Женя повернулся на подоконнике, потом выкинул бутылку в окно, улыбнулся и сказал, обращаясь к нам с Андрюхой: «Значит, вы не ниндзи!»

Начиная с первых дней моей учёбы на ХГФ, я вел дневник… хотя трудно назвать это дневником! Правильнее сказать, что я вёл записки в блокнотах, делал зарисовки… Когда меня закрыли в дурку, эти почеркушки показывали моей врачихе… видел краем глаза и, конечно, запомнил, наверно, потому что мне это не понравилось… При всей своей убогости они интересны и важны для меня… ведь в них я по свежим следам записывал те мелочи, которые теперь вспоминаю с трудом… мелочи, из которых складывалась моя тогдашняя жизнь…

…Наша учёба на факультете занимала меня куда больше, чем синяя яма нашего третьего общежития… Будучи старостой группы, состоящей из одних метёлок, я ощущал себя козлом отпущения… поскольку к руководящей работе был не готов вовсе!.. Проще говоря, учиться любил, а должность свою со всеми её обязанностями слал куда подальше. Вникал в то, что говорили преподы… стремясь почерпнуть как можно больше! Моих знаний, приобретенных в детской художественной школе, оказалось маловато. Чем больше я пребывал на факультете, тем больше меня бесила моя беспомощность… ведь при своём упорстве, а упирался я больше учаговских, я всё равно отставал… Наверстать был единственный вариант для меня чего-то добиться, а для этого я должен был прыгнуть выше головы, т. е. работать больше остальных… И я увеличивал нагрузку постоянно… Помимо постановок рисовал в общаге… и то, что я делал там, зачастую было лучше постановочного, но в общем и целом рисовать я всё равно не умел. Отсюда нестабильность… Хотелось найти такую область знаний в творчестве, где я мог бы чувствовать себя более-менее свободно, где смог бы развить свой художественный язык!..

Моя неспокойная жизнь становилась ещё более неспокойной из-за Нади! Вокруг неё постоянно вились парни, в их комнате тусили большие компании!.. Я поначалу заходил туда с Андрюхой, мы пили чай или что там ещё и болтали ни о чём! Со временем мне это надоело, и ходить я туда не стал, а в один прекрасный момент послал нахер Надю и Олю (ну, перегнул немного палку), когда они пришли к нам в комнату посмеяться и поглумиться! Короче, и они ходить к нам перестали! На Надю положил глаз Слава Немец, он непродолжительное время учился в нашей группе и был отчислен за неуспеваемость! Однажды я зашёл к ней в комнату! Она сидела на кровати! Слава сидел рядом и старался обнять её за плечо, потом попытался поцеловать в щёку. Надя увернулась и сбросила руку. Я зашел, сказал что-то не особенно важное и сел на табуретку напротив них. Мне было не по себе… внутри противно и хотелось разбить лицо Немцу, но я этого не сделал… Следом за мной вошёл Влад Крутой, такая фамилия была у парня, местный друг Миши и Артёма, кстати, сейчас он где-то в Питере живёт, ну да я его сто лет не видел, постоял немного и протянул мне откупоренный батл пива… я сделал несколько глотков и отдал бутылку.

Общага. Дверь.

Влад подошёл к Славе, сел напротив него. Тот улыбнулся.

– Что? – продолжая улыбаться, спросил Немец.

– Побью я тебя! – улыбаясь ему прямо в лицо, ответил Влад.

– Я же с серьёзными намерениями! – засмеялся тихо Слава.

– С серьёзными намерениями!? Это же тебе не девочки на одну ночь! – продолжил Влад Крутой.

… Я встал и вышел. Сделал несколько шагов до лестничной клетки, поднялся на свой пятый этаж, потом до двери… Когда дверь блока захлопнулась за мной… я ощутил себя слабым, слабым и беспомощным… я захотел сказать Наде, что люблю её… повернулся… открыл дверь блока, сделал рывок в коридор… и вдруг остановился, куле, парадокс, но моя слабость была сильнее меня! Она не давала мне двигаться… прежде чем нанести удар, врубалась в мозг и заставляла думать о последствиях! Этому есть название. Это трусость… И мне с этим жить… Я был не достоин этой девушки просто потому, что боялся поцеловать её, даже просто обнять… просто сказать… и в этом виноват я сам! Бояться жить нельзя! Тяжело сожалеть о несделанном!

…Я вошёл в свою комнату, сдёрнул матрас с кровати на пол и лёг на него. Мысли бежали быстро, сменяя одна другую, но была одна самая навязчивая мысль: сегодня не могу здесь оставаться! Посмотрел на наручные часы. Последняя электричка в мой родной город уходила через 30 минут. Я думал, что пешком дорога до вокзала займёт час. Бежать! Захлопнул дверь, оставив всё, как есть, на полу, и бросился вниз по лестницам, мимо вахты, пробежав метров пятьдесят, я вдруг остановился, развернулся и показал общаге отчаянный фак… Потом нёсся мимо ночного частного сектора, мимо заброшенного парка… Я убегал от себя, от своей слабости, от своих страхов, от своей говёной жизни, убегал, ещё не зная, что это невозможно, что от себя не убежишь… На электрон, правда, успел!

Мои соседи сменялись довольно быстро. Лёха и Женя вылетели за косяки и к нам подселили гопников с ФБЖ… Думаю, эти уроды посмеялись бы, узнав себя в этих строках, это единственное, на что они способны! И если у меня нет в жизни интересов, если мне на всё покуй, я всё равно не перестаю быть человеком… потому что во мне остаются жалость, способность сострадать… Эти ребята были быдлом во всех смыслах этого слова. Не знаю, как насчёт их родителей, но воспитать таких моральных уродов – это ж надо постараться. Красивые девахи, да точнее, случайные связи с ними, ещё точнее, перепихон по быстрому – единственное, что их интересовало, хотя нет, дерьмовая музыка Миши Круга и прочая херь типа «Я готов целовать песок, по которому ты ходила» или «Ах, какая женщина, какая женщина. Мне б такую»… бухло, дрянная работа, сотовые телефоны… полный набор ерунды, которая была у них в головах. Костя Тайсон и Компания… Они были из Невьянска. Гиблое место… Кто знает, тот поймёт… Именно такой городок и мог сформировать подобных мутантов… хотя мутантом они, наверное, считали меня!.. Если б был шанс решить их судьбу, я таких как они приговаривал бы к смертной казни из жалости к ним самим. А зачем им жить? Зачем они топчут эту землю?.. Что оставят после себя?.. О чём расскажут в старости?.. Им нечего рассказать, им нет смысла топтать нашу грешную планету. Троица ублюдков, воняющих одеколоном и понтами… Когда они работали охранниками в каком-то ночном казино, они закорешились с Дильшаном. Этот персонаж был наполовину татарином. Участвовал в военных действиях в Чечне, видел смерть, и ему было на всё действительно покуй. Тело его сохранило шрамы от пуль, по крайней мере, он так говорил, те пули что «входят через руку, а выходят через пятку»… Он щелкал своей челюстью, которая была повреждена, и демонстрировал нам с Андрюхой свои огромные сбитые, мозоленные костяшки… Он говорил, что ему покуй, жить или умереть. Если бы я воткнул в него нож, он, конечно бы, машинально сопротивлялся мне, но по большому счёту ему покуй… так говорил Дильшан, и, глядя в его глаза, я верил ему. Забавно, даже не знаю их фамилий… И имена некоторых позабылись. Это всегда со мной так: забываю имена, лица, фамилии, а поступки нет, поступки с точностью до слова, до доли секунды я могу воспроизвести в мозгу в любой момент. Дильшан считал меня плесенью, говорил, что я сумасшедший, что «близок к шизофрении». Сидел на андрюхиной кровати раз под пьяную лавочку, напротив меня, и вот так, прямо в лицо, вещал мне, что я псих. Он был прав, был прав, чудовище!..

Общага. Лампа

Этот гад частенько засылал меня за пивом… Андрюху он не трогал. Вошёл как-то в нашу комнату и посмотрел на бумажку, лежащую на столе, – это были мои стихи. Он прочёл их. Сделал свои замечания, что стихи детские и что это стихи пятнадцатилетнего. Я не обиделся, ей богу. Сказал мне, что сам пишет стихи. И прочёл наизусть одно стихотворение о любви. Стихотворение было о любви, точнее о сексе, о страсти… о траханье, – вот верное слово. Стихи холодные и злые, каким был он сам.