Он посадил меня на стул, налил из керамического чайника ароматный напиток в пиалу. Пододвинул чашку ко мне.

— Тебе нужно это выпить.

Мои ноги подскакивали на месте — не могли стоять смирно. Я с усилием давила на них не менее дрожащими руками, но они не слушались, не подчинялись мне. Всё сильнее подскакивали, стучали об пол, друг об друга. Снова крик…

Я подорвалась, ударившись рукой о внутреннюю поверхность стола, но боли не почувствовала. Мне казалось, что всё в моём теле замедлилось, затихло. Даже сердцебиение. Я плохо понимала, что говорил Майки, а он что-то лепетал передо мной. Опять крик. Сильный. Потом ещё и ещё. Всё сильнее. Боже, это невыносимо!

Майки замолчал, уставившись в пол стеклянными глазами, тоже содрогаясь от каждого возгласа брата.

— Я не могу так, — одними губами прошелестела я, сомневаясь, что вообще сказала это вслух. Сделала шаг вперёд — туда. Я должна быть там рядом, держать его за руку, стирать пот со лба, разделить с ним на двоих физическую боль. Можно ли так сделать? Я бы хотела.

Мутант снова меня остановил, подойдя сзади и несильно сдавив мои плечи. Он вроде и не удерживал меня сильно, я могла выскочить из его рук, но мы оба замерли в этой позе, превратившись вдвоём в одно целое, впитывающее каждый звук, каждый маленький шорох, вздрагивающее при каждом ноющем стоне. И вроде так нам было легче пережить эту пытку, когда за стеной воет от боли Рафаэль, когда ты понимаешь, что в любую минуту он может лишиться жизни, которая и так уже норовит покинуть уставшее тело с нервным выдохом. И каждый раз мы невольно задерживали дыхание, когда перерывы между стонами затягивались, гадая со страхом, хорошо это или плохо.

Я закрыла лицо руками — больше не могу это терпеть. Кажется, уже прошла целая ночь, сутки, а звуки всё не умолкают. Пазлы в моей голове стали складываться всё быстрее, разгоняя туман. Не хотела, но зарыдала. Мои нервы уже давно сняты с тормозов, и эта истерика просто необходима.

Майки развернул меня к себе и по-братски обнял. Он тоже холодный, как и Рафаэль, но объятия его мягче и меньше. И он тоже плачет, как и я, старается скрыть, но у него это плохо получается. Нам обоим страшно.

— Я боюсь, — кажется, я сказала это вслух.

— Я тоже, — тихо, совсем не похоже на себя, ответил Майки. — Но Раф, он сильный, он справится. Я верю в него. Он никогда не подводил. Пусть был вечно ворчащим, срывался на меня, но всё равно, он… — обычно весёлый голос мутанта дрожал от волнения. Микеланджело сомкнул губы, стараясь держать эмоции в себе, но слёзы предательски лились из его глаз.

Внезапно крики умолкли. Наступила тишина…

***

Обессиленные и все в крови, двое мутантов вышли из лаборатории. Донателло рухнул на кресло, жалобно простонавшее под его весом, стёр тыльной стороной ладони пот со лба. Вид его бы более чем печальным, и от этого становилось страшно. Леонардо снял с себя грязный от крови фартук и смял его в руках.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил Майки, подбегая к братьям. — Как он?

Донателло устало мотнул головой, и это движение показалось мне немым приговором для Рафаэля.

— Сейчас без сознания.

— Но он же очнётся? — голубые глаза Микеланджело жалобно заблестели, он словно вымаливал ответ у брата, затаив дыхание и глядя на него. Донни промолчал. Лишь огорчённо вздохнул, стягивая с головы оптические очки вместе с повязкой. Казалось бы, это всего лишь тишина. Пустота, ничего не значащая, а так больно внутри от неё.

Я встретилась глазами с леденящим взглядом Леонардо — он был усталым, но всё ещё отражал некоторую раздражённость в мою сторону. Мне так показалось. Может, он и прав — я испортила жизнь их брату, которого они только что доставали с того света. Но мне сейчас было не до грозного вида лидера. Всё моё нутро, вся я стремлюсь только к одному из живущих здесь.

Из «операционной» вышел мастер Сплинтер — как всегда спокоен, но теперь спокойствие это было иным. Тревожным, печальным, почти смертельным. Как бы противоречиво это ни казалось. Учитель молча подошёл к нам, пряча руки в широких рукавах своей накидки, и взглянул на меня. В этих чёрных бездонных зрачках я хотела найти ответ. Ответы. На все свои вопросы. Я хотела в них найти себя, заблудившуюся в этих лабиринтах собственных мыслей. Найти себя настоящую. Не ту механическую оболочку, запрограммированную выполнять ежедневную рутину. А ту, что скрывалась во мне, таилась в глубине сознания. Которая бы не задавалась бесконечными вопросами. Которая бы просто жила. В этих маленьких крысиных глазах отражалась тревога, но и ещё что-то. Очень тёплое, очень желаемое. Надежда. Я молча заковыляла до лаборатории — никто мне не препятствовал, — и мне показалось, что Майки пошёл за мной, но Сплинтер не позволил ему.

Перед самой дверью меня всю затрясло. Страшно от того, что там может быть. Я замедлилась, зажмурила глаза, думая, готова ли я увидеть… А если он… Рука легонько толкнула дверь, и она со скрипом отворилась. Я зашла внутрь. Шла медленно, боясь ступить босыми ногами на бетонный пол, чтобы не потревожить. Чтобы от эмоций не рухнуть вниз.

Помещение заполнял густой дым — тот же, что окутывал меня не так давно. Тонкий пряный аромат проникал в лёгкие, напоминал о спокойствии. Я ступала дальше, боялась, трусила даже больше, чем когда перемещалась ночью по тётушкиному району. Руки дрожат. Сжимаю сильнее, до белых костяшек, оставляя раны на ладонях от ногтей. Пол ледяной, но ноги онемели, я почти не чувствую этот холод.

Посередине комнаты стоит кушетка, вокруг которой расставлены ароматизированные свечи и благовония. Темно. Только маленькие огоньки вздрагивающими движениями рисуют размытые силуэты на стенах. Он лежит неподвижно на животе. Трудно разглядеть, дышит ли. Свет пламени обволакивает контур тела: вдоль глубокой трещины, проходящей от одного края панциря до другого; поперёк её кривого рисунка — металлические скобы. Они словно ровный шов соединяют разломанные части некогда крепкой брони.

Стул без спинки скрипит подо мной; стараюсь не делать лишних движений, будто боюсь разбудить Рафаэля. Пытаюсь почти не дышать. Огромные руки уложены вдоль тела — когда-то я с нескрываемым трепетом прикасалась к ним. На плече перевязка. Над глазом тонкий шов. Я впервые вижу его без повязки, я ведь так этого хотела… И мне кажется, что без неё он стал другим — беззащитным, уязвимым. Тем, кого нужно уберечь. Уберечь от всех, от всего. От меня… Словно сняв повязку, кто-то вскрыл его грудную клетку — и вот оно, его сердце. Ранимое, чувствительное. И от прикосновения — сжимается, вздрагивает.

Я протянула руку, наклонилась ближе к Рафаэлю, положила ладонь на гладкую голову. Тёплый. Очень. Непривычно ощущать такую температуру его тела. Широкие ноздри зашевелились — теперь я видела, как рвано он набирает воздух. Брови сомкнуты вместе, губы — тонкая плотная полоска. Я осторожно провела по ним пальцами другой руки, чувствуя на кончиках, как слегка вздрагивают уголки. Острые края шрама на верхней губе непривычно щекотали кожу. Крылья носа зашевелились быстрее, вдохи стали резкими и короткими. Он словно принюхивался к знакомому запаху, искал его среди густого ароматного дыма. Морщинка между бровями стала ещё глубже, суровее. Я коснулась окружности носовых отверстий — на ощупь они кажутся мягче, почти как губы. Рафаэль тревожно зашевелился.

— Роксана? — осипший шёпот почти не узнать, он словно не говорил — выдыхал моё имя. Веки слегка приоткрылись, но на глазах пелена — он не видит меня, смотрит куда-то в сторону, словно ослеп. Я резко придвинулась к кушетке — на коленях наверняка останутся синяки, — нависла над ним, как заворожённая смотрела на каждое еле уловимое движение.

— Я здесь, — на выдохе тараторила я. — Здесь. Со мной всё в порядке. Ты слышишь? Слышишь?

Один глубокий долгий вдох — и облегчённый выдох. Морщинка распрямилась, дыхание стало почти ровным. Рафаэль закрыл глаза и провалился в сон. Лекарство в капельнице, подсоединённой к его руке, чуть вздрогнуло. И снова наступила тишина.