Его слова вызвали у меня улыбку. А папочка с юмором, может разрядить обстановку. И хотя я всё ещё пребывала в некотором ступоре, но начинала успокаиваться. Он казался приятным, несмотря на отталкивающую внешность. На чёрные крысиные глаза, на торчащие на острой морде зубы, на длинные лохматые усы. Хорошо, что они не взяли белую крысу для опытов, а то красные глаза смотрелись бы более чем устрашающе.

— Донателло сказал, что вас мучают боли, — он отошёл от меня к столику у стены и подкатил небольшой шкафчик на колёсиках. — Вам лучше прилечь. Я поставлю вам иголки, чтобы снять боль и расслабить мышцы.

Меня передёрнуло от этой новости, но я послушно легла, уставившись в потолок. А может не надо? Сейчас меня будет лечить говорящая крыса. Это ужас, это просто… я уже и не знаю, что это. Каким образом он научился такому виду врачевания? А если он ткнёт не туда? Вдруг у меня будет заражение? Всё-таки такие вещи надо дезинфицировать, а тут же как бы канализация. Хотя, если у них Донни такой умный, то не удивительно, что и папочка его окажется смышлённым.

— Вам не стоит волноваться, все иголки стерильны. Донателло очень тщательно за этим следит, — поспешил успокоить меня Сплинтер, словно прочитав мои мысли, хотя у меня на лице, наверное, всё написано. Ладно, надо успокоиться. Всё-таки не такой уж и страшный их отец. Если закрыть глаза и слышать только голос, так вообще очень даже милый.

— Вы не могли бы разуться и снять носки? — попросил Сплинтер, и я послушно стянула кроссовки, оголяя пятки. А ещё утром задавалась вопросом, зачем я делаю педикюр, если всё равно иду в канализацию? Вот зачем. Как ни крути, женщина должна быть готова к любым ситуациям. Внутреннее ликование от вида накрашенных ногтей меня немного взбодрило — всё-таки мне очень идёт этот тёмно-бордовый лак.

Но я поспешила закрыть глаза, чтобы не видеть, как тёмные скрученные лапы-руки с длиннющими когтями производят врачебные манипуляции надо мной. Он опустил ладони на ногу и поднял штанину джинс вверх, а меня всю в дрожь кинуло от этого. Но Сплинтер продолжал мягко совершать свои действия, перейдя на другую ногу, а затем и на руки. Хорошо, что он не попросил меня раздеться вовсе, а то эти акупунктурные точки по всему телу разбросаны, так что не понятно — лечишь ногу, а иголку надо на задницу ставить или наоборот.

Влажная проспиртованная ватка касалась моего лба, висков, тыльной стороны ладоней. Следом за ней — неприятный укол иголкой. Мутант стал ощупывать мою правую руку, сильно надавливая на неё. В самых болезненных местах он ставил иголку, и будто специально вкручивал её чуть ли не вполовину длины. Жутко неприятно.

— Можно вопрос? — решила нарушить сосредоточенную тишину и хоть как-то отвлечься от процесса.

— Конечно, — голос Сплинтера был приятным, взрослым. Закрытыми глазами он казался добрым дедушкой, и у меня уже не поворачивался язык называть его странной кличкой. От чего у его сыновей такие пафосные имена, а ему досталось Сплинтер?

— А почему Рафаэль назвал вас сэнсэем? — а может, он был привезённой из-за границы лабораторной крысой? Японская мышка… Такая маленькая, не больше пяти сантиметров… Маленькая боевая мышка… В ответ послышался смешок.

— Я обучал моих сыновей боевым искусствам. Искусству быть настоящим благородным воином и творить добро во имя мира. Поэтому они зовут меня так.

Так вот откуда у Рафаэля такие крутые навыки. А мутировавшая крыса ничего — владеет такими приёмами, это же просто круто! Каждый из них настоящий уникум. И даже тот, Ди Каприо. Настоящая дружная семья, в которой каждый заботится друг о друге. Они нравились мне. Определённо нравились. И мне уже трудно было воспринимать их как мутантов-животных.

Я открыла глаза и посмотрела на сэнсэя, сосредоточенно продолжавшего меня врачевать. И мне стало так неловко перед ним за свои страхи и чувство отвращения.

— Простите меня, я не хотела вас задеть, когда… ну, когда швырнула тот самокат. Надеюсь, вы не поранились.

На острой морде появилась добрая улыбка — так странно было наблюдать, как крыса улыбается. Он поставил последнюю иголку и сел рядом со мной на стул.

— Со мной всё в порядке. Всё-таки, несмотря на возраст, я всё ещё в форме, — сэнсэй тихо засмеялся, поправляя полы халата. Он с минуту наблюдал за мной, по-доброму смотрел, и мне не было неловко от этого взгляда. Наоборот, он напомнил мне моего дедушку, всегда улыбающегося, мудрого и весёлого. А главное, любящего.

— У тебя доброе сердце, дитя моё, — неожиданно сказал комплимент мутант. — Теперь я понимаю, почему Рафаэль так к тебе относится.

Сэнсэй опустил взгляд, задумчиво погрузившись в себя, и так многозначительно молчал, что я чувствовала — он что-то говорил мне этим молчанием, что-то очень важное. То, что он не вправе произносить вслух. То, что пытался сказать мне Донателло. То, за что так переживает Леонардо. То, что я должна знать, но никто не говорит об этом напрямую. То, о чём в глубине души, в самых потаённых закоулках своего разума я и сама начинаю догадываться… Но отмахиваюсь, не принимаю, насильно закрываю глаза, чтобы не окунуться в правду.

Удивительно, но процедура меня расслабляла. Выглядела я как дикобраз с торчащими на лбу иголками в разные стороны, но боль в теле и правда стала уменьшаться, напряжение стало спадать, и глаза сами закрылись. Приятно быть в тишине, приятно вдыхать этот осенний аромат. Сэнсэй Сплинтер внушал невероятное спокойствие, словно сам был им. И я так быстро стала ему доверять, что уже и забыла о своей боязни крыс.

— Мне кажется, Леонардо злится на меня, — открыв глаза, взглянула на сэнсэя. Тот мягко посмотрел на меня.

— Он просто переживает. Со временем он свыкнется с появлением нового человека в нашей жизни.

Новый человек в их жизни. Как интересно звучит. Теперь всё, что связывает меня с Рафаэлем, связывает и с его семьёй. Теперь я такая же часть их жизни, как и они моя.

— А вы давно живёте здесь? Рафаэль ничего не рассказывал мне, — да что там говорить, о существовании семьи и происхождении этих мутантов я узнала буквально перед появлением здесь. Сэнсэй задумался над моим вопросом.

— Под землёй мы живём уже очень давно. Мои сыновья были ещё совсем детьми. Это их дом, — неужели они жили здесь с самого рождения? Но как же? Не видели ничего, кроме серых бетонных стен и мусора. А что они ели? Как развивались? Как стали личностями, несущими добро? Не озлобились на несправедливость этой жизни по отношению к ним? У меня что-то перевернулось в голове. Сэнсэй Сплинтер уже не был для меня противной говорящей крысой. Он в одиночку вырастил этих четверых, каким-то образом добывал для них еду и необходимые для жизни вещи, заботился, обучал. Он проделал огромный труд, чтобы братья стали теми, кто они есть сейчас. Чтобы Донателло развивал свои гениальные навыки, чтобы Леонардо стал лидером, заботящимся о благополучии семьи, чтобы Майки оставался весёлым пареньком. И Рафаэль.. С ним наверняка было сложно.

— У нас бывали и непростые времена, но вместе мы справились. Когда в доме четверо мальчишек, нелегко пустить их энергию в нужное русло, — Сплинтер погладил бороду пальцами и посмеялся, погружаясь в принятые воспоминания былых времён. — Рафаэль тогда был очень способным учеником, быстро овладел своим оружием. Я даже думал, что он станет лидером для своих братьев, но он порой очень импульсивный — все чувства, которые он испытывает, гипертрофированно велики и доходят до крайнего предела. Поэтому я не был удивлён, когда узнал о его бунтарской выходке и маленьком секрете, — с этими словами он посмотрел на меня, по-доброму, но слегка сощурив глаза, и очень странно улыбнулся.

Во всём он прав. Рафаэль — это сердце, которое без устали тарабанит что есть мочи, и ещё ускоряется, и ещё ему мало. Бежит куда-то, рвётся ввысь. Все эмоции усилены, все чувства горят. В этом весь Рафаэль.

Сэнсэй взял мою руку и стал давить на болевую точку, да так неожиданно и сильно, что я застонала от боли. И резко отпустил. На меня накатило расслабление, словно наконец-то кто-то вскрыл пульсирующий нарыв, и он успокоился. И я успокоилась. Закрыла глаза и провалилась.