужденным и мрачным.

– Спасибо, вождь, – уронила Шейра и направилась к выходу. Кхан двинулся следом, все еще не в силах забыть тот внутренний свет, который она только что излучала. Сейчас от него не осталась и следа, но Элимеру казалось, что теперь всякий раз при взгляде на девушку он будет его помнить.

Однако очень быстро радость померкла, сметенная очередной досадной мелочью.

– Кто это? Часто ее вижу, – услышали оба за спиной вопрос одного из рабов, расчищающих тропинку от листьев и сора. Наверное, невольники не предполагали, что их разговор, пусть еле слышно, но донесется до ушей кхана и его спутницы.

– А, это… – полупрезрительно откликнулся второй. – Дикарка из айсадов. Потаскуха не то кхана, не то Видольда, а может и обоих. А может, не только их. Тут, знаешь ли, не разберешь.

Элимер покосился на Шейру, силясь понять, осознала ли она смысл этих слов, и увидел, как рука девушки дернулась к кинжалу на поясе, а спустя мгновение безвольно опустилась. Наверное, она вспомнила о своем обещании не трогать людей Отерхейна. И еще, судя по ее реакции, за время пребывания в замке она успела узнать значение бранных слов.

– Если хочешь, можешь убить его сама, Шейра, – произнес Элимер негромко. – Либо это сделаю я.

Она знала, с какой стороны донеслась обидная фраза. А потому Элимер еще не успел договорить, а клинок уже летел, преодолевая силу ветра, со свистом рассекая воздух, чтобы вонзиться в горло того, кто имел неосторожность произнести роковые слова в непосредственной близости от кхана и айсадки. Второй раб помертвел и рухнул на колени, но на него девушка не обратила внимания и какое-то время стояла, оскалившись, с искаженным свершившейся местью лицом.

Значит, и такой она могла быть, отметил Элимер. Рука, только что ласкавшая щенков, теперь обернулась рукой убийцы. Находись на ее месте любой мужчина, это не вызвало бы у Элимера удивления. Но она – женщина. А среди женщин Отерхейна такой поступок представлялся невозможным. Тут им полагалось либо расплакаться, либо произнести длинную обличительную речь. А лучше всего – обратиться за защитой к мужчинам: отцу, брату, мужу или любовнику.

Шейра тем временем неторопливо подошла к трупу, хладнокровно выдернула из теплой плоти клинок, вонзила в землю, счищая кровь, и что-то тихо произнесла на непонятном Элимеру языке айсадов.

"Она привыкла убивать", – с внезапным удивлением подумал он. Хотя, если поразмыслить, в этом как раз не было ничего удивительного. Напротив, выглядело бы странным, если бы айсадка не умела этого делать.