SCC

, то почему раздолбали их на планете? Такое нельзя было сымитировать. Ядерный удар с орбиты, разрушенная стройка, все это заснято. От наведения на цель, до появления в кадре результатов разрушения, вместо сплошного лесного массива. В этот процесс вовлечено множество людей. Ефимцев просто не смог бы обмануть всех. Наводчика, оружейника, несколько операторов, управленцев ядерного блока, капитана крейсера, в конце концов. Я вслушался, что говорит судья. Заседание, судя по всему, подходило к концу. – Признание подсудимого не требуется, но с учетом обстоятельств, вынесение приговора, откладывается. Чтобы установить степень его вины, необходимы дополнительные следственные действия. Чем и займется департамент военной разведки. Кто и как, из представителей Атлантической коалиции, вышел на Кузнецова, на каком уровне контактировали, что именно он им сообщил? Пока лишь удалось выяснить, что разведгруппа погибла именно из-за его предательства. Я тяжело задышал. Слушать это, было невыносимо. Судья продолжал что-то зачитывать и тут я поймал Мишкин взгляд. Он стоял недалеко и заметив, что я смотрю в ответ, отвернулся и сразу повернув голову к рядом сидящему секретарю, ткнул носом в мою сторону, и я расслышал отрывок сказанного: – ...если бы я знал..., то своими руками. Шкура! На одно мгновенье мною овладело чувство нереальности происходящего. Я решил, что действительно сделал все то, в чем меня обвиняли. Предал, продал, убил. Спектакль, где все на своем месте, и мне даже как-то неловко не подыграть. Длилось это ровно секунду, потом нахлынула очередная волна ненависти и когда судья спросил меня о чем-то, я поднял голову и пошевелил губами, не издав ни звука. – Что? – переспросил судья. Я повторил процедуру. – Что за... неслышно. Силовое поле, что ли? Да нет, нормально работает – судья проверял панель за столом, – что у вас? Я пожал плечами и снова зашевелил губами. – Сейчас сниму, – судья был в затруднении. Ткнул пальцем в сенсорную панель, синеватое поле вокруг стакана пропало. – Что? – спросил он. – Я говорю, что зря генерал-майор Ефимцев не верит в то, как я змеей духа задушил, – равнодушно сказал я. – Я не об этом спрашивал. – А я считаю это важным. – Кузнецов, вас спросили, о том были ли вы... Я повернулся, накинул цепи, которыми были скованны мои руки, на шею Мишки Ефимцева, повернулся и закинув его на плечо, нырнул в стакан. В зале загремело. Кто-то кричал, кто-то отдавал команды. Никакой паники, только дисциплинированная злость. Мишка хрипел в ухо, хватаясь пальцами за металлические звенья у себя на горле. – Это тебе за пацанов, сука! Жри тварь! – шипел я негромко. – Миша! Сынок!! – Конвой! Сюда! Быстро! – А сами, что?! Мужики взрослые стоят. Военные, мать вашу! – кажется, это особист. Надо мной не очень успешно возились, стакан небольшой по объему, но высокий. Выше пояса. Позади стена и скамейки, а дотянутся до меня напрямую, мешал Мишка. Лицо его почернело, язык стал вываливаться. Это последнее, что я увидел перед тем, как мне в лицо ткнул электростеком кто-то из конвоиров. Успело подуматься: “опять по голове”. *** Головная боль стала привычным явлением. Обезболивающее сначала давали свободно, затем перестали, сославшись на инструкции. Хотя думаю, просто мелко гадили и даже догадываюсь, по чьему указу. Мишка Ефимцев, как мне сказали, остался жив, но перелом гортани лишил его речи, и возможно навсегда. Но не это самое худшее. Точнее – лучшее. У него нарушение кровообращения мозга. Что это значит, я не понял, а после моего вопроса, в котором звучала неприкрытая надежа “он теперь всегда дебилом будет?”, мне вообще перестали что-то говорить. Меня не трогали после происшествия в суде больше недели. Не знаю почему. Я ходил по похожей на пластиковый саркофаг, камере, из угла в угол. От одной белой стены к другой. Когда головная боль становилась невыносимой, лез на койку, утыкался лицом в подушку и стараясь не стонать, прятался от яркого света и повторял себе, что бывало и хуже. И скорее всего, будет. Свет никогда не выключали, и через неделю я стал терять ощущение времени, определяя его только по кормежке. За мной пришли дней через десять. Дверь открылась, вошли двое, заковали меня в хромированные кандалы, точно такие же, какими я удушил, пусть и не до конца, Мишку. Вывели в коридор, где к ним присоединились еще двое, с электростеками. Так и шли – двое спереди, двое сзади. Завели в комнатушку, где из мебели были только стол и два стула по разные стороны. Свет падал точно на середину стола, и я не мог разглядеть, кто сидит за ним. Только когда меня посадили на второй стул, пристегнув к нему, я узнал сидящего передо мной человека. Генерал-майор Андрей Ефимцев. Когда конвоиры вышли, минуту мы сидели молча. Он изучал меня, я потолок. – Знаешь, чем я занимался последнюю неделю? – наконец спросил он. – Нет. И мне по хер. – В те редкие моменты, когда я не навещал сына в больнице, я поднимал все свои связи, чтобы повлиять на процесс по этому делу. – Какому? Как ты продался? А потом вместе с сынком своим, нас с пацанами продали? – У Миши оттек мозга, – он меня не слушал, – он теперь до конца жизни будет инвалидом. Не сможет говорить, нарушены двигательные функции. – Это хорошо. Если бы сдох, было бы хуже. Смерть – это слишком легко. Ты, собственно, чего приперся? Поговорить? На жизнь пожаловаться? Так ты не того человека выбрал. Он крутил в руках ручку и продолжал, будто не слушая меня: – Все, что я делал в этой жизни, я делал ради него. Ради своего сына. Я бы сказал тебе, что ты со временем поймешь, но точно знаю, что это не так. Теперь твоим временем займусь я. – Ты на хрена мне все это рассказываешь? Еще раз спрошу, – ты чего приперся? – У него должно было быть великое будущее. У Миши. А теперь из-за тебя, он почти овощ. Это несправедливо. – Да, несправедливо. Я всегда считал странными людей, которые срут на остальных и считают себя обиженными, когда им ответка прилетает. – Как я уже сказал, я последнее время, много занимался, тем, чтобы повлиять на процесс по твоему делу, – нет, он точно сам с собой разговаривает. – Сдаться решил? – я потряс цепями, – освободи меня, я тебя урою прямо здесь и будем считать, что дело закрыто. – Я приложил максимум усилий, чтобы тебе не вынесли смертный приговор. Неожиданно. – Да? И почему? – А ты сам сказал, – смерть, это слишком легко. Легко и быстро. Будто спать лег после тяжелого дня. Лишь несколько недель переживания перед исполнением приговора. Ты и прочувствовать ничего не успеешь. Нет, выродок. Ты отправишься прямиком в ад. А так, как у меня нет ни малейшей уверенности, что он есть по ту сторону петли, то я его тебе устрою здесь. На Земле. – Так ты пугать меня пришел? Дешево для генерала. Хотя, учитывая, что ты уже успел сделать, дешевка – это твое призвание. – После суда и оглашения приговора поедешь в Ыныкчанский централ, – и снова он не обиделся, продолжая ровным голосом описывать мое будущее – и будешь существовать там до конца своих дней. Существовать, не жить. Кормежка два раза в день. Три раза в месяц – мясо. Точнее суп из коровьих жил. Плюс порошковый витаминный набор. Если повезет – на праздники свежая морковка. Ложку и кружку поднимать со стола по свистку. На кормежку дается десять минут. Я слушал, стараясь не убирать с лица усмешку. Не дождется он на моем лице испуга. – Работать будешь на золотодобыче. Только не золото добывать, а лазить в шахты, убирать за забойщиками. Мусор и дерьмо из биотуалетов. Вручную. Если повезет, через три-четыре года повысят до разнорабочего. Будешь грузить арматуру для шахтеров. На свежем воздухе, погода подходящая. Снег, метели. Грязь и та ледяная. Вся работа на поводке. С вшитым психочипом, чтоб жизнь самоубийством не закончил. Это у них продумано. По вечерам отдых. Там живут по двое в одной камере. Такой, что твоя нынешняя, по сравнению с ней, номер люкс в пятизвездочном отеле. Жить будешь под постоянным видеонаблюдением. Но по ночам охрана расслабляется и на многое закрывает глаза. И отдыхать уже будет с тобой твой напарник. А я уж прослежу, чтобы тебе такой достался, чтобы усталости не знал. И твоя десантная подготовка не поможет. – Всё? – Нет, не всё, – он впервые ответил на прямой вопрос, – однажды ты начнешь привыкать к такой жизни. Находить приятные стороны. Две морковки съесть вместо одной. Если ударно поработал днем. Или ночью. Или конфетку на Новый год подарит кто-то из шахтеров. Маленькая, но радость. Может сокамерник новый появится. Симпатичный. А ты уже успел полюбить лицом к стенке стоять. А вот, когда ты начнешь привыкать к своему существованию, тогда ты сдохнешь. Получишь заточку в живот. Или шею об угол кровати сломаешь. Или одеяло загорится, а охранники не успеют вмешаться. Отдашь концы в местном лазарете. От многочисленных ожогов или дыма в легких. Но это лет через десять. Может раньше. Это уж как я решу. Он встал. – Вот теперь, всё. Я хотел, чтобы ты свое будущее знал. – Я так понимаю, прослушки здесь нет, – сказал ему я, – раз ты так разоряешься. Скажи, что за заваруха, там, на планете случилась? Мне все равно никто не поверит. А интересно. Должен же я знать, из-за чего мне такая карта счастливая выпала? – Червяку надо знать только свое место. Больше ничего. А его я тебе уже сообщил. – А ты действительно меня винишь в том, что твой сынок в полудурка превратился? – спросил я. – Меня? Не себя? На его лице мелькнуло что-то. Не ответил, вышел. Почти сразу вернулись конвоиры и мы направились в камеру. В мой номер люкс. Глава 18 – Повернутся! – Есть гражданин начальник! Я вскочил с койки, согнулся, уперся головой в стену, повернувшись спиной к двери, выгнул руки. Вывернутые ладони просунул в дверную прорезь. На меня надели наручники, вагон качнулся, и конвоир сжал браслеты сильнее, чем обычно. Хотя руки арестантов и без того не жалели. Я даже не знал, сколько нас здесь, и кто в соседних купе-камерах? Меня провели по коридору, впихнули в пахучую комнатушку в конце вагона, закрыли дверь и повторив процедуру, сняли наручники. – Пять минут. Даже если не хочется. Потом никто не поведет. Все было, так как сказал генерал Ефимцев. На предварявшем приговор следствии обещали более мягкие условия, если признаю себя виновным и расскажу, как все было на самом деле. Кто на меня вышел? Как завербовали? Что обещали? Когда следаки поняли, что ничего от меня не добьются, решив, что я или упертый или тупой, дело передали в суд. Захоти я выбить себе условия помягче, я может и напел бы что-нибудь. Но врать было нечего. Месяц провел в камере на тридцатом этаже столичного МГБ, глядя сквозь решетку на безразмерное корабельное кладбище Новосибирска. Затем суд, где меня признали виновным. Приговор – пожизненное в Ыныкчанском централе. Туда и направлялся сейчас в вагонзаке. Любуясь видами Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Прибытие в Тынду чрез час, где вагон прицепят к другому составу, и я по Амуро-Якутской магистрали отправлюсь в конечный пункт своего назначения. Конечный по всем понятиям. Я не смотрел в окно, пока поезд стоял. Тоскливо было видеть жизнь “по ту сторону”. – Заключенный Олег Кузнецов! На выход! С вещами! Чего?!! Конвоир на вопросы не отвечал, и с недовольным видом вел меня между составами, через исчерченный рельсами снег. В здание вокзала вошли через черный ход. Окружающие, в основном местные работяги смотрели на мой оранжевый комбинезоне и наручники, с любопытством, но без особой неприязни. Я, подняв лицо ловил теплые воздушные струи тепловой завесы на входе. – Дальше мы сами, – у кабинета к которому меня подвели, стояли двое дюжих молодцов в форме. Погоны и лычки с фиолетовой окантовкой. – Продемонстрировали вохровцу планшет. Конвоир был похож на ребенка, у которого отняли игрушку. Подарили и сразу отобрали. С недовольным видом, затребовал роспись для своего планшета и бросив на меня тоскливый взгляд, ушел. Я не спешил радоваться. – Проходи, – один из молодцов открыл дверь и сделал приглашающий жест. Это явно был не кабинет начальника станции, скорее что-то вроде конуры кладовщика. Старая краска на стенах, выцветший пол, древний деревянный стол, а за ним... – Здравствуй, Олег, – поздоровался Петр Валерьевич. Форма, очки и неизменная улыбка. Я молча пялился исподлобья. – Садись, – он поднял планшет перед собой и поправив очки добавил, – наверное, надо сказать, это, как-то торжественно, но я не люблю церемонии, поэтому, все будет по-простому... да сядь ты уже! Я сел. Он зачитал: – Военный трибунал 109-ой гвардейской космическо-десантной дивизии, повторно рассмотрев дело Олега Романовича Кузнецова, 2174 года рождения, обвиняемого по статье 162, часть первая уголовного кодекса Евразийского Союза, государственная измена, признает его невиновным. Я по-прежнему сидел. Майор Петр Матюшин продолжал зачитывать что-то про результаты следствия, экспертизу, свидетельские показания, но все это шло фоном, из которого, я лишь улавливал смысл. – Парень, ты меня слышишь? Или ошалел от радости? – Ошалел. Он внимательно посмотрел на меня поверх очков, положил планшет на стол, взял стул и обойдя вокруг стола, сел рядом. – Меня в этом деле насторожило многое. В том числе и с какими деталями и подробностями ты описал свои приключения. Такое не выдумать. Да еще спросонья. Хотя, тут столько рассказывать, что дня не хватит. – А вы расскажите. Я уже не тороплюсь. И можно наручники снять? – Расскажу. Но с наручниками не все так просто. – Что? – Обвинения в покушении на жизнь лейтенанта Михаила Ефимцева, с тебя никто не снимал. – Так туда ему и дорога. – Согласен, но нас с тобой не спрашивают. Закон есть закон и впереди у тебя еще один суд. Но могу с уверенностью сказать, что пожизненное тебе больше не грозит и срок, если и впаяют, ты будешь не в той людоедской дыре отбывать, куда ехал. – Могут не впаять? – Ну, с учетом открывшихся обстоятельств, думаю будет сделана скидка на твое поведение. Можно списать на состояние аффекта, реакция на несправедливость ситуации. Могут и условное дать. – Так что случилось на планете? И как вы это выяснили? Петр Валерьевич встал, заложил руки за спину и неспешно меряя шагами комнату, начал: – Как я уже сказал, после твоего рассказа начал копать. Все про корпорацию