AHZ

по какой-то там классификации, в которой я ничего не понимаю. На инструктаже нам все это вдалбливали, но эту часть я плохо запомнил. Как и остальных, меня больше интересовал сам противник, его методы боя, условия в которых придется воевать. Условия – сплошные леса да болота. Вся планета такая. Где-то есть океаны, штуки три, но до ближайшего около пятнадцати тысяч километров, так, что для нас это неактуально. Хотя река и озеро, согласно данным спутников, где-то в той стороне, куда увели ребят, были. Деревья, самое низкое из которых достигало ста метров, мясистые папоротники в человеческий рост, мутные до черноты болота, уходящие за горизонт, куда у нас хватало ума не соваться. Это и была планета 271 65

AHZ

, Вертажо чего-то там. Планет “зоны обитаемости” в этом секторе разбросано много. Но условия по-настоящему схожие с земными, были только здесь, а запущенные на поверхность одними из первых космогеологи обнаружили в болотах особый торф. Исследования показали, что эти бардовые куски земли прекрасный источник энергии. “Красный торф”, как его прозвали, по результатам первых экспериментов мог чуть ли не заменить плутоний. Но был совершенно безопасным, более доступным, и что самое важное, гораздо дешевле в производстве. Природный быстровозобновляемый энергоресурс, это ли не мечта человечества? Обнаружил планету экипаж “Академика Сергея Лебедева”, первые исследования проводил Роскосмос, запустивший на ее орбиту “Вегу-87”, космогеологи тоже были от них, поэтому Евразийский Союз прочно застолбил Вертажо Эридана и занялся добычей торфа. Это было полвека назад и так как ни одно новое производство не обходится без сложностей, вот и “Ипситорфпром” столкнулся со своими. Во-первых, находилась планета у черта на куличках, а солнечный парус еще не был усовершенствован. Летали с помощью громоздких экранов Фаулера, усиленных обычными ионными двигателями. Поэтому летали долго. И поэтому лететь работать на Вертажо Эридана мало кто хотел. Проблема перенаселения Земли, к тому времени, осталась в прошлом. Человечество активно освоило несколько планет поближе и расслабленно обнаглело. Не привлекали даже высокие зарплаты. Если продолжать их повышать, то это сделает производство не таким уж и выгодным. Прибыль будет, но не та, что хотелось бы нашим хапугам. Вопрос – стоит ли овчинка выделки, не стоял. Понятно, что стоит. Но жаба хапуг все равно душила. И дело не только в рабочей силе. Оборудование, его доставка, установка, организация работы. Плюс специалисты, инженеры, медики, различный техперсонал и еще множество народу, которые, как ни плюнь, необходимы. Все это надо кормить, обеспечивать духовным минимумом и материальным максимумом, чтобы сильно не дергались. И это при том, что лететь до 271 65

AHZ

семь лет в каждую сторону. То есть еще и перевозки, как персонала, так и продукта. А уж сроки... Выход нашли. Все звали их китайцами, но китайцами они не были. Во всяком случае, сильно обижались, когда их так называли. Какие-то древние обиды с правителями Поднебесной. Не уживались они вместе, ни при династиях Минь, Цинь, Сгинь, ни с компартией и неоднократно воевали. Веке в девятнадцатом, с помощью англичан даже создали свое государство. Но ненадолго. Через три года, англичане же, усмирив Китай и заставив его покупать опиум, отозвали свою защиту и китайцы, вырезав зачинщиков, вернули бунтовщиков под свое крыло. Так что жили чхоме именно в Китае, во всяком случае, частично. В южной части. И частично в приграничных с Китаем странах. Своего государства у них так и не было. Будучи гражданами КНР, Мьянмы, Лаоса и Камбоджи они находились в контрах с ними со всеми. По этой причине, высоких должностей не занимали, были честными работягами. Человечество частично решило проблему безработицы, когда освоило космос, но чхоме не повезло и здесь. Прежде они были заняты в основном в добывающей промышленности, но после того, как с обжитых планет стали поступать руда, ископаемые, сырье всех видов, в том числе и совершенно новое, то остались не у дел. Переквалифицировались потихоньку, кто в смежные профессии, кто в криминал, оставшиеся тихонько бунтовали. На работу в далеком космосе согласились с радостью. Ехали целыми семьями и уже тогда начались первые разговоры о новом доме, земле обетованной. Но в чем-то это было правдой, а глубины сказанного никто из администрации “Ипситорфпрома” не осознал. Хотя вряд ли чхоме тогда сами имели ввиду что-то криминальное. На Вертажо Эридана все складывалось замечательно. Новоприбывшие оказались работящими, быстро нашли общий язык с русскими инженерами, геологами, медиками. Конфликтов не было. Не было первые двадцать лет. Присутствовавший на инструктаже, где нам все это и объясняли, проработавший на Вертажо четырнадцать лет машинистом-бурильщиком Григорий Лаврентьев, рассказывал, что до сих пор не может поверить в произошедшее. Он помнит планету, базу, как очень приятное место и чхоме, что ребят, что девчат помнит только такими же приятными. Синчи Тху прибыл во второй партии. Проработав варщиком торфомассы меньше года, он стал рассказывать соплеменником, что во сне его посещает богиня покровитель народа чхоме. И она поведала ему, что земля эта теперь их новый дом по праву. В администрации, куда стали доходить слухи, всерьез его рассказы никто не принимал, по понятным причинам. Даже не без юмора рекомендовали психологу проверить, кто там посещает рабочего по ночам и точно ли он варит одну только торфомассу. Мозгоправ первый и забил тревогу. Еще до того, как Синчи Тху пришел на прием, на врача стали косится. Рабочие не просто бросали на него неприязненные взгляды, а еще и что-то злобно шипели, когда он проходил мимо. И причиной оказался именно вызов Синчи Тху на прием. Не смеет какой-то лекаришка сомневаться в видениях пророка чхоме! Разговор с Синчи Тху ничего не дал. Психолог видел, что он юлил, уклонялся от прямых ответов, пытался перевести разговор. То есть, с этими снами, речь шла не о психологическом или психическом отклонении, а о целенаправленном вранье. И это было бы ничего, многие придумывают себе другую, более интересную, чем реальность, жизнь, если бы не одно “но”. Рассказы варщика упали на благодатную почву. Его стали слушать. Рабочие собирались группами, внимательно слушали, потом долго и горячо что-то обсуждали. С руководством стали разговаривать пренебрежительно, надменно и даже откровенно грубо. В один прекрасно ненастный день кто-то из чхоме прямым текстом послал мастера участка, присокупив к ругательствам фразу – “ты чего это на моей земле раскомандовался?!!” И если до этого на предупреждения психолога администрация внимания не обращала, то после этого начались разбирательства – а, что собственно происходит на благополучном производстве? Немногочисленная охрана, в чьи обязанности, в основном входила функции гонять местное зверье от производства, была переведена на усиленный режим, но спохватились поздно. Управляющий директор торфопредприятия попросил весь персонал собраться в актовом зале. И административно-управленческий, и инженерно-технический. Это потом установили по записям директора, найденным в его кабинете. Аккуратист, он вел собственный бумажный дневник, вместе с официальным электронным журналом. Бумажки сообщали, что он намеревался произнести прочувственную речь о всеобщем братстве, о том, как они все важны друг для друга и что никто не намеревается ущемлять ничьи права. Больше директор не написал ни строчки. Ни на компьютере, ни на бумаге. Когда контакты с колонией прервались, сначала, опять же, никто не обратил внимания. Связь с дальними колониями всегда была паршивой и ненадежной. Но когда ответа не было больше трех недель, забеспокоились. Первой мыслью было, что на Вертажо Эридана навернулась станция связи и еще почти месяц ждали, когда ее починят. Связисты в колонии были профессиональные, рукастые, с техникой на “ты”, поэтому проблем, казалось быть не должно. Через два месяца после потери связи, когда стало ясно, что что-то происходит, руководство Ипситорфпрома внимательно прочитало последние записи из электронного журнала и подумав, передали их в МГБ, хотя скорее проформы ради. Всерьез, в то, что на планете что-то случилось, так никто и не верил. В МГБ очень внимательно ознакомились с документами, отметили фразы “неприязненные отношения между представителями...” и “возможная конфликтная ситуация”, и отправили на Вертажо Эридана три десантные роты, усиленные минометной батареей. Тогда впервые была на практике использована новая система солнечного паруса и десантура была на Вертажо уже через два месяца. Тот рейд и в летописи космонавтики так и вошел, как прорывной, инновационный, но это уже другая история. Технологическая. Корабль завис над планетой, разглядел с орбиты колонию и то, что все рабочие объекты пусты. Окончательных выводов делать не стали, но, то, что дело не в станции связи, убедились. Ее тоже внимательно разглядели. Антенна цела, энергию датчик улавливает. Понаблюдали за беспечно резвящимися людьми внизу, отметив и то, что среди них нет ни одного в гражданской одежде или белом халате. Сплошные оранжевые комбинезоны. Что еще интереснее, у многих в руках автоматы, каковые хранятся только под замком в оружейной. И зверья, против которого их можно применить, вокруг не видно. Это, опять же, ни о чем конкретном не говорило, но еще сильнее приближало к нехорошим выводам. Десантники высадились ночью. Их никто не ждал в ближайшие пять лет, поэтому все закончилось, даже не начавшись. Не было ни одного убитого ни с одной стороны, а к раненым можно отнести только двух чхоме, которым ободрали животы и спины, когда вытаскивали из щелей между энергоблоками электростанции, куда те со страху попрятались. К слову, работала электростанция на том самом красном торфе. Но это тоже другая история. Технологическая. Немногочисленных чхоме собрали во все том же актовом зале и стали разбираться. Запуганные мятежники, пряча глаза и беспрестанно кивая друг на друга рассказали. И про Синчи Тху и про его сновидения. И про то, что богиня подарила им эту землю. – Где административный персонал, инженеры, медики?! Где русские?!! – спросил капитан. На этот вопрос чхоме не отвечали, только вжимали головы в плечи. Нашли пропавших, точнее то, что от них осталось, в канаве, за монорельсовым составом, ведущим к пусковой площадке. Звери сильно постарались, так, что толком уже и хоронить было некого. Убивали людей, как выяснилось в ходе разговора, в актовом зале, а трупы потом выбросили сюда. Десантникам категорически было запрещено трогать пленных и капитану пришлось вмешаться, прежде чем восстановить порядок. Некоторых из чхоме помяли, но не до смерти. Собственно, во время экзекуции и было отмечено, что новых аборигенов не так много, как следовало бы. Сверились с предоставленными списками и стало ясно, что больше двух третей чхоме отсутствуют. С орбиты их посчитать было невозможно, слишком хаотично перемещались. Расспросили, в основном с помощью прикладов – где остальные? И чхоме ответили, что остальные представители величайшего народа под звездами, во главе с Синчи Тху ушли в лес искать место для пашен и пастбищ. Пророк всерьез собирался обживать Вертажо. Из дальнейших расспросов пленных стало ясно, что Тху, конечно рассчитывал на захваченное торфяное производство, как основной доход, но прагматично осваивал и сельское хозяйство. Навыки у чхоме сохранились. Многие летели на планету только-только расставшись с сохой, причем в буквальном смысле. Обработкой пашен и животноводством занимались с малолетства, в его практически первозданном виде и двадцать второй век ничего не изменил. Несколько дней бойцы КДВ с орбиты разглядывали окружающие колонию леса, но безуспешно. Леса настолько густые, что приборы просто не могли ничего засечь сквозь зеленый потолок. Время от времени тепловизоры фиксировали объекты, но каждый раз это оказывалась местная живность, коей вокруг колонии было в изобилии. Несколько раз, с надеждой вглядывались в обнаруженные скопления красных точек, но при детальном осмотре, это каждый раз оказывались клубки змей. Чхоме ушли настолько далеко от колонии, что, не зная, где их искать, рыскать приборами по поверхности лесам бесполезно. Или они были не чувствительны к термографии. Самое нелепое, что скорее всего последнее, так как спустя неделю чхоме объявились, самым неожиданным образом. Десантники тупо расслабились. Так всегда бывает при затянувшихся операциях, когда долго ничего не происходит. Чхоме выскочили из леса, с той стороны, которая считалась непроходимой и даже не охранялась часовыми. Выскочили и атаковали минометный расчет, расположенный на крыше одного из заводских зданий. Ставить орудия на мягкой болотистой земле командир расчета посчитал нецелесообразным. Чхоме, человек двадцать, в несколько шагов забежали по наружной боковой лестнице и в упор открыли огонь по бойцам. Те успели огрызнуться, но их было всего полвзвода и полегли все. Чхоме похватали минометы, боеприпасы, стрелковое оружие. В этот момент их накрыли пулеметом с промывочной башни. Потом подключились бойцы, сидевшие на посту в кабине роторного экскаватора. Почти всех атаковавших убили. Но те успели сбросить четыре миномета вниз, опять же с той стороны, которая считалась непроходимой. Там минометы и боеприпасы похватали остальные чхоме и утащили в лес. Погоню снарядили сразу, по горячим следам, но не догнали, а поиски в лесу, где эти черти уже прекрасно ориентировались, ничего не дали. Минометы – стандартная стотрицатка с возможностью дистанционного управления, которое на этой планете работало через раз. Потом пытались засечь местоположение минометов по радиоканалу, но тоже безрезультатно. С тех пор прошло шесть лет. Да, чхоме выбили с торфопредприятия, но с планеты они никуда не делись. Жили где-то рядом, а значит возобновить добычу и переработку ценного сырья не представлялось возможным. Торф сразу после этого взлетел в цене, что дало богатую почву для предположений любителям заговоров. Якобы вся эта история с чхоме специально была придумана для того, чтобы подороже продать хранящиеся запасы торфа. На Вертажо прибыли три мотострелковых батальона 10-ой гвардейской общевойсковой армии, которые заняли колонию и высоты вокруг нее. Колония состояла собственно из торфяного производства, жилых помещений и пусковой площадки. Ждали новых рабочих, которых набрали на удивление быстро и всех – на территории Евразийского Союза. В этот раз назначили такие зарплаты, что самый последний уборщик получал больше менеджера среднего звена на Земле. Ждали рабочих через год, так как доставляли их обычным грузовым транспортом, под который современный солнечный парус пока не доработан. А вот нас, разведбат КДВ прислали недавно. На сверхскоростных космических парусах. При помощи геологов, географов, биологов, еще ученых и какой-то сингулярности были вычислены координаты “возможного нахождения” мятежников. Наша задача была найти основную часть чхоме. Найти, а затем привлечь тяжелую артиллерию с орбиты или мотострелков. Пока план реализовывался не очень успешно. Как я уже сказал – нашли нас. Правда именно там, где и указывали ученые. Так, что они как раз не ошиблись. Глава 3 Больно! Больно!! Больно!!! Сука, больно!!! Водки я так и не нашел. А еще у меня не было ни оружия, ни даже обуви. Жрать было нечего, но ничего из этого меня не волновало. Левая часть лица горела, щека опухла, глаз заплыл. В дополнение казалось, что болели все зубы и тошнило. Когда потом спрашивали, зачем пошел вслед за чхоме, отвечал, что из чувства долга и желания спасти товарищей. На трибунале меня спрашивали много, с пристрастием, прилежно не замечая, что между допросами синяков на мне все больше, а зубов все меньше. Я не врал. Я действительно так думал. Но лишь краем сознания. Основная гнавшая меня за чхоме мысль, была такая – у них обезболивающее. В учебке нам рассказывали про синтрадол. Его действие, когда и как применять. Я служил три года, за это время синтрадол заменили аллилфанолом. По словам пацанов, которым довелось испытать действие обоих препаратов, действовал он хуже, но дольше. За ним я и шел. Второй проблемой была обувь. Точнее ее отсутствие. Ножа тоже не было. Духи забрали даже столовые с кухни. Под перевернутым столом нашел черпак, расплющил камнем. Заточил о шершавую половину другого камня. Срезал с колеса полевой кухни два куска покрышки и выстелил внутри корой с ближайшего дерева. Завернул ноги в лоскуты от брезентовой палатки и пусковыми проводами привязал к ним шины. Работал быстро, поэтому получилось грубо, но прочно. Как я уже говорил, духи вычистили лагерь, почти полностью. Кроме непосредственно оружия, забрали броники, шлемы с их коллиматорами, рацией и наушниками, хотя все это на планете работало через раз. Связь с самого начала была отвратительной. Прежде чем уйти, еще раз посмотрел на ребят, лежащих на земле. Ближе всех ко мне лежал Пью смотрящий широко раскрытыми глазами в предзакатное небо. Между глаз чернело пулевое отверстие. Мыслей не было. Не было ни злости, ни ярости, ни даже желания отомстить. Жалко их было. Почти как себя. Стараясь не выть, только тихо постанывая, пошел по следам духов. Увели Стаканыча, Вжика, Цезаря, Ефима и Аку. Двое ранены, но легко. Это я определил по следам. Кто именно, непонятно. До вечера еще далеко, время к полудню приближается, но когда нырнул в чащу, показалось, что ночь уже наступила. Кроны деревьев закрывали небо от солнца и следы чхоме были еле видны. Если не догоню их в ближайшее время, то духи затеряются в лесу. Шли они, судя по шагу, не торопясь. Бегать им не от кого. Я должен был идти крадучись, но шел быстрым пьяным шагом, сдерживая порывы схватится за рану на голове. Схватиться и держать. Как мог, сдерживал и стон. Через шесть километров нашел втоптанные в землю обертку от сухпаевского повидла и пластмассовую ложечку. Еще чуть дальше, дымящийся костер. Покинутый полчаса назад, не позже. Совсем не таятся, уроды. Дальше следы терялись на густо заросшем дырявыми лопухами склоне оврага. Я долго искал, где они в него спустились, потом плюнул и съехал вниз, выбрав на глаз единственное место, где можно было из него вылезти. И ошибся. То есть, вылезти там было можно, но чхоме в овраг не спускались вообще. И как только я въехал в грязь на дно впадины, стало понятно, почему. Сначала я подумал, что это вздыбленные корни деревьев, а их шевеление отнес к последствиям сотрясения. Но когда корни, разбрызгивая жидкую грязь, кинулись ко мне, пришло осознание, что контузия тут не причем. Местные змеи, это первое, о чем рассказали, когда предупреждали об опасностях планеты. Живут колониями и бросаются на любое движение. Толщиной как поливальный шланг, достигают метра в длину и когда их показывали на экране, казались взбесившимися пружинами. Неядовитые, жертв душат. Причем любого размера, накидываясь на них стаей. И не обязательно с целью заглотить. Или инстинкт охраны территории слишком развит или просто всех ненавидели. Нам показывали на экране, как гады завалили местного оленя. Он их передавил немеряно, топча и катаясь по траве, но это не остановило взбесившиеся шланги и остальные его придушили. До сих пор помню мутный глаз бедной животины, жалобно моргающий из-под копошащейся кучи. Сейчас они ненавидели меня. Я бросился к противоположной стороне оврага, и хватаясь за торчащие из стены настоящие корни, попытался выбраться наружу. Подтянулся, схватился за следующую корягу. Ладонь проехала по скользкому, и я полетел вниз. Первая змея вцепилась зубами в резиновый носок самодельной сандалии и в несколько яростных движений намоталась на ногу. Ступню сдавило будто тисками. Я сделал глупость и попытался стряхнуть ее, мотая отяжелевшей ногой. Остальные змеи приближались, летя по грязи, как фигуристы по льду. Я совершенно не мужественно завопил и снова полез по стенке оврага. Земля сыпалась на голову, комья били по ране, но боль не чувствовалась. Все вытеснил страх. Жидкая грязь на дне оврага кипела и десятки, если не сотни змей летели ко мне со всех сторон. Карабкаясь по корням, молясь, чтобы больше не попались скользкие, забрался на самый верх. Выбираясь из канавы, ухватился за утопленный в землю камень и он, вывалившись из земли, как орех из грильяжа, полетел вместе со мной вниз. Одну змею я раздавил точно. Остальные накинулись, кусая руки, ноги, туловище. В грязь я упал плашмя, наполовину утонув в ней, что помешало змеям обвиться вокруг моих конечностей. Продолжая орать, я вскочил, третий раз подпрыгнув, уцепился за корни и снова полез наверх. На мне висело штук шесть этих тварей. Если бы я пробыл внизу еще секунду, их бы было уже шестьдесят. Ноги как связанные. Лез, подтягиваясь на одних руках. Правую обвивала шипящая лента и сдавливала, будто стальная, но большинство висело на ногах. Лицо упиралось в стенку оврага, и на голове, беспокоя рану, извивалась чешуйчатая диадема, пытаясь перелезть на шею. И перелезла, когда я, с трудом цепляясь “забинтованными” непослушными ногами за край обрыва, выкарабкался и распластался на траве. Дышать стало тяжело, я засипел, попытался схватиться за пресмыкающееся на горле. Сделать это удалось только одной рукой, вторая уже затекла. Напряг шею, выпятил челюсть и просунул пальцы под живую удавку, оттягивая ее как жмущий воротник. Второй рукой лупил по земле, камням, корням, пока не убил змею на ней, хватка ослабла, и я не скинул гадину с руки. Дышал сипло, с присвистом, в глазах темнело. Освободившейся рукой ухватил змею на шее за треугольную голову. Она сразу вцепилась в нее зубами, а я стал разматывать упрямо сдавливающие горло, кольца. Моя голова моталась и колотилась обожженной раной о каменистую землю. Чешуйчатое тело терлось о чувствительный шмат кожи. Орать от вернувшейся боли больше не мог, просто продолжал хрипеть. Стащив с шеи змею, шарахнул ее об землю, как плетку. Дышать стало легче, я заколотил кулаками по обвивавшим немеющие ноги тварям, чтобы их было легче сдирать. Лежал на земле, с полудохлой змей в кулаке, тяжело дышал и старался не думать о боли. Подбирал мысли, стараясь сосредоточится на нужных – где духи обошли овраг и где теперь искать их следы? Перед глазами покачивались высокие травяные стебли, украшенные гроздьями мелких белых бутончиков. Сквозь них и пришел ответ. Носки армейские ботинок смотрели точно в мою сторону. Торчали метрах в пятнадцати от меня, из-за куста шиповника или как это здесь называется. Торчали на одном месте, из чего следовало, что обладатель ботинок меня в траве не видел, а значит вышел к оврагу только что, когда я со змеями уже отвоевался. Я снова перестал дышать, вжался сильнее в землю и не сводил глаз с родной армейской обуви. Может быть, это даже мои ботинки. Ботинки, тем временем, двинулись в мою сторону. Судя по пружинистой и беспечной походке, дух был не насторожен. Он слышал шум и заинтересовался. Но точно не боялся, так как был уверен, что некого. Боль опять отошла на второй план. Высокая трава скрывала меня до поры до времени, но через несколько шагов чхоме увидит валяющуюся на земле фигуру в грязном камуфляже. Рядом была только кочка, недостаточно высокая, чтобы служить серьезным прикрытием, но другого не было, и я медленно пополз к ней. Есть выражение – “ходить на цыпочках”. Так я полз на цыпочках, отталкиваясь пальцами ног, шевеля тазом и локтями. Я все равно не успевал уползти за кочку и сам чувствовал это, поэтому на полпути замер. Чхоме в измазанной брезентовой куртке прошел в десяти шагах от меня и остановился у края оврага. Думаю, он меня не заметил, потому что посчитал частью ландшафта. Я весь был в грязи и выглядел, как продолжение кочки. Первая мысль была скинуть его в овраг. Вскочить, подбежать, благо расстояние всего ничего и толкнуть. Искушение было так велико, что у меня мышцы напряглись, автоматически готовясь к рывку. Но потом сквозь замутненное болью сознание, постучалась мысль, что, во-первых, полетит он с криком, а вряд ли остальные далеко. А во-вторых, мне нужно было его снаряжение. Из собственного снаряжения не было ничего. В руках только змея, которая вдруг начала шевелиться. Метр я еще полз, чтобы между духом и пролеском, откуда он вышел, оказалось дерево. Вдруг кто-то смотрит оттуда. Потом подскочил к хунхузу сзади, набросил змею ему на шею, повернулся влево и закинул чхоме себе на спину. Я подождал секунд десять после того, как дух перестал дергаться, прежде чем швырнуть его вместе с теперь уже окончательно сдохшей змеей, в траву. После чего, первым делом не автомат схватил, а полез в разгрузку и подсумок ища медукладки. Одну, как правило, хранят в разгрузке, другую в подсумке. Все подсумки этого кретина был забиты плитками шоколада и гематогена! Все!! Матерясь и шипя от боли и разочарования проверил разгрузку. Пальцы погрузились в открытую рисовую кашу с говядиной, недоеденный пакет которой этот придурок положил в карман жилета. Не было ни запасных магазинов к автомату, ни гранат, ни аптечки. Хунхуз был полностью загружен жратвой. Во фляге и то лимонад. Я схватил автомат, проверил приклад, на который новички иногда наматывали жгут, считая это форсом, якобы для более быстрого доступа, в случае ранения. Внутрь вкладывали ИПП. Это была одна из первых вещей, от которых отучивал прапорщик Чемерис в учебке, объясняя, что кровоостанавливающий жгут натянутый на приклад, быстро высохнет, потрескается и станет непригодным. К тому же автомат можно потерять, а вот разгрузку сложнее. Не было у этого придурка ни хрена! Не то, что аллилфанола или дипиронитрита, которым можно было бы обеззараживать рану, у него вообще не было никаких лекарств! На лимонад, что ли выменял?! Дальше, хуже. Автомат был пуст. Патронов не было ни в магазине, ни в стволе. Я врезал дохлому хунхузу по морде пару раз. Просто со злости и стал рассматривать трофеи. Обычный АЛ-81. Автомат Левашова или Юрмаш по индексу ГЕАУ. “Леваш” или “Юрка” как его называли мы. Перед высадкой нам выдали “тихого Юрку” с интегрированным ПБС, так как планировалось проведение бесшумных операций. Он и так тяжеленный, а уж с глушителем на весь ствол и вовсе весил больше пяти килограммов. Бронежилеты, после того, как их начали не столько изготавливать, сколько выращивать на основе гелия и биотехнологий, стали почти непробиваемыми из стандартных винтовочных калибров. Это было особенно заметно после войны на Ронго в 2170 году. Тогда и был объявлен конкурс на штурмовую винтовку под калибр 8.6×70 для автоматов и на пистолет для десятимиллиметрового патрона. Новый пистолет Заболоцкого, он же “зяблик”, как и новый автомат, был на редкость огромным, но отдача, несмотря на используемый патрон, слабая. Гасилась системой сбалансированной автоматики. “Зяблик” сразу пришелся бойцам по вкусу, во многом и из-за слабой отдачи, высокой надежности и продуманной рукояти. В руке сидел как влитой. Было у него еще одно прозвище. Официально пистолет назывался ПЗ – 10, так что неофициальное родилось само-собой и очень быстро. Произнесите название пистолета быстро и поймете какое. И в КБ и в Минобороны, как-то прозевали этот момент, но менять ничего не стали. Все уже было утверждено, подписано и ушло, как в армию, так и на гражданский рынок. И пистолет, и прозвище. Впрочем, прозвище, подходящее. Но у этого духа “зяблика” не было. Лишь штурмовая винтовка с пустым магазином и лазерный целеуказатель. Значит автомат Ефима. Такая штука только у него была. Любил пофорсить. Указатель, не то, чтобы бесполезен, но на планете, как и вся хитрая техника, работал через раз. Сняв с духа нож “сангар”, заметил у него за поясом, держащим штаны из грязной смесовой ткани, необычный ствол. Такие только в старинных фильмах видел. Эта древняя модель называлась 1911 и лет двести назад, ее изготавливали сразу несколько оружейных производителей. Полностью металлический с надписью Remington на кожухе-затворе, пистолет выглядел странно чистым и даже блестел. Странно это было потому, что на вооружении он последний раз стоял те же двести лет назад. Еще лет пятьдесят продавался как гражданское оружие, но потом был вытеснен с рынка новыми моделями. Еще страннее то, что вот как раз этот древний экспонат был заряжен. Правда, всего тремя патронами, но все же. Я и не знал, что к нему патроны до сих пор выпускают. 45 калибр давно стал древностью даже на гражданском рынке. Проверил патроны. Чистые, блестящие. Не старье. Где он все это взял?! С собой на планету привез, что ли? Еще, когда как рабочий ехал? Решив оставить разгадку на потом, еще раз врезал хунхузу по морде, и чтобы больше к этому вопросу не возвращаться, провел его же ножом по его же горлу. Хотя нож, как раз из наших. Последним разочарованием стала обувь. Ботинки оказались на два размера меньше, так, что точно не мои. Относительно вооруженный, в самодельной обуви, я двинулся в ту сторону, откуда выскочил этот чудик. Чтобы хоть как-то отвлечься от боли, задать ритм и держать дыхание бурчал себе под нос кричалку. Неуставную. Я пришел к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало Глава 4 Когда до 14 лет живешь в лесу, то огромное количество вещей тебя не интересует. И только по одной причине – ты не знаешь об их существовании. Отец вовсе не был очень строг со мной, наоборот, мне позволялось почти все. Я, например, мог играть сколько угодно с собакой, точнее собаками, ибо у нас их было семь. Два волкодава, сенбернар, кавказец и три дворняги. Две размером с легковую машину и третья, мамина любимица, помесь болонки, мопса и подозреваю, что крысы. Из дома она почти не выходила, большую часть времени сидела перед стеклянной дверью, беспрестанно тявкая на собратьев постарше, прекрасно осознавая, что те ее не достанут. Недавно вспоминал то время и отрешенно подумал, что забыл, как их зовут. Всех, кроме здоровяка Гарибальди. Когда я в возрасте пяти лет, заблудился в лесу, погнавшись за стрекозой, за мной пришел именно Гарибальди. Темнота наступила очень быстро, и лес, который из окна прежде казался привычной сказкой, стал чужим, злым и полным странных и страшных звуков. Лохматый Гарибальди выскочил из темноты, тихо поскуливая, облизал мое заплаканное лицо и беспрестанно оглядываясь, пошел вперед. До сих пор помню хвост, прыгающий на уровне моих глаз, как дворники на машине. Наверное, поэтому и запомнил его имя. Дом вспоминался часто. Дом посреди леса. Одноэтажный, но большой. Грубо собранный со стеклянными дверьми, показывающими с небольшим интервалом картины живописцев прошлого. На этом настояла мама, которая очень переживала, что я вырасту дикарем, а на сенсорном рулоне только играл, да мультики смотрел. Еще вспоминалась кровать. Очень удобная по сравнению со шконкой в камере, где спал сейчас. Отец был уверен, что занимается моим воспитанием. “Отжимайся, приседай, подтягивайся”. “Чему равен корень от частного?”. “Балбес!”. “Бросок отработай, влево колено дави, а не от себя”, “В лесу родился, в лесу и помрешь. Читай, давай!”. Но мама считала иначе, и мне все же, пришлось идти в школу. В 14 лет, впервые. Учился я до этого интерактивно, по программам оренбургской утилитарно-прикладной гимназии. Но мама боялась, что я не научусь таким образом, общению со сверстниками, что, безусловно, загубит мою дальнейшую жизнь. Всю жизнь звал ее “мама”. Слово “мать” коробило. Родители долго определялись со школой, выбирая между Пермью и Уфой. Меня не спрашивали. Наконец, выбрали подходящую в Екатеринбурге, и я “пошел в люди”. Сразу в старшие классы и сразу не нашел языка с одноклассниками. Я, в буквальном смысле слова, жил всю жизнь в лесу. Из гостей, к нам выбирался лишь папин коллега Мирза, приезжавший то по работе, то по праздникам, поэтому из друзей у меня были только его дети – Сабит и Алия. Когда мне было девять лет, принял твердое решение, когда вырасту, женится на Алие, хотя ей было уже почти двенадцать. Через год Мирзу перевели на другой участок. После полугодового общения с Алией по сенсору, мы поняли, что не подходим друг другу и решили расстаться. Она ушла к какому-то Артему, я к Гарибальди. Одноклассники первое время меня не то, чтобы не любили. Они просто не держали меня за человека. Не в том смысле, что презирали, а просто не расценивали, как гомо сапиенса. И уж тем более, как одного из них. Мое детство, проведенное в походах и рыбалке, теперь и мне самому, казалось проведенным на другой планете, хотя впервые я покинул Землю, уже будучи в рядах КДВ. Однокашники не понимали меня, я не понимал их. Прежде я казался себе, вполне современным подростком, слушающим современную музыку, выращенному на современных фильмах. Но в ряды сверстников не вписался. Первый день в школе хорошо запомнил. Школьный коридор на большой перемене напоминает улей. Много пчел, все жужжат и имеют озабоченный вид. – Это ты в лесу живешь? Я удивленно обернулся. Удивил даже не идиотский вопрос, а интонация с которой он был произнесен. Пискляво и высокомерно одновременно. Тощая, в сетчатой майке на футболку с прорезью на груди. Очень вызывающе и модно. Смысл в том, чтобы продемонстрировать полушария. Вот только пискле демонстрировать было нечего. А маечка делала ее похожей на запутавшуюся в сетке селедку. – Чего молчишь? – продолжала пищать она, – это ты из леса? – Я из лесу вышел, был сильный мороз, – задумчиво ответил я. – Сейчас же сентябрь еще, – удивилась пискля, – ты с Игарки, что ли? С фотовольтаической станции? – Почему именно со станции? – уже удивился я. – Игарка большой город. – Да. Но только на станции предки зарабатывают так, чтобы их чадо в эту школу угодило. Сюда плебеям не попасть. Я тогда, наверное, впервые в жизни задумался, чего стоило родителям мое обучение. – Просто про тебя тут разговоры ходят, что ты сын лесничего или типа того. Все удивились. – А сын лесничего – это плохо? – уточнил я. – Да при чем здесь “плохо” или “хорошо”. Просто существует определенный круг общения, куда не могут попасть некоторые типажи людей. – И почти извиняющимся тоном добавила, – Ну не сможет же сын лесничего поддерживать разговор в компании людей, выше его по уровню интеллекта. Но раз ты из Игарки, со станции... – Правильно говорить “лесник”, – вежливо перебил я. Мой отец отвечает за определенный участок малонарушенных территорий леса. Лесосека и лесопосадка. Охрана территории, отслеживание популяции диких животных. Часто употребляется термин “егерь”. А Некрасова в вашей компании высокоинтеллектуальных людей знают? – Это Костян что ли? Из десятого “в”? – Нет. Он Колян, – я все ждал, пока она извинится или хотя бы смутится. – Тогда не знаю. Значит егерь... О, Вероника, подожди! Пискля сорвалась с места, мгновенно забыв обо мне. Догоняла она невысокую брюнетку, вальяжно шествовавшую по коридору. – Вероника, смотри! – пискля достала красную пузатую коробочку и продемонстрировала содержимое. Эта Вероника с авторитетным видом выудила из коробочки блестящую цепочку. – Отец с Кеплера передал, – пискля ждала одобрения от брюнетки, – там добыча и производство дешевле. Вероника критично рассматривала инопланетное золото, а я рассматривал Веронику. Сердце заколотилось. Невысокая, с хитринкой в глазах и очень красиво оттопыренными ушками. Она же меня не видела. Только цепочку. – Ты куда уставился питекантроп? Пухлогубый парень с золотым локоном, спущенным на лоб напоминал херувима. Подошел сбоку и нахально разглядывал в упор. Такое самоуверенное и ухоженное хамло мне прежде попадалось на киноэкранах, где изображало резких ребят. Или плохих, которых эффектно бьет в челюсть герой, или очень плохих, с которыми эффектно целуется главная героиня. Мне захотелось ударить его в челюсть. – Для начала, кто спрашивает? – Я тебя спрашиваю, чмо немытое! Куда уставился?! Со своих гор спустился, ходи тихо, смотри в пол! Если понадобишься, позовут. И гляделки спрячь, пока тебе их фонарями не украсили! Кровь бросилась мне в лицо. Со мной никогда, и никто так не разговаривал. – Ты понимаешь, что за такие слова надо отвечать?! – Я тебе сучок и отвечу и в бараний рог закатаю, а потом еще и на машине перееду. Испачкаюсь, конечно, но что поделаешь. Ты это... в следующий раз, душ прими. Я тебе каждый раз, когда ты рот раскроешь или уставишься, куда смотреть не надо, рыло чистить буду. Будь чистым, чтобы я не сильно пачкался. – Игорь, что у вас там? – брюнетка оторвала глаза от цепочки и смотрела на нас. – Все хорошо, милая. С новичком знакомлюсь. Он неопытный, ничего не знает, а я объясняю. Учу фульмара жизни. – Кого? – Фульмара. Это по-итальянски. Ты же знаешь, как я люблю Италию. – Слышишь, итальянец, – я был уже взбешен. – Пойдем-ка, выйдем. Я тебя тоже кое-чему научу. – Пошли дорогой, пошли, – он покровительственно хлопнул меня по спине. Я скинул руку и повернулся к нему спиной, направляясь к выходу. Этого делать не стоило. Удар был такой, что в глазах потемнело. Я упал на четвереньки, перед глазами все кружилось и тут меня еще пнули в живот и сразу по рукам, лишив опоры. Я проехался носом по грязному школьному коридору, рядом шлепнулся сенсорный рулон. – Шабалов!!! Перед глазами возникли каблуки. – Да, Рината Камаловна. – Ты опять дерешься?! – Я?! Рината Камаловна. Здесь нет никакой драки, уверяю вас. Новенький споткнулся. Ему у нас неуютно, все непривычно. Только с гор спустился. Глаза разбегаются. Вот и споткнулся. – Шабалов. Это плохая привычка, всех вокруг за дураков держать. Ты бы хоть врал не так шаблонно. – Как умею, – вздохнули над моей головой, – но, говорю вам. У него с глазами непорядок. – А ну, пойдем-ка. – За вами Рината Камаловна, хоть на край света, меня, правда, смущало, что вы учитель, а я ученик, но ведь это условности, и я рад, что вы сумели через них переступить. Вокруг заржали. Шабалов ушел вслед за каблуками, а я с трудом вставал. Болели затылок и руки. Подняв голову, увидел перед собой Веронику и писклю за ней. Пискля смотрела, даже не пренебрежительно, а как на стенку, мешающую пройти. – Постарайся не обижаться на Игоря, – говорила Вероника сдержанно, не сочувственно, и я был благодарен ей за это. – Он неплохой человек, хотя тебя сейчас трудно в это поверить. Просто излишне ревнив. – Итальянцы вообще, говорят, горячие, – я стряхивал грязь с коленей. – Раз жизни был в Милане, и теперь каждый свой разговор начинает с фразы, “вот когда я был в Италии”. Особенно с незнакомыми людьми. Пожалуйста, не обижайся. – За Италию, наверное, не буду. А вот удар исподтишка простить сложнее. Не по-мужски. – Говорю же. Ревнив слишком. Хоть я и не даю поводов. – Скоро повод у него появится. У пискли открылся рот и округлились глаза. Вероника подняла брови: – Ты влюбиться успел, когда на пол летел? – Не в тебе дело. Я его проучить собираюсь. – Девушкам такого не говорят, когда хотят завоевать. – Говорю же. Не в тебе дело. А тебя просто влюблю. – Дурак. Слишком в себе уверен. – Нельзя быть “слишком” уверенным. А я еще и обаятелен. – Заметно, – усмехнулась Вероника. – Вот и хорошо. Начинай потихоньку влюбляться. – Пока не вижу причин. – У тебя глаза красивые, – я кряхтел и морщился, гладя себя по ребрам. Пинок был очень силен, но ничего не сломано, кажется. – Слабенько. Поработай еще. – Она засмеялась и прошла дальше. Пискля, не сводя с меня круглых глаз, семенила за ней. – Ничего, я не тороплюсь, – крикнул я вслед. – Нахальный лесничий. – Он егерь, – проинформировала подругу пискля. Глава 5 Главное – это концентрация, повторял я себе, передвигаясь от дерева к дереву и стараясь не слишком высовываться из травы. Кусок кожи, срезанный с макушки, свешивался рваными лохмотьями, закрывал левый глаз, мешал видеть и сосредоточится. Боль не утихала ни на мгновенье, и я боялся вырубиться. Оставив труп чхоме у оврага и пройдя метров сто, пока никого не встретил. Но упрямо шел дальше, – не мог он далеко от остальных уйти. Отпечатки ног убитого мною духа вели правее, чем я собирался искать остальных, так, что это даже хорошо, что я на него наткнулся. Время сэкономил. Иначе с полчаса бы еще блуждал, ища следы. Левую руку непроизвольно держал у лица, защищая рану от веток папоротника, поэтому чуть было не пропустил огонек. Вспышка мелькнула сквозь зелень неожиданно близко, и я замер. Получается, я уже метрах в десяти от них. Медленно опустился на землю, внимательно выглядывая мины и часовых. Ничего не заметив, пополз в сторону, стараясь найти растяжки. Не обнаружив, по-пластунски подлез ближе к источнику света и прижавшись к дереву, осмотрелся. Странное место духи выбрали для привала. Поляна в лесу, по сути, открытая площадка, а вокруг кусты и деревья. Мины не установлены, даже часовых не поставили. И вот эти вот идиоты нас накрыли! Обидно. Костер горел посреди лужайки. Необходимость в нем была относительной, но духи, в полутьме закрывавшего солнце леса, так не считали. Они развалились в непринужденных позах вокруг. Я насчитал семерых. Автомат держит только один, но у остальных они под рукой. Два тюка, наверняка награбленное из нашего лагеря. И вытянутый мешок, который задергался, когда один из хунхузов лениво его пнул. Пленный. Кто-то из ребят. Почему один? И где остальные духи? На лагерь напало не меньше полуроты. Сидевший у самого костра чхоме поднял автомат и стал что-то объяснять остальным. Те рассмеялись. Говоривший загорячился, стал стучать по магазину, затем пихнул пакет, полез в лежащую рядом сумку и стал копаться. Но я смотрел на другую сумку. Рядом. Он отодвинул СМВ. Санитарная сумка, набитая всевозможными лекарствами, в том числе и обезболивающими. Ее Витек таскал. Ныне покойный. Боль в левой части головы обострилась. Так себя, наверное, наркоманы чувствуют, когда видят недоступную дозу. Хотя кто его знает, что там наркоманы испытывают, но вряд ли ту же дикую боль, что я сейчас. Семеро. А у меня только три патрона к старому пистолету... Справа от меня зашуршало и прямо над моей головой кто-то гортанно заорал. Я замер, уверенный, что меня обнаружили. Резко повернул голову, собираясь вскочить, но вовремя остановился. Один из духов стоял с другой стороны дерева и кричал в сторону оврага. Значит их восемь. И чудо, что восьмой меня не заметил, когда я тут кругами ползал. Восьмой, тем временем, опустил приложенные ко рту руки, поправил автомат на плече, озабоченно покачивая головой, вернулся к костру и сел рядом с остальными на землю. Выкрикивал, надо полагать, сладкоежку, которого я придушил. Сумка. Обезболивающее. Восемь духов с автоматами. Три патрона и нож. Нож “сангар”. Общая длина 280 мм. Толщина обуха 6 мм. Двусторонняя гарда для лучшего проникновения при тычке. Неудобная рукоятка из черного или зеленого пластика. И я не припомню, чтобы нож, когда-то в боевых действиях участвовал. Ножом вскрывают консервы, режут ветки и колбасу, но не слышал, чтобы до боя доходило. “Анахронизм-бля”, как сказал бы прапорщик Чемерис, качнув клинок кистью и перехватив для удара. Нам выдали-то его по инерции. Лет пятьдесят назад, нож даже вычеркивали из списка снаряжения десантника, так как проведенный анализ боевых действий показал, что на сто тысяч погибших, нет ни одного, в кого бы воткнули нож. Все войны, во всех мирах, проходят на дистанции. Далекой, средней или близкой, но дистанции. Нож оружие улиц. И то среди бедноты. Купить бандюге пистолет при желании несложно. Ножом же убивают по квартирам, во время пьянок. И не тактическим “сангаром”, а кухонным китайским режиком. Не нужен десантнику нож! Только тяжесть лишняя. Потом спохватились, что консервы, жестяные или и картонные, бойцу надо как-то открывать. А ключ-язычок оторваться может. И сало с колбасой резать надо. И лагерь ставить – ветки рубить, колья затачивать, веревку отрезать и даже определять нахождение самодельной мины в земле, без примингдетектора, который несмотря на заявленную надежность, имел дурацкую привычку ломаться на каждой новой планете. Ножи десантникам вернули. Новая модель “сангар” делалась незатейливо. За основу взяли старые образцы “НР”, “вишня”, “якут” и какая-то то ли “шведка”, то ли “датчанка”. Высокотехнологичная нержавеющая сталь, с добавками. Так как речь шла о военном снабжении, то подразумевалось, что выдают нам оружие. Хотя даже по ведомости нож шел, как хозяйственный инструмент. Нож – не оружие. Во всяком случае, последние двести лет. Лет двадцать назад в курс боевой подготовки вернули рукопашный бой. И даже не потому, что считали необходимым обучать нас мордобою, а в качестве обучающей суровости дисциплины. А то вдруг нам жесткости не хватает. Еще через три года вернули навыки ножевого боя. Именно навыки, даже тогда не считалось, что нож – это оружие. Но у меня, кроме пистолета с тремя патронами был только он. Приказывая себе не торопиться, я выстраивал безрассудный план атаки. Безрассудный план безрассудной атаки. Подползти еще чуть ближе. Очень хорошо, что часовых нет и, что духи расслаблены. Несколько мгновений обдумывал, может выдать себя за того сладкоежку, которого оставил лежать у змеиной ямы? Потом отказался от этой идеи. Одежда другая, и ростом я выше. В лесной полутьме меня почти, наверняка окликнут, ответить не смогу, чем вызову подозрения. Да и походка другая. Они это отметят, пусть и подсознанием. Ползком я ближе подберусь. Дождаться бы, пока уснут. Но спать они не собираются, по всему. Просто отдыхают. И скоро пойдут искать пропавшего, если не совсем идиоты. Когда сосредотачиваются, принято закрывать глаза. Я же впился немигающим взглядом в восьмерых человек на траве. Девятого, пленника не считаем. Распределены вокруг костра не равномерным кругом, а растянувшись вдоль заросшей клевером насыпью. Три патрона. 45 калибр, убойная вещь по меркам прошлого-позапрошлого века, но в нынешнем заканчивающимся двадцать втором, почти не используется. С другой стороны, бронежилетов на духах нет. По пуле каждому, нормально. Надо бы целиться в голову, чтобы наверняка, но попасть будет трудно, тем более при скоростной стрельбе. Лучше в альфу. Стрелять надо в тех, что дальше. По оставшимся пятерым, вблизи, работать ножом... Бред! Не получится! Эффект неожиданности, это хорошо, но противников слишком много. После выстрелов они начнут вставать. Первого можно сразу на подъеме ножом в солнце, второго по шее... он спиной, как раз успеет повернуться.... Нет! Даже если получится, останется трое. Как бы растеряны не были, у них автоматы в зоне досягаемости. И любой достанет меня. Надеяться, что они у них не заряжены, как у сладкоежки, слишком самонадеянно. Тот, по всему, просто лопух, с этими своими шоколадками. А эти уже бывалые. Даже со скидкой на дилетантское обустройство лагеря. Им надо будет просто нажать на курок. С такого расстояния не промахнутся. Тем более их останется трое. Тогда первым выстрелом кончаю ближайшего. Того, в камуфляжном жилете, одетом на рубашку с надписью lucky beggar. Две оставшиеся пули его ближайшим соседям. Тем, что у костра, рядом с пленным. Хватаю автомат Лакки и луплю по оставшимся. По степени опасности каждого к тому моменту. Все это ненадежно, но выхода другого нет. Я сейчас не придумаю больше ничего. Голова болит. Все болит! В крайнем случае, просто сдохну по-быстрому. Я не протяну еще несколько часов с этой болью. Стараясь не задеть разодранные висок и щеку, подполз к той стороне опушки, где противник был ближе. И впервые разглядел пленного. Ефим. Лейтенант Ефимцев. Он лежал с кляпом во рту. Голова в крови, глаза закрыты, но грудь вздымается. Я подполз к дереву, встал со своей стороны, вытянул до половины нож из ножен. Вдруг все-же понадобится. Проверил Remington 1911. Первый патрон уже был в стволе, осторожно сдвинул предохранитель вниз, повернув голову, еще раз взглянул на дислокацию. Все ввосьмером спиной или боком ко мне. По веткам прошел ветер. Деревья зашелестели, заскрипели. Ухнула неизвестная птица. Пора. Одним движением я выскочил из-за дерева, вскинул ствол, взял на мушку надпись на спине, точно между буквами “y” и “b”, нажал на спусковой крючок. Тихо щелкнула осечка. Один из хунхузов достал сигарету и потянулся к огню. “Lucky” стал лениво оборачиваться в мою сторону. Запрыгнув обратно за дерево, я мысленно материл древний пистолет. Сумасшедше колотилось сердце. Прислонившись спиной к дереву, сполз на землю и краем глаза выглянул. Лакки смотрел в мою сторону без настороженности, с легким любопытством. Он что-то слышал или видел, но не понял, что. Единственный плюс – боль опять прошла. Адреналин. Осторожно оттянул затвор, поймал выскочивший патрон, вставил обратно в магазин. Если будет еще одна осечка, мне конец. Мозг с невероятной скоростью просчитывал варианты. Может выстрелить издалека, полностью не высовываясь? Если сработают патроны, то троих я выведу из боя. Дальше в лес. Остальных пятерых, что бросятся за мной, запутать, разделить, а потом по одному кончить. Они здесь хоть и давно освоились, все же по сути гражданские, пусть и взявшие оружие и получившие некоторый опыт... Нет. Пятеро с автоматами. И лес знают, в отличие от меня. Наш лагерь нашли и зачистили вполне профессионально. Все-таки сейчас. Руки дрожат. До первого духа менее пяти метров. Я вынырнул из-за дерева. Хоть и собирался стрелять в торс, первый выстрел руки автоматически произвели под кепку. “Lucky” не успев ни встать, ни полностью повернуться уронил голову с дыркой во лбу. Сделав быстрый шаг вперед и в сторону, еще дважды выстрелил. Я всегда неплохо стрелял. Отец учил с самого детства. И из винтовки, и из пистолета. В армии навыки улучшили, и я считался лучшим стрелком в дивизии. Говорю без хвастовства. Над кроватью в казарме у меня висели вымпелы победителя по стрельбе с армейских соревнований в Ростове, Пскове и Омске. Меня даже в снайперы чуть не определили. Помешало, то, что руководству 109-ой требовался такой стрелок, как я, и для отчета, и для дела. Поэтому при распределении я сразу, с тумбочки суворовского, ушел в космодестантники, и даже не марксманом, а сапером-разведчиком. Они просто были нужнее. Оставшиеся две пули ушли точно в цель. Один дух упал сразу, второй с остекленевшими глазами покачнулся и пытался снять автомат с плеча. Вместе с ним и упал в траву. В ленивой тишине поляны выстрелы прозвучали оглушительно и на долю мгновения ошеломили хунхузов. Я отбросил пистолет и спринтерским рывком летел к мертвому “Lucky”. Схватил автомат из-под его руки... Оружейный ремень застрял под трупом. Пятеро духов вскакивали со своих мест, хватали и поворачивали в мою сторону автоматы. Я рухнул на колено, вскинул, нежелающий подняться выше живота, автомат убитого и короткими, по два патрона, тихими очередями автомата с глушителем, свалил еще троих. И тут в автомате кончились патроны, а мне в голову прилетела пуля. Кто этих придурков воевать учил?!! В штурмовой винтовке всегда должен быть полный магазин! Полный!!! А не семь патронов! Пуля задела правый висок по касательной и отрикошетила в сторону. Голова дернулась, кожу обожгло, я полетел на землю. Над головой продолжали лететь пули. Я вскочил как Ванька-встанька, в метре от себя увидел целящегося духа и вздрогнул, когда вместо выстрела его автомат сказал “клик”. Нет, им точно надо пройти “курс молодого бойца”. После боя в лагере они не заменили магазины. Первый урок курса я решил преподать прямо сейчас. Первый и последний. Выхватив “сангар” я кинулся на хунхуза с пустым автоматом. Он, не сводя с меня, круглых, как блюдца глаз, поочередно нажимал курок и дергал затвор. С каждым лязгом вскрикивал, быстро и тяжело дыша. Я поднял руку с ножом, целя ему в глаз, он рефлекторно закрылся автоматом и получил клинок в открывшееся правое подреберье. Умер сразу и пока я вытягивал из раны нож, мне прилетела вторая пуля. В плечо. Боль я не почувствовал, просто крепкий тычок, но этот тычок опрокинул меня назад на один из трупов. Я хватался за землю, за труп, за заросшие мхом и грибами корни деревьев, между которыми упал. Начал вставать, но “труп” вдруг схватил меня за рубашку и за волосы, и потянул к себе. Я вырывался, но оказавшийся живым хунхуз, один из тех, кого я срезал автоматной очередью, навалился на меня, тянулся к горлу и что-то мычал. Я пытался ударить его ножом, но нас плотно прижало друг к другу, и я никак не мог развернуть руку для удара. Тихая стрельба наверху прекратилась, но ненадолго. Через мгновение, последний из оставшихся на ногах духов появился над нами и вскинул автомат. Я взвалил на себя хунхуза, вцепившегося мне в горло и почувствовал, как он задергался под выстрелами. Но калибр 8.6×70, как уже говорилось, был выбран, чтобы пробивать бронежилеты, поэтому сквозь человеческое тело пули прошли легко, и я снова почувствовал тычки. Задрожала рука. Как ни странно, опять никакой боли и конечности не онемели. Стрельба прекратилась. То ли последний оставшийся в живых хунхуз ужаснулся, что своего подстрелил, то ли посчитал дело сделанным. То ли и у этого дебила до кучи, патроны кончились. Искать ответ я не стал, равно, как и дожидаться второй очереди. Скинул с себя труп и в лучших кинотрадициях метнул нож в противника. Противнику обрызгало кровью лицо, которой был измазан нож. А сам клинок пролетел мимо. Мимо и криво. Короткая очередь, прошившая хунхуза на мне, попала в нож. Поэтому я и чувствовал тычки, дрожание руки, но остался жив. Дух дернул головой, уклоняясь от ножа, вновь вскинул автомат, но я уже выпрыгивал на него, отвел ствол в сторону, выстрел ушел в землю рядом с ногой. Мы покатились по земле. Боль в плече, куда попала пуля, не чувствовал, но двигать той рукой было сложнее. Хунхуз пытался высвободиться, изворачиваясь, развернулся в моих недружеских объятиях, но только облегчил задачу по собственному удушению. Я взял шею в замок и откинулся назад. Дух выронил автомат, захрипел, заколотил по моему предплечью. Может, решил, что мы в зале? И я его теперь отпущу, раз он сдается? Противник кинулся-качнулся влево и захлопал по земле, ища автомат. И тут начал подниматься один из подстреленных вторым пистолетным выстрелом. Он шатался, держал руку у живота, из-под руки густой струйкой лилась кровь. Громко застонал, обвел поляну мутным взглядом, увидел борющихся нас и вяло двигаясь, встал на четвереньки. Я усилил захват, надеясь побыстрее закончить здесь и заняться очередным ожившим, но чхоме с которым мы играли в обнимашки, дотянулся наконец до автомата, и я получил прикладом по голове. Плашмя. Не очень сильно. Но по левому виску. Ободранному и обожженному. Я взвыл от дикой боли и чуть было не разжал руки, но выдержал. Как и следующий удар. Третьего не последовало, хунхуз стал обмякать, я подождал еще несколько секунд и только начал разжимать руки, как получил еще раз прикладом по ране. Я опрокинулся, руки разжались и дух выскользнул из захвата. Новый противник, продолжавший пьяно бродить на карачках по лужайке, наткнулся, наконец, на автомат и поднял его одной рукой. На земле передо мной, лежал “сангар”. Черное от крови лезвие, щербатое от пулевых попаданий, искривленно почти под прямым углом. Я схватил нож обратным хватом и ударил полупридушенного духа в живот, когда он размахивался автоматом для нового удара. Он застыл, ухнул, лицо сморщилось, будто он собирался заплакать. Я ударил еще раз. И еще. Над головой прошла очередь. “Оживший” дух стрелял одной рукой, вторая была нужна для поддержки. Встать он не мог. Не вставая, я вырвал автомат из мертвых рук зарезанного противника, направил на стрелявшего и нажал на спусковой крючок. Начинаю привыкать к звуку “клик”. Патроны кончились и у этого. Зато у стоявшего на четвереньках хунхуза был полный магазин. Очередной выстрел просвистел у самого моего уха. Да когда он сдохнет?! Из него кровь хлещет, как из свиньи, а он на крючок жмет. Дух упал на одно плечо и мутными глазами выцеливал меня. Я отбросил бесполезный автомат и отпрыгнул в сторону. Хотя новым выстрелом он вспахал землю аж в пяти метрах от меня. Я продолжал уворачиваться, несколько пуль пролетели в опасной близости, но нужного теперь звука “клик” слышно не было. Я устало попрыгал еще минуту, хунхуз больше не стрелял. Берег или патроны, или силы. Не сводя с меня тусклого немигающего взгляда, уперевшись автоматным рожком в землю, пытался поспеть дулом за моими прыжками. Кинулся на него, когда он уронил автомат и прежде, чем поднял его снова, я, и сам, почти ползком, падая, подскочил к нему сбоку, схватил за волосы, задрал голову и провел кривым осколком ножа по горлу. Хотелось прислониться к дереву и отдышаться. А то и просто лечь. Еще больше хотелось броситься к сумке с медикаментами. Но я вытащил из-за пояса убитого духа “зяблика” и обойдя поляну, пустил каждому валяющемуся телу пулю между глаз. Не нужны мне новые ожившие. Только после этого, заплетающимися ногами рухнул перед сумкой и всадил в себя два тюбика аллилфанола. Один в бедро, другой в шею. Знаю, что нельзя и как это опасно. Говорю же, мне плевать было на правила. Сразу вкатил себе еще изобромид, чтобы смягчить фосфорное отравление, наверняка начавшееся после обстрела. Забрал у одного из духов “сангар” и направился к лейтенанту. Увидев его полный ужаса взгляд понял, что он не узнавал меня. – Ефим, чего смотришь? Это же я. Глава 6 О моем коридорном флирте с Вероникой Шабалов узнал в тот же день. Подозреваю, что благодаря пискле. Ее, к слову, звали Мариной. Узнал и ждал меня на дорожке аллеи ведущей к общаге. – Ты с первого раза не понимаешь, значит, – кивнул он, только завидев меня, когда я вышел из-за поворота. И двинулся навстречу. Игорь не собирался вести долгих дискуссий и бить меня начал сразу. В своем воображении я уже представлял этот поединок. Только за сегодня раз пять. В нем я благородно позволял нанести Шабалову первый удар. Уворачивался, выпрямлялся, наносил четкий и правильный ответный “хук”, затем сразу подсечку под колено. Как учил отец. Набрасывался сверху, брал на рычаг плеча и зафиксировав, добивался признания его неправоты и извинений. С благородным ожиданием первого удара все получилось. А вот дальше пошло не по плану, так как увернуться мне не удалось. Бил он необычайно быстро. Метил в челюсть, попал по скуле и у меня из глаз полетели искры. Я впервые понял, что значит это выражение. Шабалов благородством не страдал, так как на руке у него был прозрачный, почти невидимый кастет. Я рухнул на плитки, сенсорный рулон снова упал, закатившись за бордюр. “Он, что? Каждый день с собой в школу кастет носит?” – посетила голову несложная мысль. Дальше думать стало сложнее, так как я получил пинок в челюсть, почувствовав, как ломаются зубы и как это больно. Шабалов опустился рядом со мной, поднял мне голову за волосы, но в глаза нее смотрел. Он вообще не смотрел на меня, а куда-то в сторону. – Постарайся не рассказывать об этом, скажешь – упал. Зачем мне лишние вопросы? И самое главное, зачем тебе лишние проблемы? А они у тебя только начнутся, если сболтнешь. Я опять буду тебя бить. Это первое. Не отпуская голову, он посмотрел по сторонам и продолжил: – Второе. Если ты, чмо лесное, еще раз, хотя бы посмотришь на Веронику, не то, что подойдешь к ней или упаси тебя бог, заговоришь, я буду тебя бить. – Теперь он смотрел в глаза, – ты понял меня? Смотришь на Веронику – я тебя бью. Рассказываешь о том, что я тебя бил, и я тебя снова бью. Поверь, мне ничего за это не будет. Во всяком случае, серьезного. Проверено. Так как? Понял? Происходившее сильно диссонировало с тем, как я представлял себе окончание нашего разговора, поэтому я решил это исправить. Я тоже взял его за волосы, раз ему так удобнее разговаривать и дернул вниз, приложив лицом о бордюр. Руку, которой он держал мою голову, перехватил и переворачиваясь на спину, увлек за собой, зажав между ног. Как учил отец. Шабалов пытался бить меня кастетом, но из того положения в котором оказался, делать это было неудобно. И я, при каждом замахе, тянул руку сильнее. Он ругался. По-черному. Я такого не слышал даже в Игриме, на грузовой станции, где собирались дальнобойщики перед рывком на Павдинский космодром. Ругался и грозил страшными карами. Рычал, брызгал слюной, требовал отпустить. Всегда интересно наблюдать за крайне самоуверенным человеком, которого жизнь впервые поставила в тяжелую ситуацию. Зажала, так скажем. Рычаг локтя крайне болезненная вещь и очень способствует пересмотру некоторых жизненных позиций. И из определенной позиции, и под определенным углом. Особенно если этот угол продолжать увеличивать. Игорек был очень упрямый человек. Он продолжал выть и ругаться долго. Чуть позже он бы, конечно сдался. Долго такого никто не выдержит. Но в своих оскорбления он перешел на мою семью. Да и я был на него зол. И за подлые удары, и за то, что он принадлежал к той породе людей, абсолютно убежденных, что им все позволено и соблюдать нормы поведения, которые я считал элементарными, необязательно. И потом я подумал, что если отпущу его сейчас, то он встанет, отряхнется и наверняка захочет начать все заново. Поэтому я усилил давление. Давил пока не услышал хруст, а потом дикий вопль. Я не стал его добивать, хотя он бы на моем месте, таким благородным бы не был. Сидел на дорожке, в лужице моей крови и выл, баюкая сломанную руку. – Знаешь, а ты можешь рассказывать об этом всем, – нечленораздельно промычал я ему напоследок, подобрал сенсорный рулон и пошел в общагу. Разумеется, скрыть произошедшее не удалось. Не то, чтобы он действительно всем рассказывал, но этого и не требовалось. И так было понятно. Нашу стычку в коридоре видели многие, а к вечеру у одного оказались выбито несколько зубов, а у другого сломана рука. Тут Шерлоком Холмсом быть не надо, чтобы сделать выводы. Допрашивали нас обоих в больнице, куда меня привезла медсестра из общаговского медпункта, а Игорька родители, вместе с ментами. Посадили рядом и стали задавать вопросы. Я коротко объяснил, что неудачно упал и сославшись на невозможность дальнейшего общения, в связи с онемевшим от обезболивания ртом, молчал и беззубо улыбался. Шабалов буркнул, что упал, потом сообразил, что это слишком похоже на мою версию и добавил, что с лестницы. Благородство я не оценил, все равно он сука, но его заявление не усложняло мою жизнь и то хорошо. В больнице на меня с ненавистью смотрела его мать. Сначала молча, потом наговорила многое. Суть такова, что не дело, когда в среду порядочных людей проникает такая шваль, как я. Что-то подобное я уже слышал сегодня пару раз. Она разорялась бы и дальше, но потом Шабалов-старший, прежде молча сидевший и буравивший меня взглядом, буркнул, что она сыну сейчас хуже делает. Перед уходом его отец подошел ко мне вплотную, когда я сидел в коридоре после разговора с ментами. Я головы не поднял. Он постоял несколько секунд и ушел. Придраться было не к чему. Никто заявления не подавал, менты от меня отстали, и я вернулся в школу через пару дней. Первой кто меня встретил, была Вероника. Точнее Марина-пискля, но она довольствовалась ролью свиты и шпионки. Поэтому увидев меня в коридоре, сделала круглые глаза и убежала. Через мгновенье появилась Вероника. Ни слова не говоря, подошла, поцеловала меня в губы и удивленно подняла брови, когда я сморщился. – Болит все, – объяснил я, показывая на челюсть. – А сладкое мне за что? – Правда, не понимаешь? – Правда. Нет, я конечно и надеялся, и рассчитывал, но не так сразу. – А сразу тебе и не будет ничего. А это за смелость и за то, что этот мажор свое получил. – Я думал у вас любовь? – Поначалу была. Потом у меня просто выхода другого не было. Он скучный, самовлюбленный дурак при всесильном папаше. Надоел почти сразу. С ним вообще говорить не о чем. И расстаться не получилось бы. Во-первых, я его боялась. Честно. Во-вторых, он все равно всех отпугивал. – Так значит, я... Она приложила палец к моему рту. – Ничего это не значит. Никаких выводов не делай. Размечтался. – Но ты же только что... – Ой, дурак... – она ушла. Я, правда, никогда не понимал женщин. Хотя, я ведь жил в лесу. Но если с незнакомыми парнями спустя время всегда устанавливалось, какое-то понимание, то с женщинами никогда. Я даже в кино их поступков не понимал. Все что понял из этого разговора, что я тоже дурак, но все же не такой, как Шабалов. Не в смысле, лучше или хуже, просто я не так... черт! Говорю же. Не понимаю я их. Неделю мы с Вероникой встречались после школы. Я, покупал ей мороженное, провожал до дому. Еще через неделю, она, с легким недоумением, поинтересовалась, чего я жду? Вопрос поставил меня в тупик, о чем я и доложил ей. Она снова обозвала меня дураком и возмущенно ушла. Я их не понимаю! – Кузнецов в классе? – в дверь просунулась голова дежурного. – Да, здесь, – Надежда Николаевна нахмурилась, – а, что? У нас лабораторная. – К директору. Сказали – срочно. Самым неинтересным из предметов была физика. Ей уступала только химия. Лабораторная работа увлекала не цветовыми линиями спектров, которые нужно было собрать в простую голограмму, а близким присутствием Вероники. На лабораторных нам достались места рядом. И то, только потому, что Надежда Николаевна была преподавателем не от мира сего и попросту не знала, что Олега и Веронику сажать рядом нельзя. Бо учится они не будут, а будут смотреть друг на друга и держаться за ручки. В коридоре дежурного уже не было, зато стояла бледная, как приведение вожатая Лера. – Пойдем, пожалуйста, – почему-то испуганно сказала она. Я шел за ней, удивляясь странности поведения и мысленно перебирая все свои возможные грехи. Драка с Шабаловым была полгода назад. С тех пор за мной утвердилась репутация, способного постоять за себя ухаря, к которому лучше не лезть. Сам я конфликтов не искал, поэтому драк больше не было. А невинно-пылкий роман с Вероникой обеспечил еще и место в школьной иерархии. Так, что я был на хорошем счету. К директору шел, не ожидая неприятностей. – Проходите, пожалуйста, – Лера почему-то обратилась на “вы”, запнулась и уже на меня посмотрела, как на приведение. В кабинете, кроме директора, были еще завуч по воспитательной работе, наша классная, и еще двое не из школьных. Один под пятьдесят, высокий, костистый, с проседью и худыми скулами. Второй, затянутый в строгий пиджак, имел внешность серую, но чрезвычайно представительную. – Олег, садись, – голос директора был мягкий и неестественный. И он прятал глаза. Я сел. – Олег, это Сергей Арсеньев из Пермского Министерства природных ресурсов, а это Евгений Коболев из комиссии по делам несовершеннолетних. – Евгений Александрович, – поправил серый. – Здрасте, – сказал я, и остроумно добавил, – это не я! – Что не ты? – Ну, я не знаю. В чем вы меня обвинять собрались? Да еще и комиссия. Все так серьезно. – Да, Олег. Серьезно, – директор опять запнулся. Бросил беспомощный взгляд на окружающих, – я не знаю, как такие вещи говорить. Голос его с каждым словом становился тише. Теперь глаза прятали все окружающие. – Олег, – начала Жанна Наилевна, – и осеклась, когда я перевел взгляд на нее. Осеклась и вдруг заплакала. – Парень, – заговорил незнакомый мне Сергей. – Твои родители ехали в Пермь. Их вызвали к нам. Что-то там по поводу лесосеменных участков. Они взяли беспилотный гибрид в Рябинино, – он помолчал. – Сейчас говорят, что по предварительному осмотру, дело, скорее всего в сбое программы. Я еще ничего не понимал, но в грудь как будто засунули холодную руку, схватили за сердце и стали поворачивать. – Такого раньше никогда не было, но программное обеспечение обновили недавно. Видимо дело в этом. Там еще сбои обнаружились и в... – Я не пойму, о чем вы?! – Олег, – он вздохнул. – Автомобиль вместо того, чтобы свернуть на повороте, въехал в Вишеру. – Что? – я все еще не мог осознать. – В реку?! – Я знал твоего отца. Мы часто общались, когда он у нас в Перми был. По работе. Поэтому я здесь, – Сергей Эдуардович говорил быстро, будто пытаясь быстрее произнести необходимые в таких случаях слова и забыть о них, – маму один раз видел. Они были хорошими людьми... – Были?!! – До меня только сейчас дошло. Если послушать большинство разговоров, то почти все считают себя несчастными. И большинство разговоров, – это хвастовство или жалобы. Пусть и закамуфлированные. Чтобы узнать, что такое настоящее несчастье, надо потерять свою обычную жизнь, на которую обычно жалуешься. Кроме родителей у меня никого не было. Отец детдомовский, родственники не полагаются. Дедушка со стороны мамы умер за десять лет до моего рождения. Бабушка умерла, когда мне исполнилось девять. Я был поздний ребенок. Вся моя жизнь – родители. Все слышали строки – “что имеем, не храним, а потерявши плачем”. Слышали и уверены, что понимаем ее смысл. И я так считал. Но осознал и прочувствовал только сейчас. Сидел молча, смотря перед собой. Я не знал, как реагировать. Этого просто не должно было быть. – Олег, тебе будет нужно... – Мне домой надо, – деревянным голосом сказал я. – Домой? – серый Евгений поправил галстук и отвечал тщательно трагическим голосом, – домой, к сожалению, не получится. Понимаешь, Олежек, ты ведь несовершеннолетний. “Олежек” он произнес, надо полагать заботливо, но все равно звучало снисходительно. – К сожалению, раз уж так случилось, то заботу о тебе теперь на себя возьмет государство. К тому же, дом, как я понимаю, предоставлялся вашей семье государством, как помещение для работы. Теперь там будет жить новый лесник. Я ведь верно рассуждаю, Сергей Эдуардович? – Потом об этом поговорим, – ответил Сергей. Он встал, подошел ко мне и положил руку на плечо. – Олег, будет тяжело. Но ты справишься. Я тебе помогу. Обещаю. Вот теперь я заплакал. Глава 7 Ужас в глазах лейтенанта не проходил, даже когда я резал веревки на его руках и ногах. – Что?! – криво усмехнулся я. – Так изменился? – Скиф, ты что ли?!! – Я. Только, в чуть разобранном состоянии. – Ты жив? – Ефим, вопрос дурацкий. – Но как ты...? – Ефим, остальные где? Вас пятерых увели. Вот то, что у него тогда в глазах мелькнуло, должно было меня насторожить. Но это я уже потом понял. В тот момент на грязно-бурой от крови траве, среди трупов было не до этого, а любые мелькания на его физиономии, я отнес к шоку. Да и представить себе подобное не мог. Слишком дико. К тому же началось действие аллилфанола, боль ушла, страхи притупились, как и восприятие реальности. – Не знаю. Стрельба началась, я схватил ствол, подбежал к остальным, пальнул пару раз, дальше не помню. Оглушило. Помню, сквозь туман, как ребят убивали. Очнулся связанный. Я и не знал, что кто-то еще выжил. Что у тебя с лицом? – Стрижку сменил, – я бродил по поляне, высматривая хунхуза с подходящим размером обуви, – сам цел? – Да вроде. Но контузия есть. Я переобулся и поймал себя на том, что блаженно пялюсь на кроны деревьев над головой. Ефим избавившись от последних веревок собирая оружие, спросил меня: – Ты под кайфом? – Кажется да. Раньше не испытывал такого. – Ты много слишком вколол. Да еще и в шею. Может плохо кончится. – Зато мне не больно, – глупо улыбаясь, ответил я, – помоги перевязать. Из плеча был вырван кусок мяса, но в целом мне повезло, пуля прошла навылет, кость не задело. Голова кровоточила с обеих сторон, новая рана была поверхностной, только кожу содрало, а боли, после наркотика не чувствовал. Вещей много брать не стали, только самое необходимое. Оружие, разгрузку, немного сухпая, воду. Единственно, патронов взяли много. Набили и подсумки, и карманы. И тут я отметил новую странность, ставшую в ряду схожих, привычной. – Смотри, – я достал из-за пояса одного из хунхузов уже знакомый пистолет. – Remington 1911. Я такой уже видел у одного из них. И еще? Сигареты у них откуда? – Не знаю. Наверное, с торфобазы. Там много чего было. Упакованы были на года вперед. – Таких стволов не было точно, – покачал головой я. – Вооружена была только охрана. А у них из короткоствола только “зяблик”. Ну, может Лоуренц-Зауэр кто-то мог на свои купить. Или Нориноко, если денег много и пофорсить хотелось. Но они все под десятимиллиметровый патрон. А этот динозавр под 45 калибр. Он еще в прошлом веке перестал использоваться. Только если у частников, как раритет. Но из него не стреляют. – Наверное, у директора хранился. Может, коллекционировал. – А второй? – У его зама или еще у кого из администрации. Мало ли. Может, у директора их два было. Да какая разница? Разве это важно? – А сигареты? Те, что были на базе, давно бы скурили. Я вытащил пачку из кармана трупа и изучил ее. Простая картонка. Некрашеная серая бумага. Только оранжевая рамка по контуру и цифра 20 с иероглифом. Краска плохая, размытая. – Таких сигарет на базе не было. – Я вытащил одну, – никакой маркировки под фильтром. Откуда у них это все? И патроны к пистолетам? – Скиф, я не знаю. Выясним. Но сейчас надо валить отсюда. – Тоже верно, – я похлопал по подсумкам, проверил, как закрывается СМВ, – пошли. И мы пошли. Он на юг, я на север. – Ты куда? – спросили мы одновременно. – Как куда? В лагерь. Чтобы дрон нас увидел. Лагерь там, – Ефим указал направление. – Зато пацаны там, – я вытянул руку в другую сторону. – Скиф, – он говорил осторожно. – Я, как никто, хотел бы им помочь. Но надо быть реалистами. Сейчас мы ничего не можем сделать. Если пойдем за ними, умрем. А вернемся на орбиту, объясним ситуацию, возьмем людей. – Потом мы хрен кого найдем. Надо идти, пока следы свежие. – Найдем, а дальше что? Их около сотни. – Уже меньше, – я показал на трупы. – Их все еще около сотни. – Придумаем что-нибудь на месте, я же не кавалерийский налет предлагаю. – Скиф. Здесь. Нельзя. Ничего. Придумать. – Ефим. Не. Ссы. Прорвемся. – В тебе наркота говорит. – Сюда я без наркоты пришел, – я смотрел прямо ему в глаза. – У духов слишком большое преимущество в живой силе. – Как и здесь, – я не отводил глаза. – Ты еле жив после боя. – Но жив. – Младший сержант Кузнецов! Слушай мой приказ. Сейчас мы... – Ты уже вторую фразу говоришь, как официальный мудак. Ты знаешь, что тебя за это не любят? – Я тебе приказываю! – Официально заявляю, что плевал на твои приказы. – У тебя плечо разворочено, две раны на башке, кожа на лицо свисает. – У меня обезболивающее и я еще стимуляторы вкачу. – Ты сдохнешь от таких доз. – Умеешь ты командир подбодрить. Туда пойду – сдохну, вколю – сдохну. Короче – ты со мной? – Это глупо. И ты не знаешь куда идти! – Знаю где искать. Я заплутал после оврага, отвлекся, но разделились они здесь. И уверен, что найду следы. – Какие следы?! Двадцать второй век заканчивается. А время следопытов закончилось давно! – Ты все время забываешь, что я лесной человек. И что мы с тобой на дикой планете в медвежьем углу Вселенной. Это и мое время, и мое место. Спрошу еще раз – ты со мной? – Ты не понимаешь... – Да хрен с тобой, – я повернулся и пошел. – Подожди! – Идешь? – В какую сторону лагерь? – Ты же только что собирался туда идти. – Я лишь видел, откуда ты вышел. – На юг и иди. До оврага. Там осторожнее – змеи кишат. Найди где его перейти, потом начнутся кусты вроде можжевельника, только лилового. Иди так, чтобы они с левой стороны были. Только осторожнее, там все сухими листьями засыпано. Тонкие, плоские, скользкие. Не навернись. Пару километров пройдешь, увидишь холм. За ним второй. Там лагерь. Точнее, что от него осталось. – Овраг? Змеи?! Что значит, найти, где перейти? Как ты перешел? – Ты вообще, как в разведку попал? – у меня впервые мелькнула мысль, что, я его переоценивал по всем статьям. Просто не хотелось думать, что раз сын генерала, то мажор бесполезный. Да и в бою, я его видел уже. Год назад около Окалинского горного парка, что на Хуракане высадились боевики, нанятые прежним владельцем мраморного карьера, в силу каких-то юридических перипетий, преставшего быть таковым. Хотели все сделать быстро и по-тихому, но ситуация, как в таких случаях часто бывает, переросла в локальную войнушку и пришлось вмешаться нам. Тогда, Михаил, то бишь Ефим проявил себя вполне неплохо. Говорю же, трусом он не был. Но вот сейчас... – Твою мать, Скиф! Ты нарываешься! – Ага. Я ж под кайфом. И никогда не поминай всуе мою маму. Никогда. Я остановился у края поляны. Следы и искать не надо. Духов здесь, действительно, было около сотни, еще и тащили что-то. Куда идти понятно. – Хрен с тобой, пошли вместе. Но говорю же, – это глупо! – И хрен со мной, и ты со мной. Хоть желание загадывай. Но я глупый, не буду. Как же хорошо, когда не больно! И погода классная. Ветерок принес аромат древесной смолы, листва шелестела как музыка. Какое все вокруг яркое и чистое. Ребят точно вытащу. Вытащим, точнее. Нормальный парень все-таки этот Ефим оказался. Согласился пойти ребят выручать. – ПНВ есть? Любой? Шлемов у трупаков не было. – Нет. Лагерь они полностью выгребли. Из техники только к лазерный указатель к автомату. Твой, я так понимаю? – Точно. Не надо, себе оставь если хочешь. Вроде, как трофей. Лучше скажи, как жив остался? Я рассказал. Мы шли по следам с оглядкой, но быстрым шагом. Духи чувствуется, беспечны и скорость сейчас важнее. Если повезет, догоним их еще до того, как стемнеет. – Ефим, спрошу – ответишь? – Ты уже спросил. – Отец тебя в разведбат зачем отправил? Ты мог бы гарнизоне каком-нибудь спокойно служить. А то и в штабе. Ефим кратко ругнулся и сплюнул. – Как я этот вопрос не люблю. – А что часто спрашивают? – Да постоянно. И всегда с таким душевно-понимающим видом, будто сейчас водки в мой стакан плеснут. Отец сказал, чтобы стать настоящим офицером, надо побывать в шкуре солдата. У него вообще пунктик на эту тему. С детства слушаю высказывания всех этих Сунь Цзы, Гая Мария, Суворова. Воинская честь! – А сам как к этому относишься? – Что отпахать в поле должен? Да нормально. Прав батя... жаль ПНВ нет. У духов-то их полно. Причем наших. – Да не работают они ни хрена. На духов уж точно. А если и работают, не включат их духи. Ни автоматы стационарные, ни компакты на глаза. Во-первых, не знают – как? Во-вторых, они не ждут нас. – А если по рации свяжутся с теми, кого ты покрошил? – Я не видел у них рации. – Точно. Тогда... – Ефим расслабься. Нельзя всего бояться. А твой батя, когда мы на связь сегодня не выйдем, может послать дрон раньше? Все-таки генерал, командующий операцией. – “Нельзя бояться...”. Это ты под аллилфанолом так говоришь. – Тебе дать? В сумке наркоты, как у дилера в новосибирском метро. – Нет. Мозги нужны чистые. – Так, по поводу дрона – что? Может раньше выслать? – Не знаю Скиф. Вообще батя у меня аккуратист. Дисциплина во всем. Один раз только на моей памяти выпил, и то после этого, заставил соседа, который нам в стену дрелью тарахтел, маршировать по лестничной клетке. Сначала соседа, потом его жену, что за мужем в коридор выскочила. – Уржаться. И что? – Что? Так и маршировали, – он в трусах, она в халате, пока соседи фараонов не вызвали. Так батя и их заставил. Второй колонной. А куда деваться? Он на них засаду устроил, по всем правилам военной науки. Пропустил мимо, засев под лестницей, зашел в тыл и приказал сдаваться. Затем строится. Ну и маршировать. – А менты что? – А что менты? Говорю же, сзади его не ждали. Они и стволы из кобуры достать не успели, а у бати “Леваш” в руках. Скандал потом был. Но замяли. Чтобы не расхохотаться пришлось руку прикусить. Да нормальный он парень! И чего все бочку на него катят? Как красиво солнце в просвет листьев светит! Ефим продолжал: – Отец рассказывал, что в молодости пил много. Он сразу после учебки попал на какую-то войнушку, до сих пор засекреченную. И вроде там горячо очень было. Признавался, что когда на Землю вернулся долго без канонады уснуть не мог. Тогда и пить начал. Когда понял, что спивается, завязал. – Стой! – я схватил его за плечо, – слышишь? – Нет. Что? Это был пока даже не звук. Просто легкая волна прошла по земле и по воздуху. – У тебя глюки. Тихо все. – Слушай. Тоже самое, но теперь еще и задрожала земля. Судя по выражению лица лейтенанта, это он почувствовал. – Это там, за..., – я споткнулся, подбирая выражения. Деревья бора напоминали и пихту, и ель, но с широкими хвойными иголками и обвешанные узловатыми красными лианами, – за деревьями вообщем. Непривычно, когда в знакомый по-своему, пейзаж, вкрапливаются такие вот мелочи. Обычные, казалось бы, деревья. Почти как земные, но не зная названий, путаешься. Пройдя сквозь бор, мы вышли, точнее, выползли, к прогалине. Расступившиеся деревья открыли вид на реку. И тут у меня отвисла челюсть. Гари обычно тянутся на десятки и сотни километров леса. Но поваленные столбы и выжженная земля, как правило, результат лесных пожаров, контролировать которые крайне сложно. Здесь же, последствия бушевавшего когда-то пожара, показывали, что он был контролируемым. Я бы сказал тщательно очерченным. – Как спутники не смогли это засечь?!! Оба берега неширокой реки, были вырублены, земля выжжена. Но смотрел я не на гарь. Я смотрел на колоссальную строительную площадку, по которой маршировал, сверкающий сигнальными огнями, не менее массивный шагающий кран. В детстве, отец брал меня на съезд лесоводов в Зырянке, и я видел строительство очередной ветки чукотско-якутской железнодорожной магистрали. Масштабное строительство, заполненное суетливыми людьми, машинами, строительным мусором и предметами, о назначении которых только догадываешься. Из всех воспоминаний осталось, что строил какой-то СУ, я запомнил, потому что меня слово рассмешило, и общее ощущение масштабности происходящего. Сейчас я испытал тоже самое. В голове возникли ассоциации, и я мог с уверенностью сказать, что здание с криво воткнутым в него открытым контейнером – арматурное производство, а освещенный синим светом ангар без стен, где суетились многочисленные роботы на гусеницах – автомобильная база. У реки с катера выгружали пузатые коробки, закрытые целлофаном. Пристань грязная, покрытая цементной белой пылью и обрывками тряпичных пакетов. Ближе к нам стояли бетонный завод, мастерские, склады, еще что-то. Что-то, чего у ушедшего в леса народа чхоме никак быть не могло. Посредине сверкал стеклом четырехэтажный офис. – Какого хрена?!!! Откуда это все? – спросил я. – Надо полагать, оттуда же, откуда сигареты и древние стволы. – Им кто-то помогает! – Похоже на то. И вряд ли это их богиня. Кто-то более материальный. – Это нельзя было не увидеть сверху! Такая проплешина в лесах. И с таким содержимым! Да отсюда километров пятьдесят до деревни, над которой наш крейсер висит! – Значит, нашли способ спрятать. Есть специальные приборы. Сливают часть территории с окружающим пейзажем. Сверху и не видно. А может маскировочная сетка. Есть такие, на наноантеннах. – Я знаю, что есть. Но не у духов же. – Не у духов. Хотя, кажется, духи здесь уже не главные. Вон смотри, – Ефим ткнул пальцем. У открытого ангара, между шагающим погрузчиком и рядами ярко-желтых кабельных катушек стоял человек белой рубашке с закатанными рукавами. Даже не в костюме. Рядом суетилось еще несколько, но кто здесь главный, было видно сразу. Остальные, с бумагами, чертежами, планшетами, голографическими проектами, как бы прилагались к нему. И ни один из них не был чхоме. Рожи были чисто европейскими. То же касалось многочисленных рабочих, сновавших по многоэтажному каркасу железобетонного здания. – Скиф. – Чего? – Ты понимаешь, что ребят нам здесь не найти. Это первое. – Нет, не понимаю. Я же глупый, забыл? А что второе? – Второе, теперь важнее доставить командованию эти сведения. – Важнее чем что? – Скиф, ты же все прекрасно понимаешь. Перед нами новая задача. Значимее прежней. Там – он ткнул пальцем наверх, – должны знать про все это, – палец переместился на строительную площадку. – А ребят мы здесь все равно не найдем. Посмотри. Мало того, что мы не знаем где искать, так нам просто туда не пробраться. Неизвестная территория с многочисленным противником. – О! Ты опять, как мудак заговорил. – Да, чтоб тебя! – он хлопнул ладонью об землю, – не путай героизм и глупость! – Все-таки ты трус. – Вот дурак обдолбанный. С тобой сейчас разговаривать бесполезно. – А я тебе о чем?! Так что заткнись. Давай посмотрим. Наблюдали мы до темноты. Хотелось бы сказать, что я разглядел, где держат пацанов, а заодно разобрался кто эти неизвестные, но не скажу. Единственно, говорили они по-английски. До того места, где мы залегли, долетали обрывки слов. Весь день, мы, вжавшись в пахнущую прелой листвой и гарью траву, смотрели на самую обычную стройку. Когда стемнело, ее осветили многочисленные прожектора. “Неужели и этого с орбиты не видно”, – мелькнуло у меня в голове. Внимательно осмотрел четвертый, верхний этаж, достал из сумки коробочку, из коробочки капсулу норавалерона, уже вторую, проглотил и оторвался от земли. – Пошли. – Куда?!!! Глава 8 Обучение в школе было оплачено родителями до конца года. Так, что пенал в общаге, смело названый комнатой, оставался за мной до конца мая. Другой вопрос, что со мной делать, когда закончатся эти два месяца? Мы направлялись в Екатеринбургский ювенальный суд, куда Сергей Эдуардович вызвался меня сопроводить. Он так и остался в городе, но не столько из-за меня, сколько по делам Минприроды. Конец марта в городе был солнечный, снега таяли, грязь расползлась по городу. Полностью прозрачный вагон монорельсовой магнитки покрывали мутные разводы. Поезд ехал быстро, тени от разводов менялись, отражаясь на лицах пассажиров, прихотливо меняя им выражения. Семейная пара напротив меня, за несколько минут поездки превратились из радужных клоунов в стареющих маньяков. Хотя, может быть, тут дело в косметике. Я смотрел на город и вспоминал, как он мне понравился, когда я только сюда приехал. Был конец августа, на каждом углу работали кафешки, крыши стеклянных небоскребов сливались с небом и посреди всего этого, я с открытым ртом. Все-таки я и вправду деревенщина. Поймал взгляд Сергея Эдуардовича. Он сочувственно улыбнулся. Я дежурно улыбнулся в ответ. В голове зрела ничем не подкрепленная уверенность, что родители были бы живы, если бы я остался с ними дома. Я понимал, что это глупость, но ничего с этой мыслью поделать не мог. На заседание по моему делу было полно народу – целых два человека. Председатель комиссии и уже знакомый Евгений Александрович. Такой же представительный и такой же надутый. И даже в том же сером костюме. – А вы кто? – спросил председатель Сергея Эдуардовича, когда мы вошли. Сам он не представился. – Я с Олегом. – Да? У него уже есть представитель, – председатель показал на серого Евгения. – Как это?! – удивился я, – я его даже не знаю. – Молодой человек, – Евгений протирал очки, – я официально назначен вашим опекуном. Я думал, вы это поняли. – Как бы я это понял? – Ну, как же? В прошлую нашу встречу, я представился, как сотрудник комиссии по делам несовершеннолетних. – Исчерпывающе, – кивнул я. – Но моего мнения никто не спрашивал. – Молодой человек, мне очень жаль, но это не входит в компетенцию ваших пожеланий, – он умудрился произнести это сочувственно. Зарождающийся жизненный опыт выдавал в нем первостатейную сволочь. Я сидел за выщербленным, покрытым желтым лаком столом и смотрел на бьющуюся в стекло муху. Не без чуткости в голосе, Евгений Александрович рассказывал председателю о моем несчастливом положении, сетовал на несправедливость судьбы, но с воодушевлением взялся мне помочь в тяжелой ситуации. – Мы подобрали для Олега семью в Белгородской области. Старый Оскол замечательный город. Семья пекарей. У них своих детей четверо, двоих еще взяли. С радостью примут и Олега. – У меня свой дом есть, – подал я голос. – Прости, мы это уже обсуждали. Это был не ваш дом. Его предоставило государство твоему отцу. Как леснику. Там теперь новые люди живут. На участке полно работы. Олег, не перебивай, пожалуйста. – Новые люди?! Это мой дом! Сергей Эдуардович положил мне руку на плечо и что-то утешающе заговорил. – Там собаки наши! – я почти кричал. – Уверен, что вопрос с собаками мы решим, – серый Евгений успокаивающе улыбнулся, – хотя это уже скорее зависит от желания твоей новой семьи. Желания и возможностей. Я встал: – Господин председатель, можно к вам обратиться? – Чуть позже. Я дам вам слово. – Мне сразу надо сказать, чтобы дальнейшее заседание не было бессмысленным. – Хорошо, слушаю тебя. – Я не поеду ни в какую Белгородскую область. Я не поеду жить ни в какую семью. Что мне не удастся учиться дальше, я уже понял, как и то, что у меня больше нет дома. Но, в конце концов, у нашей семьи есть квартира в Сыктывкаре. Я ее почти не помню, мне четыре года было, когда отца назначили на участок, но я не бездомный. Не надо меня пристраивать. – Дело не наличии дома или квартиры, – покачал головой председатель комиссии, – дело в вашей дееспособности. До совершеннолетия о детях заботятся те, кто постарше. Ты пока еще подросток. А по поводу квартиры, вопрос я так понял, уже решен. Верно, Евгений Александрович? – Как это, вопрос решен? – удивился я. – Я еще не подходил к Олегу с этим, но это сейчас не главное, – серый Евгений снова протирал очки. За его спиной висел плакат призывающий взрослых не допускать, чтобы дети играли рядом с опорами подвесных дорог. – Расскажите мне. Это все-таки теперь моя квартира. И я решу, главное – это для меня или нет? – Говорю же, потом это обсудим. Сейчас важнее твое будущее Олег. – Квартира – мое будущее, – убежденно сказал я. – Молодой человек прав, – вмешался председатель, – и вы, Евгений Александрович мне сказали, что проблемы нет. – Проблемы и нет, – пожал плечами Евгений, – Олег, пока ты будешь жить в Старом Осколе, за твоей квартирой присмотрят. – Кто? – Ну, я как раз из Сыктывкара. Так, что мы с тобой земляки. Видишь, как все удачно складывается. Я потом к тебе подойду, ты одну бумажку подпишешь и всё. Теперь по поводу твоего проезда в Белгородскую область. Билет уже... – Подождите, – вдруг вмешался Сергей Эдуардович, – что за бумажка? – К вам это никакого отношения не имеет. – И все же. – И все же не имеет. Я прошу вас, не прерывать заседание. – Трагедия с его родителями случилась под Соликамском, а от комиссии по делам несовершеннолетних приехал человек из Сыктывкара. Почему не из Перми? – Какое это имеет отношение к делу?! – возмутился Евгений, – вы как будто меня подозреваете в чем-то?! – Просто ответьте, – настаивал Сергей. – Послушайте, у меня нет времени на вас. Я не обязан вам ничего объяснять, и вынужден напомнить, что вы вообще здесь находиться не должны. Будете мешать заседанию, я попрошу вас вывести. – Попросить-то ты можешь, только, кто тебя слушать будет? Не знаю, кем ты себя возомнил, но уверенный в своем умственном превосходстве фигляр, еще больший глупец, чем фигляр обычный. Так о какой бумажке речь? Меня уже никто ни о чем не спрашивал, и я сидел и вертел головой. Как и председатель, чуть опешивший от происходящего. – Отстаньте вы от меня с этой бумажкой. Документ я потом покажу Олегу, а не вам. – Разумеется. Но, а почему представитель по делам несовершеннолетних из Сыктывкара, а не из Перми, вы мне ответите? – Да с какой радости?! Вы не ... – Да бросьте. Вопрос поднят. Не сейчас, так после заседания вам придется на него ответить. Лучше сейчас. – Что непонятного?! Вы сами слышали – Олег живет в Сыктывкаре. Квартира у него там. То есть, дело относится к Северо-Западному округу. – Слышал. А ты слышал, что прописан Олег в доме на территории Вишерского заповедника? То есть Приволжского округа. – Что вы мне тыкаете?! – Обещаю, я извинюсь, сразу после вашего ответа. – Я уже ответил. – Нет, вы соврали, а я вас уличил. И теперь снова переспрашиваю. Почему делом Олега занимаетесь вы? Вы, а не представитель Приволжского округа? – Мне больше нечего вам сказать. – Да вы ничего не сказали! Покажите бумагу, которую Олег должен подписать. – Еще раз напоминаю, что ничего вам не должен, и вы от меня ничего требовать не можете. Вы здесь никто! – Давай так. Сразу пойми – я никуда не денусь и Олег без меня, ничего не подпишет. Верно? – он обратился ко мне. Я, на волне его эмоций, рефлекторно кивнул. – Вот видите. Вам все равно придется показать эту бумаженцию. Не сейчас, так потом. С видимой неохотой, серый Евгений достал из планшета листок. – Вот. Самая обычная доверенность. Сергей Эдуардович читал хищно, будто это не доверенность на квартиру, а признание Жанны Д’Арк Пьер Кошону в колдовстве. – А почему она на твое имя? – Я же назначен опекуном. Вы забыли? – Но доверенность именно на имя. Безо всякого упоминания, что ты опекун. – Это уже юридические детали, – серый Евгений протянул руку, чтобы забрать лист. Сергей Эдуардович, повернулся, подставив ему плечо и продолжил чтение. – Они вообще не должны были тебе этого выдавать. По закону, в такой сделке будет отказано. Но тебе все же выдали. Интересно почему? – Вы рассуждаете о вещах, о которых не имеет ни малейшего представления. – Так. Думаю, понял. Ребятки из той юридической шарашки, наверняка в доле. – Ну, знаете ли! – Теперь знаю. Олег, не вздумай это подписывать. Я встал и, ни на кого не смотря, громко заговорил: – Пожалуйста. Послушайте меня. И поймите. Я не поеду в какую-то чужую семью. Я благодарен этим людям, что они вызвались мне помочь, но я никогда не буду с ними жить. Я просто не сяду ни в самолет, ни в поезд. Не в наручники же вы меня закуете. – Олег... – начал председатель. – Подождите. Я понимаю, что со мной надо что-то делать, но это не выход. У меня есть... – я запнулся, – была, только одна семья. Другой не будет. Дальше я сам. Не пацан уже. Мне скоро пятнадцать. – Возраст совершеннолетия – восемнадцать. В крайнем случае, можно написать заявление о собственной дееспособности. Это в случае, если ты где-то работаешь и зарабатываешь достаточно для самообеспечения. Но и заявление принимается только с шестнадцати лет. – Это только цифры. Я здоровый парень уже. И сил хватает и ума. – Еще и закон. – Но не заставите же вы меня... – Парень. Если надо будет, заставим. Ты лишь кажешься себе взрослым. Взрослость – это не только силы и ум. Хотя по его поводу у меня серьезные сомнения. Возраст, в первую очередь, опыт. А его у тебя пока нет. – Я не получу его в чужой семье! – Кстати, получишь, но и это не главное. Ты просто не можешь оставаться один. – Я уже остался. И ситуацию лучше не менять. Потому что лучше, она не станет. – Пойми меня сынок, но я не буду с тобой спорить, – председатель вежливо улыбнулся, – решим так... – Постойте! Мне действительно одному лучше. И всегда было! Я не люблю компании. Я никуда не вписываюсь. Мне с людьми неинтересно. Я вырос так! – говорил быстро, боясь, что он меня перебьет. – Да я же в лесу вырос! С детства в походы на дальние кордоны хожу. Что с отцом, что один. Мне нормально, когда рядом никого нет. С той семьей мне будет хуже. И им! Я начну хамить, лезть в драки. Я же знаю! – Вот и научишься себя с людьми вести. Это может и нелегко, но необходимо, – председатель уже не смотрел на меня сочувственно. Скорее мрачно. Надоел я ему, – и от меня уже ничего не зависит. Ты попал в систему, парень. – Возможно, я могу предложить выход, – вмешался Сергей Эдуардович. – Слушаю, – председатель хотел быстрее закончить. – Сами видите, желания идти в приемную семью, у парня нет. Да еще и характер. А учитывая его навыки жизни в лесу, он может сделать неплохую карьеру в армии. – В армии?! – удивились и председатель и я. – В армию так же, с восемнадцати лет берут, – с недовольством констатировал председатель. – А в кадетское училище, как раз до пятнадцати. – Пусть лучше с людьми учится ладить. – Там и научится. Но с учетом всех своих качеств, научится тому, что ему ближе. – С чего вы взяли, что у него есть эти качества? Жизнь в лесу, – это еще не бойцовские навыки. А в кадетское именно с такими берут. Видел я профессиональных военных. Это всегда люди определенного склада. И не похож на них парень. – Так прежде чем профессиональными военными стать, они ведь с чего-то начинали, верно? И потом, необязательно ему суровым агрессором становится. В столице есть авиационный кадетский корпус. Имени Покрышкина. Это как раз интернат. Или Сибирский кадетский корпус. Это там же, в столице. – Ты сам-то в армию..., то есть в суворовское хочешь? – спросили наконец меня. – Э-э-э... – аргументировано и красноречиво ответил я. Все происходило слишком быстро. – Я, кончено могу дать ему направление в Новосибирск, но столица капризна и направление на екатеринбургского сироту не обязательно вызовет интерес. Ему могут просто отказать, – председатель качал головой. – Из центральных еще Омское, но и здесь в Екатеринбурге есть кадетское. – Да не в этом дело. Сами видите, – парень нерешителен. Это еще не характер, – председатель качал головой, – все же ему лучше в семью. Мысли в голове напоминали игровой автомат. Окошко, где мелькают картинки, и ты, не зная, какие выпадут и выстроятся в ряд, напряженно наблюдаешь. Наконец скорость картинок замедлилась, стало вырисовываться какое-то понимание. На выбор предлагалась или чужая семья, или учеба в кадетском, с последующей службой в армии. Я выбор сделал. Теперь оставалось помочь сделать его председателю. – Уверяю вас, я достаточно решителен и бойцовских качеств мне не занимать. Скорее уж даже с избытком. – Это все еще просто слова, парень. Я вышел из-за стола: – Как я успел понять, этот мужик, – я ткнул пальцем в серого Евгения, обескураженно слушавшего вышедший из-под контроля разговор. – Этот мужик гад и хотел отжать мою квартиру? – Вообщем да, но при чем здесь... – начал Сергей Эдуардович и заметив огонек в моих глазах осекся, – парень нет! Стой!! Я шагнул к Евгению Александровичу, который в последний момент тоже успел понять, что я задумал, отшатнулся, но слишком поздно. Я, согнутой в локте рукой, с поворотом корпуса, нанес точный удар ему в челюсть. Он свалился на пол, роняя злополучную бумажку, где хотел увидеть мою подпись. – Хватает у меня решительности и бойцовских качеств? – спросил я, потирая костяшки. – Да я тебя сейчас ментам передам. Загремишь не в кадетское, а на зону для малолеток!!! – взбешенно выпалил председатель комиссии, чье имя я так и не узнал. Глава 9 Над головой светил прожектор, и я невольно пригибался, хотя луч света нас не искал. Расстояние до офиса преодолели быстро и легко. И не потому что охраны не было. Она как раз была. Двоих я видел на крыше бетонного завода, одного в кабине башенного крана. Еще одного Ефим засек между тумбами непонятного назначения на верхушке офисного здания. Охранники откровенно скучали, смотрели куда угодно, только не на объект. Один курил. Пройти незамеченными было несложно. Ефим перестал шепотом меня материть, держал оружие наготове, а у меня в очередной раз в голове мелькнуло, хорошо, что “Леваши” с глушителями. Смысловая нагрузка ругани Ефима сводилась к вопросу – “ты чего придурок обдолбанный, задумал”? Мне же все виделось настолько понятным, что не считал нужным что-то пояснять. Я и не отвечал, шел впереди, внимательно разглядывая, ставшую такой ясной и четкой ночь. Норавалерон запустил сердце в бешеном режиме, накатила радостная злость, задача была предельно ясна, мысль о неудаче даже не рассматривалась. Оружие, снаряжение, сумки были легкие как перышко. Хотелось петь. Да я и пел, только про себя. Что-то ритмичное, жесткое, без слов. Силиконово-каменная дорожка к офису, изображавшая мокрый гравий, со своими ярко-белыми бордюрами смотрелась нелепо в двух шагах от начинавшегося леса. У входа не было даже нормального охранника. Внутри, обернувшись на открывающуюся дверь, из-за стойки стал подниматься какой-то засоня. Увидев нас, выпучил глаза, но сделать ничего не успел. Ствол с ПБС чиркнул. Вахтер упал, кадка с пальмой позади него, тоже. Пальма? Им леса вокруг мало? Убитый был чхоме, как и беззаботные охранники снаружи. Оттащив труп за стойку, сжимая вспотевшими перчатками автоматы, мы поднялись вверх по лестнице. Офисом я называл здание лишь благодаря сложившемуся в голове ассоциативному ряду. Окна на всю стену показывали кабинеты с многометровыми столами, шкафами, компьютерами. Днем суетились люди в костюмах. Даже полузакрытые решетки жалюзи, несли в себе печать принадлежности к офисному миру. Но таковым был только четвертый этаж. Остальные три бытовые. Частью производственные, частью складские, а частью жилые. Сквозь щели некоторых дверей пробивался свет, доносились голоса, музыка. В пустых коридорах горели одна из трех ламп. Поэтому свет с четвертого “офисного” этажа освещал лестничный пролет, как диско шар в клубе. На пролете после третьего этажа Ефим прижал меня к стене. – Говори, что задумал! Я тебе не салага помятый, а командир твой, хоть ты обдолбыш и не способен сейчас этого понять. Остановить не могу, так хоть помогать буду с пониманием. – “Делай как я”, не сработает? – По-хорошему, тебя надо было вырубить, еще там, на поляне и оттащить обратно в лагерь. Но я пути назад не знаю. Поэтому рассказывай! – Тот тип в белой рубахе со стройки. Он сейчас наверху. – Один? – Почти. Баба какая-то и воротничок. По виду – лошок. – И что ты от них хочешь? – Что непонятного? Шли духи сюда. Значит и ребят привели. Этот, по всему, главный. Значит должен знать, где они. Мы его, соответственно, спросим. – Ты его из леса разглядел? – Да. Говорил же, прими таблетку. И ты все разглядишь. – Никаких таблеток, – он стукнул себя пальцем по носу и совершенно по-детски шмыгнул, – хорошо, давай. Только надо дождаться пока он один останется. – Чего вдруг? – Те двое мешать будут. Или их там сразу кончать надо. А это, во-первых, шумно, могут успеть крик поднять, во-вторых они не при чем. – Пока послушаем, о чем говорят. Может как раз ребят обсуждают? – Ты английский знаешь? – Нет, – об этом я, действительно, не подумал. – Они там, скорее всего стройку обсуждают. Нам этот хмырь нужен, а не обсосы мелкие! И это верно. Психостимулятор повысил выносливость, обострил реакцию, придал уверенности, даже мозги расшевелил. Течение мысли ускорилось, решения принимались быстрее, но логическая последовательность, судя по всему, была нарушена. – Сам ничего не предпринимай, прошу тебя. Ты сейчас нормально думать не способен, – Ефим будто прочитал мои мысли, – теперь главное, чтобы они не все вместе расходиться начали. Потом, вспоминая тот разговор, я вспомнил и то, что первый звоночек неправильности происходящего звякнул в голове именно тогда. Но я не понимал, что именно не так, а правду, по-прежнему не мог и предположить. Верхний этаж встретил распахнутыми стеклянными дверями, из которых лился свет. Пространство между дверями и стенкой в темном коридоре было совершенно черным. Там мы и разместились. Каждый у своей стены. Нас видно не было, а офисное помещение как на ладони. Троица сидела за столом. Точнее сидели только тощий паренек в очках и девица, по виду секретарша. Тип со стройки, в белой рубашке с закатными рукавами стоял, прислонившись к шкафу и изогнув бровь, смотрел в пол перед собой. Казалось, там сенсорный планшет лежит, и критически настроенный руководитель в нем отчет читает. Но руководитель ничего не читал, а внимательно слушал, как худой очкарик что-то с жаром объясняет. Объяснял на английском, которого я не понимал. В ходе разговора, паренек, поперхнувшись словами, хлопнул себя по лбу и умчался вглубь зала. Когда он скрылся за перегородками, босс, оторвался от шкафа, подошел к девушке за столом и положив руку перед ней на столе, другую положил на спинку стула, за которым та сидела, заговорил о чем-то. По плавности речи, было понятно, что разговор далек от работы. Девица смущенно улыбалась, щечки зарделись, она кокетливо провела рукой по волосам. Вернулся тощий очкарик с бумагами в руках, бухнул их на стол перед парочкой и тыча в листки пальцами снова затрещал. Босс вздохнул и оторвавшись от стола с секретаршей, мягко что-то произнес. Очкарик нахмурился, непонимающе переспросил и не дожидаясь ответа, стал увлеченно показывать пальцем то в бумаги, то в графики на стене. Босс подошел, обнял его. Взял из рук стопку бумаг, в которую паренек вцепился, и что-то тихо и задушевно объясняя, повел к выходу. То есть, к нам. Мы, не сговариваясь, отступили в стороны, и присев, слились со стеной. Объект довел очкарика до самых дверей и остановившись в нескольких шагах от моей физиономии, одобрительно похлопал парня по плечу, вручил стопку бумаг, произнес несколько слов, из которых я узнал только “туморроу” и вежливо подтолкнул к проему. Очкарик удивленно смотрел на него, неловко кивнул и со стопкой бумаг в обнимку, спустился вниз. Нас, к счастью для себя, не заметил. Осталась только девчонка. И вот она, судя по развитию ситуации, одна отсюда не выйдет. Надо действовать сейчас. Я оторвался от стены, вступив в освещенный квадрат пролета и невидимый из офиса, кивнул в сторону дверей. Ефим отрицательно замотал головой и показал мне указательный палец, – “ждем, когда останется один”. Раз мы перешли на знаки, я изобразил на пальцах, что сейчас будет происходить за дверями. Жест не из тех, что приняты у спецподразделений, скорее из разряда школьно-хулиганских, но то, что наш объект один не останется, Ефим думаю, понял. Ответить не успел. Двери с тихим скрипом закрылись, послышался звук запираемого замка. Он ее действительно, прямо здесь, сейчас будет. Мысли продолжали бешено прыгать в голове. Я схватился за ближайшую. Очкарик еще рядом. Его шаги только-только затихли. Значит, он вышел на третьем этаже и скорее всего сейчас еще в коридоре. Даже если его комната близко, я успею заметить, в какую он входит. Пока несся вниз, в голове мелькало, если парень до ночи сидит с боссом, может что-то знает? И что всё равно больше спрашивать некого. И еще – хорошо, если бы он жил один. Армейские ботинки, мало того, что крепкие и надежные, еще и бесшумные. Я выглянул в коридор третьего этажа. Паренек шел по полутемному коридору и, судя по силуэту, продолжал обнимать стопку бумаг. Я двинулся за ним, прижимаясь к стене. Он дошел до одной из дверей, достал карточку и поднес к замку. Хорошо. Значит, живет один. Иначе бы постучался. В комнату мы вошли вместе. Он сделал первый шаг, дальше я, мгновенно преодолев оставшееся расстояние, втолкнул его. Он так удивился, что не успел испугаться. Листы полетели на пол, он растерянно обернулся, я прижал его к стене, зажав рот и произнес единственное, что помнил из разговорника: – Куает, – и добавил, – релакс! – И еле сдержался, чтоб не добавить еще и “донт ду ит”. Мозг зачем-то вытащил из недр памяти. Парень разглядел мою рванную физиономию и вот теперь испугался. Сильно. Глаза округлились и скосились мне за спину. Вслед за мной в комнату проскользнул Ефим. – Надо было дождаться, пока главный не освободится! – зло зашипел он мне в ухо. – Дождемся, – кивнул я. – Где он находится, мы знаем, в ближайшие несколько минут никуда не денется. Но он заперся, а пока поспрашиваем этого. Паренек, услышав русскую речь, испугался еще больше. Я знаю, что это не довод, но у него в глазах, мелькнуло кроме испуга и некое понимание происходящего. Я осознавал, что был под действием норавалерона, но кажется, именно синтетический психостимулятор обострил внимание до такой степени, что подобные мелочи бросались в глаза. Я достал нож. Покрутил в руках перед глазами паренька, показал на Ефима и себя, продемонстрировал четыре пальца. – Где еще четверо? – Он не понимает. А если б и понимал, то ему откуда знать где они?! Ты не того спрашиваешь. – А я уверен, что он понял. – Я приставил лезвие к горлу пацана. Тот затряс головой и указал пальцем куда-то вниз. – Вот видишь! – Что? Он пальцем вниз показывает. Ты понимаешь, что это значит? – Понимаю. И он меня понял, – я уверенно схватил очкарика за шиворот и подтолкнул к двери. Прежде чем выйти, показал ему на глушитель. – Будешь дергаться, выстрелить не задумаюсь. Ясно? И снова тот кивнул. – Пошли, покажешь. Пустыми коридорами снова спустились на первый этаж. Нога вахтера торчала из-за стойки. Пленник ее может и не заметил бы, но я намерено провел его рядом и как бы невзначай пнул конечность, забросив за стойку. Пусть боится очкастый, не расслабляется. Держал его за плечо и чувствовал, как оно дрожит. Парень вел нас к выходу. Я остановил его. – Куда? Ты вниз показывал, – и повторил его жест. Он ткнул влево и снова вниз. – Basement side of the building. Is there. – Что еще за из да? Ты нас в изду, сука ведешь?!! – Он говорит, что подвал сбоку от здания, – вмешался Ефим. – О! Так ты по-английски понимаешь? – Да пару слов. – Так спроси его про ребят? Почему сразу не спросил?! – Да не говорю я по-ихнему. Говорю же, пару слов знаю. Могу иногда понять, о чем говорят, если не слишком быстро. Но разговаривать не умею, – он подошел к двери, – я первый. – Помнишь, да? Все делаешь тихо, – я снова толкнул заложника, – тебя, ватс ю, кстати, нейм? – What? – Нэйм? – Tony. Anthony Hernandez. – Пошли Тони. Мы вышли на воздух мимо прижавшегося к стене и целившегося в небо Ефима. Энтони не доходя до угла здания остановился. – Where security. – Чего он лопочет? Чего встал? – Говорит, там охрана. Эта стена была невидима со стороны леса, где мы залегли днем. Я осторожно выглянул, увидел двух вооруженных людей, стоявших перед наружным входом в подвал. По тому, как стояли и держали автоматы, понял, что это опять чхоме. К тому же и один из этих тоже курил. Дисциплина у них, конечно, в заднице. Я прислонил Энтони, который со странным выражением пялился на Ефима, спиной к стене, снова зажал ему рот и глядя в глаза, прислонил палец к своим губам. Ефим присел, переключил “Леваш” на одиночный режим, выглянул из-за угла и дважды нажал на курок. С каждым чирканьем Тони вздрагивал. – Чисто, – Ефим поднялся, – пошли. Один еще шевелился, дергая ногой. Я провел обоим правку в голову. – Здесь замок. Поищи карточку, – Ефим спустился к двери. – Хреново если в нее пуля прилетела, – я шарил по карманам убитых, не отпуская Тони, – нет, ни хрена. – Да им и не полагается. Просто охрана, – Ефим осматривал замок. Взрывчатка может и помогла бы, если под петли, но шумно, да взрывчатки и нет. – Слышишь, Энтони. А может твою карточку попробуем? – Его только в комнату пускает. Кто он такой, чтобы доступ к пленникам иметь? – Это, скорее всего, обычный подвал. И пленных здесь держать не предусматривалось, – мысли продолжали носиться в голове, – ребят просто поместили в ближайшее подходящее помещение. А Тони наш и с боссом совещается и про пацанов знает, и вообще жутко умный. Неужели в подвал не пускают? Давай посмотрим, что еще его карточка может? Хуже-то не будет? – Тони? – What? Я вытащил из его нагрудного кармана карточку и передал лейтенанту. – Тащи жмуров вниз, говорю. Андестенд? Ефим поднес карточку к замку. Щелкнуло. Красный огонек сменился зеленым. Дверь поехала в сторону. Тони опустил голову и что-то произнес. – Чего бормочешь? Жмуров тяни, чтоб не увидели, как они тут валяются. – Пацаны? Вы здесь? – Ефим сунулся в дверь с автоматом наизготовку. Тони тащил труп чхоме вниз и оглядывался по сторонам. – Ефим, ты? Я узнал голос Аки. – О! Командир! Живой? А мы думали, из тебя суп сварили. Духи тебя куда-то в лес потащили. Морды довольные. Точно жрать собирались. Цезарь! – Подавились. Скиф им аппетит испортил. Все целы? – Побиты немного. Скиф? И он здесь? – Да здесь, только обдолбанный. – Потом поговорите, – я подал голос, – идти пора. Уж извините, что вас посреди ночи из дому тянем, да еще из такого богатого, но засиделись вы бродяги. Все четверо были здесь. Господи, как же они были рады нас видеть! Меня хлопали по плечам. Потом только по одному, когда я взвыл после удара по ране. – Ну и рожа у тебя, Скиф! – А, что раньше лучше была? По мне, так ничего не изменилось. – Вжик, ты всегда на меня западал, я знаю, – счастливо огрызнулся я. – А это кто? – спросил Стаканыч. – Тони. Любезно проводил нас к вам. Теперь вместо вас останется здесь. – А чего головой вертит как заводной? – Не знаю. С перепугу, наверное. Что с тобой малахольный? – обратился я к нему. – Door. Signal. – Тони будто извинялся за что-то. – Какой сигнал? Над стройкой взвыла сирена. Через мгновение зажглись прожектора. Энтони Эрнандес лег на землю и закрыл голову руками. Вид обреченный. – Уходим! Быстро! Мы с Ефимом кинулись к лесу. Ребята за нами. Уйти той же дорогой не удалось. Из похожей на киоск пристройки, мимо которой мы прошли полчаса назад, выскакивали люди. В камуфляже, с автоматами. Нас пока не видели. Открылось одно из окон в “офисном” здании, высунулся человек и что-то закричал, указывая рукой в нашу сторону. Мысли не переставали скакать, и я продолжал выбирать нужные. – К реке. Катер! Никто не спорил. Первые выстрелы засвистели над головой, когда до пристани оставалось не больше ста метров. Глава 10 – Закончить кадетское, учебку, отслужить по распределению пять лет, продолжить жизнь в армии по контракту на те же пять лет. Потом еще дважды по пять. И после всего этого остаться в живых, непокалеченным, и даже межпозвоночную грыжу не заработать. И даже не спиться. Вот это и есть геройство, а не эти ваши подвиги из кино и книжек. Настоящая армейская жизнь – это работа. И не имеет ничего общего с выдуманными историями. И ты малец, в самом начале того пути, что я уже прошел. Прапорщик Чемерис был не очень высоким, но очень широким. Квадратное телосложение – это про него. Первое время я все время смотрел на его пальцы. Это были даже не сосиски. Сардельки. Он мог ими грецкие орехи колоть. Тем удивительнее, что он еще и ловко играл на гитаре, быстро перебирая сардельками струны. Про Дмитрия Григорьевича было известно многое. Например, как он бросил курить, хотя был заядлым дымилой с четырнадцати лет. В Космическо-десантные войска попал в неполные семнадцать, подделав документы, что ему уже все восемнадцать. Он не подходил по росту, но поставил рекорд по скорости выполнения нормативов на вступительных испытаниях. Рекорд, не побитый по сей день. Для него было решено сделать исключение, и он стал десантником, несмотря на приземистость. Курильщиков в армию не брали категорически, тем более в КДВ, но заподозрить в этом пышущем здоровьем крепыше курильщика было невозможно и когда его застукали в туалете учебки с сигаретой, было долгое разбирательство. Его чуть не вытурили, но опять спасли показатели по всем дисциплинам. Дмитрий Чемерис лучше всех стрелял, бегал, прыгал, владел приемами рукопашного боя. Смел, находчив, правильно осторожен. Прекрасно ориентировался на поле боя, пусть и учебного. Мгновенно принимал решения и всегда правильные. Мгновенно усваивал все новшества учебной программы. Про таких говорят “родился в берете”. Но бросить курить никак не мог. После того случая, ему было строгое внушение, долгий разговор с преподавателями и инструкторами о вреде курения, о необходимости проявить характер и завязать с пагубной привычкой. Неизвестно почему, но больше его не ловили, хотя запашок от него был часто. Стаканыч, у нас в роте такой же был. Все время водку прятал. Пил немного, но регулярно, даже прозвище получил. А поймать никак не могли. Не на экспертизу же его тащить. Но про Леньку позже. В 2175 году на Барталамео вспыхнула гражданская война. Обе стороны громко взывали к свободе, справедливости, обвиняли друг друга во всех тяжких. На деле речь шла о контроле над алмазными шахтами планеты. Государство было марионеточным. По сути, Барталамео была колонией Северо-Атлантической коалиции. Когда началась буча, подключился Евразийский Союз, ставший агитационно поддерживать повстанцев на официальном уровне, и материально на неофициальном. В качестве инструкторов на планету направили несколько офицеров КДВ, в том числе и Дмитрия Чемериса. Бойца еще молодого, но перспективного. Инструкторы обучали повстанцев партизанскому делу. Устраивать засады, организовывать диверсии, ставить мины, внедрятся в сети и вести агитационную работу с населением. Бартоломео планета-гигант с долгим оборотом вокруг своей оси, поэтому день длится больше земной недели. Это гористая планета и единственные пригодные к жизни регионы сосредоточены в районе экватора. Огромные, в несколько тысяч километров в длину, ширину и глубину трещины в цельной горной породе, где произрастают тропические джунгли. Жаркие настолько, что первые поселенцы ходили первое время в теплоотражающих костюмах. Потом углубившись в разветвления трещин убедились, что есть места чуть прохладнее. Там и жили. На работу ездили в специальных вагонах с кондиционерами, и работали в шахтах с приборами климат-контроля. Но ездили сквозь джунгли. Вырубить которые полностью, не представлялось возможным. Они росли с такой скоростью, что рабочим бригадам приходилось вырубать и выжигать деревья на одном и том же участке ежедневно. Точнее раз в сто восемьдесят земных часов. Плюс в джунглях водилось сотни видов млекопитающих, пресмыкающихся, летающих и паукообразных. Все зубастые, и человеконенавистнические. В этих условиях и люди решили друг-дружку немножко поубивать. В какой-то момент, после одной особо удачной диверсии, инструкторы вместе с диверсантами-учениками возвращались к себе на базу. То ли наткнулись на них лоялисты случайно, то ли засада была, мы уже не знаем. Но бой длился недолго. Повстанцы сделав нескольких выстрелов банально струсили и бросив старших товарищей, драпанули. Тем пришлось отступать в джунгли. Хотя “отступать” это легко сказано. Инструкторов загнали в непролазные болота, а так как соваться за ними было опасно по ряду причин, пару дней поливали местность из РСЗО и минометов. Пару местных дней. Эти фактически две недели. Ни жрать, ни пить толком нашим диверсантам было нечего. Сожрать, и очень активно, пытались лишь их самих. За этот период, с ближайшей планеты, Евразийский Союз, наплевав на условности, подогнал два грузовых корабля набитых десантниками, раздолбал лоялистов и вытащил Дмитрия Чемериса с сотоварищами из кипящих болот. Усталых накормили, напоили, а Димка, первым делом, попросил сигарету. Для такого героя, конечно, нашли. Он выкурил три сигареты подряд и очнулся уже в корабельном лазарете. Истощенный организм не выдержал еще и испытания никотином. Больше Дмитрий Григорьевич не курил. Скандал с этим делом на Бартоломео, конечно, был, и крупный. Но Атлантическая Коалиция не могла официально предъявить за своих убитых, так как, по идее, их там тоже, не должно было быть. А наши все свели к локальному конфликту с местным диктатором. Но это отдельная история и ненужная. – Так, что салага, ты только в начале пути, – продолжил речь прапорщик Чемерис. – И если выбрал эту профессию, то это уже значит, что у тебя с башкой проблемы. А теперь тащи запчасти в гараж. Потом за швабру хватайся. Пол там вымоешь. Сама служба в учебке запомнилась слабо. Хотя пролетели полгода небыстро. Множество обязанностей, постоянные тренировки. Освоение оружия, тренажеров, обучение воинскому делу. Может поэтому и не запомнилась. Я был все время чем-то занят, хотя все это уже в кадетском проходил. Учеба была небогатой на происшествия. Хотя один случай запомнился. Как-то, в конце января, посреди ночи меня разбудил Цезарь. – Пойдем, посмотришь. А то мне не поверят. – Чего? А...? – спросонья я не мог сообразить, кто и о чем меня спрашивает. – Я говорю, ты за чеснока у пацанов катишь. Тебе поверят. Пошли, посмотришь. Цезарь, парень конкретный, обстоятельный и словами кидаться не любит. Если зовет среди ночи куда-то, значит надо. Дежурного в коридоре не было и это странно. Дисциплину в десантуре соблюдали строго. Вышли на улицу и меня, зевающего на морозе, Цезарь повел к свинарнику. При учебке было подсобное хозяйство. Зашли, однако, не через главный вход, а через тамбур. Причем осторожно. Юрка, как на самом деле звали Церенова, прежде чем открыть дверь, приложил палец ко рту и свет в тамбуре не зажег. Мы с минуту стояли в теплой темноте комнатки, пока он что-то высматривал в приоткрытую дверь коридора с загонами. Потом махнул головой, мы на цыпочках вошли и зачем-то спрятались в одном из пустых загонов. Вокруг сонно хрюкали и тянул характерный запашок. – И дальше что? – спросил я через минуту. Цезарь прошептал: – Еще две-три минуты. Он после столовки, сразу сюда идет. – Кто? Он снова приложил палец к губам. Минут пять мы еще сидели в свинарнике, как два идиота. Я начинал дремать и подумывал сквозь сон, что это какой-то дурацкий розыгрыш, и что надо бы все это прекращать уже, но в этот момент скрипнула дверь центрального входа. Я прильнул к щели. Вошел Айдос. В учебку он попал то ли по блату, то ли по плановой разнарядке. Десантник из него был никакой, только гонору много. Всем рассказывал, что чингизид. Категорически отказывался есть свинину и когда в первый день по незнанию съел кусок отбивной, там же в столовке опрокинул тарелку, выплевывал еду на пол и расцарапал себе ногтями язык до крови. Поведение, прямо скажем, не бойцовское, но руководство учебного центра было вынуждено еще и извиняться перед ним. Недосмотрели. Ему религия не позволяет. И администрация должна была знать! На работу в свинарник, он, разумеется, дежурства не получал, поэтому видеть его здесь было странно. Айдос вошел, огляделся. Пройдя мимо нас, направился к тамбуру. Выглянул в коридор, проверил выход. Я все еще ничего не понимал. Перевел взгляд на Цезаря. Вид у него был отсутствующий. Прислонив руку к щеке, смотрел в стену. Айдос вернулся и подойдя к одному из загонов заглянул внутрь. Протянул руку, разбудил крупную хрюшку и дал ей конфету. Свинья аппетитно зачавкала. Ночной гость зашел внутрь загона, оставив дверь открытой. Подошел к свинье, погладил ее гладкий бок и что-то ласково зашептал. Цезарь тихо и грустно вздохнул мне в ухо. Айдос зашел хрюшке в тыл и начал снимать штаны. Длилось все недолго, хотя мне казалось вечностью. Было и противно, и хотелось ржать одновременно. Я отвернулся почти сразу и вместе с Цезарем изучал стенку напротив. Своего присутствия мы не выдавали. Я просто не знал, как себя вести в этой, насквозь идиотской, ситуации. Дверь за свинским любовником закрылась. – А вот есть их он, значит, не может, – наконец выдавил я. – Эту свинью теперь и я есть не смогу, – Цезарь покосился в сторону загона, – надо будет номер запомнить. – Меня зачем позвал? – Ты бы мне поверил, расскажи я такое? – А как узнал о его похождениях? – Случайно. Один раз, в каптерку пошел ночью, за сгущенкой. Я в гараже дежурил, чаю захотел. Вижу Айдоса в коридоре нет, хотя он в карауле стоять должен. Смотрю в окно, а он из столовки в сторону свинарника идет. В свинарник! Он! Интересно стало. Пошел за ним, по-тихому. – И давно это было? – В ноябре еще. Стал посматривать. Он на каждое ночное дежурство сюда приходит. На свидание. Из учебки Айдоса перевели на танковый полигон под Тулой. Показатели по всем дисциплинам, у него были не ахти, а вот к технике обнаружился талант. Отправляли обслуживать рельсотроны к универсальным самоходным артиллерийским системам. Мы с Цезарем приготовили подарок и засунули ему в вещмешок. Подарок – то самое место, которое ему так понравилось у хрюшки. Аккуратно вырезанное и засушенное. Свинью кололи мы и скормили пацанам месяц назад. Сами, как и говорилось, не ели. Сказали только своим. Остальным не стали. Вся учебка давилась бы. Не от мяса, так от хохота. А так, чего добру пропадать? “Своими” было несколько ребят, с которыми скентовались в первые месяцы службы. Цезарь, Баха, Халк, Ака и Скиф, то есть я. Точнее Юрка, Бахыт, Колян, Славка и Олег, но имена на службе не приживаются никогда. Про Юрку, я уже говорил, почему Баха, тоже, думаю понятно. Халком мы звали Коляна, из-за его габаритов. Приключения зеленого гиганта показывали в кинотеатрах добрые два века. А со Славкой смешная история. Его, при поступлении, провожавшие пару раз “Ака” назвали. Он потом нам пояснял, что в детстве долго не разговаривал, только произносил все время “ака”, “ака”, “ака”. Так его и прозвали во дворе. Разумеется, и мы стали так звать. Через полгода, на посещении, его мать услышала, как мы его называем, устроила скандал. – Не зови его так! Он Слава! Под раздачу попал Баха, стоявший по ту сторону забора и по неосторожности обратившийся привычным именем к Славке. Поначалу опешивший от такого напора, Бахыт сменил растерянность на ехидную ухмылку. Ничего не отвечал, просто ухмылялся и смотрел на разгневанную родительницу, пока красный от стыда “Ака” – Славка не попросил его уйти. Баха ушел. Тощий, ехидный, драчливый, к вежливым просьбам относился с пониманием. Он был первым убитым из нашего выпуска. Погиб через год после окончания учебки. При распределении попал в 50-ю отдельную штурмовую бригаду. Они были в патруле. Здесь на Земле. Где-то у реки Хунза, в миротворческой миссии. На границе Индии и Пакистана. БМД-27, машина на воздушной подушке. Баха спрыгнул с нее прямо на мину. Мина старая, на металл над собой не сработала, а на прямой контакт – да. Бахе оторвало ногу, спасти не успели, умер от потери крови и шока. Перед смертью долго ругался, как нам говорили. Первым, но не последним. Меня прозвали Скифом не сразу. Четыре года в кадетском, я был “Дикий”. Это в разговоре опять всплыло, что я “из леса”. И в учебке первые несколько дней, звали “Дикарем”. Потом прапорщик Чемерис, знакомился с нами перед строем. “Кузнецов” – прокричал он. И на мое “я”, прозвучавшее неожиданно громогласно, назвал меня “Кузнечик зычный”. Полдня я был “Кузнечиком”. Вечером того же дня выяснилось, что “Кузнечик” в прошлом году уже был, и чтобы избежать путаницы, меня спросили, что-то вроде “а, так, по жизни ты кто?”. – Да вроде, как “дикий”, – подсказал кто-то из знакомящейся толпы цвета хаки. – Не-а. На “дикого” он не похож. – Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно, – кивнул я. – Чего?!! – Ну, как же? – напомнил я, казавшуюся мне широко известной строчку, – да, скифы – мы! С раскосыми и жадными очами! Так и прижилось – “Скиф”. Хотя я чуть было не стал Блоком. Глава 11 – Скиф! Ты чего творишь?! Мы не заведемся!! Ключа же нет!! Я влез в надстройку рубки катера и шарил руками по приборной панели, пытаясь разобраться в выпуклых светящихся дисках. Картинка напоминала полутемную стойку бара, заполненную подожженными коктейлями. И музыка! Выстрелы мелодию выводят! Что значит, быть под наркотой. Обезболивающее, вместе со спидами. Где-то между указателями положения руля, скорости и эхолотом, должна быть кнопка, снимающая блокировку двигателя. Знаю, я эту модель. Простейший экраноплан. Не нужен здесь ключ. Просто тумблер блокировки. Мозги продолжали работать в ускоренном темпе. Пузатый катер “Erpeton – 510 so”. Обтекаемый и с крыльями из каждой выпуклости. Недорогой, массовый, но с отличной скоростью. В отличие от базового “Erpeton – 510”, упрощенная модель. Младенец справится с управлением. В учебке курс был, как такие водить. – Есть!!! – заорал я, щелкая переключателем, – прыгайте! Мотор заурчал. Плавно, но шумно. Пацаны заскакивали на борт. – Здесь рация рабочая! Ефим, свяжись с орбитой! Зазвенело разбитое стекло рубки. Пули шли высоко. Автоматные очереди длинные и стволы у стрелков задирало. Но свистело над головой. Было весело. Да-да! Это потому, что я обдолбан. Катер оторвался от пристани и обдав пенной волной береговые кусты поплыл... нет, полетел по реке. Я взглянул в зеркало заднего вида. Плохо наложенные бинты на плече и на голове трепетали на ветру как флаги. Рожа опухшая и перекошена. Рванные клочья кожи собрались в гармошку и пробиваются сквозь повязку. За спиной автомат, на плече медицинская сумка. Красавчик! – Кострома, я Ручей, ответьте. Кострома, я Ручей, ответьте... Ефим терзал рацию. – Наверное, глушат. Нет ничего. – Да не могут здесь глушилки работать! Между собой-то они связь держат. Продолжай! – Куда плывем-то? – спросил Вжик. – Подальше отсюда! – Кострома, я Ручей, ответьте. Строительная площадка осталась позади, светлое пятно среди ночи уменьшалось с каждой секундой. Мы плыли уже пять минут, когда к шуму двигателя прибавился новый звук. Гражданские конвертопланы обычно тихие, но Twister 5707 – армейский реактивный тилтротор. Визжащий звук царапал воздух, казалось, что в гулкой трубе заперли сварливую тетку, и она там ругается с пылесосом. Цезарь подскочил ко мне и стал сдирать автомат с плеча. – Как они быстро! – Вот теперь хана! – прокричал Ака. – Чего они прицепились?! – Не могут нам дать уйти. Понимают сколько мы рассказать можем. Тилтротор приближался на немыслимой скорости. Цезарь пальнул в него и даже попал. От стального бока мелко брызнуло. Стаканыч забрал автомат у занятого рацией Ефима и тоже стрельнул. – Бестолку. Там и стекло бронированное. Эта херня летучая даже РПГ выдержит! Не знаю, что там рыцари в древности испытывали, когда выходили на бой с драконом, но у меня была смесь страха с восторгом. Я чуть было не повернул катер этой штуке навстречу, но наркотическая эйфория мозги отключила не полностью, и я сдержался. Твистер догнал нас, но огонь не открывал. Просто завис над нами и летел над рекой, не отставая. Со стороны могло показаться, что мы змея запустили, а теперь орем от восторга. Пацаны еще пару раз пальнули, но скорее для острастки. – А он чего не стреляет? – спросил Стаканыч. – Катер берегут, что ли? – Представь, какие они понесут убытки, если дадут нам уйти. Один залп с орбиты и всей этой стройке конец. Катер, в сравнении, такая мелочь, что говорить несерьезно. Дело в чем-то другом. – А в чем? – А я откуда знаю?!! – Ефим? Чего рацию бросил? – Бесполезно. Не отвечают. – Давай, я, – Ака взял у него трубку, – Кострома, я Ручей, ответьте. Кострома, я Ручей, отве... – Ручей, Кострома слушает, – донеслось вдруг из динамика. – Кострома, я Ручей, докладываю, – Ака обхватил трубку, будто певец, страстно напевающий любовную балладу в микрофон, – разведывательный отряд уничтожен. В живых осталось шестеро бойцов. Были взяты в плен, бежали. Уходим по реке на катере. Противник преследует нас на конвертоплане, модели Твистер, срочно требуется эвакуация! На том конце провода замолчали. И их можно понять. Такую информацию переварить надо. Ушли с дикарями воевать, а тут катер, реактивный конвертоплан, да еще и отряд уничтожен. – Ручей, повторите. Ака повторил, проорав все то же самое и добавив под конец – “пеленгуйте!” Ну и еще ругань. И тут Твистер дал залп. Пулеметные очереди с обоих бортов били из-под поворотных движителей. Несмотря на то, что бил в упор, метров с десяти, все остались живы. Собственно, выстрелы не повредили даже катер. Твистер метился в речку. Частые брызги от пуль будто вскипятили освещенную прожекторами воду по бортам катера. Промазать с такого расстояния даже слепой не смог бы. Он бы просто на звук ориентировался. Значит, убивать нас не хотели. Предупреждают. Я высунулся из кабины и обматерил летающую хрень над головой. Хрень ответила огнем с правого борта и легким поворотом крыла. Нас явно пытались направить к берегу. В разбитую кабину залетал ветер. И сквозь острые углы осколков стекла, я увидел, что река кончается. Вместо глади воды ночное небо за близким горизонтом. – Кострома, я Ручей! Вы пеленгуете?!! Эфир зашуршал помехами, затем донеслось: – Пеленгуем! Кто именно говорит? Это было не по инструкции, называть имена, вместо позывного, но им там на орбите, надо полагать, виднее. А у нас просто выбора не было. – Старший сержант Лисовец. – Кто еще с вами? Вот зачем им это сейчас?! Ака начал перечислять, и до меня только сейчас дошло, что все пленные старшие сержанты, плюс лейтенант. Я сержант младший, но меня и в плен не брали. Мысль мелькнула, но было уже не до нее. Река обрывалась и повернуть я не успевал. Да и не мог. Скорость высокая, а рулевой, я так себе. Любитель на нарокте. – Держитесь! – прокричал я! Сейчас полетаем!! Стремительно приближающийся водопад шумел, тилтротор над головой тоже, но меня услышали. Водопад оказался невысоким, но поганым. Сгрудившиеся под пологом стволы принесенных течением деревьев, скопились и разделили его на множество неровных струй. Катер застрял на искусственной мели из бревен, накренился и одна из струй, полилась в катер, как в наполняемый грязной водой башмак. – Ручей, не молчите – прохрипел динамик. Мы не молчали, мы орали, но без нажатой на микрофоне кнопки нас, к счастью, не слышали. Катер накренился, заскрипел носом по каменистому порогу и наконец свалился. Нас тряхнуло, вылетели остатки стекол, вокруг летали незакрепленные предметы, падая на голову. Катер умудрился не перевернутся, мы плюхнулись на воду. Мотор не заглушен, винт крутился, судно вертело и боком занесло в одну из многочисленных проток, заросшую со всех сторон так, что казалось, будто мы влетели в зеленую пещеру. Ветки хлестали по бортам и по лицу. Повязку с головы вырвало, что говорится “с мясом”, в моем случае, буквально, и пронзившую меня боль не смягчил даже наркотик. Схватившись за руль, я выровнял катер, остановил его, пытаясь сориентироваться в ситуации. Над головой, сквозь зелень, срывая искусственным ветром листья, взревел тилтротор. Мы слишком большая мишень, чтобы легко потеряться. И вот теперь Твистер долбанул по нам всерьез. Никаких больше предупреждений, все по чесноку. Игры кончились и пулеметные очереди вспороли обшивку катера, доски, металл и пластик рубки. Трап рядом со мной оторвало, конструкции перемалывались в деревянный фарш. Бухнула пушка. Волной катер отнесло под скалу, где он, врезавшись в кучу мусора, в основном мокрого валежника, задрав нос, сел на мель, и стрельба прекратилась. Нас потеряли из виду. – Ручей, я Кострома, ответьте. Рация цела. Самое странное, что пацаны тоже. Все! Ревущий конвертоплан ушел в сторону. – Сейчас, сука, с той стороны зайдет! И мы как на ладони будем! – Ручей, я Кострома, ответьте. – Кострома, я Ручей, – ведем бой с авиацией противника, – Стаканыч нашел рацию. Ниже по палубе в его сторону полз Ака. Ранен? Какой, к черту бой?! Нас месят, а мы уворачиваемся. Это не бой, это бегство утки от охотника, хотя звучит, конечно, здорово. – Миша, ты там?! Живой? – прогремела, вдруг рация. Я узнал голос генерала Ефимцева. – Да, папа, – Ефим выхватил у Стаканыча рацию, – тут хрень какая-то происходит непонятная. Разобраться не могу! Никто не может, но сейчас зачем говорить об этом? И опять накатило чувство неправильности происходящего. И я не про современную стройку посреди дикого леса и не про то, что нас поубивать хотят. Это, конечно, было насквозь неправильно, но хотя бы относительно понятно. – Ничего Миша, я разобрался. Теперь скажи – лазерный указатель цели у тебя есть?! – снова прогудела рация. – Да, папа! Только автоматный. – Миша, мальчик мой, это ничего, я вашу частоту знаю. Наведи лазер на цель. И я ударю отсюда. Точно!!! Одна ракета с “Генерала Скобелева” и Твистеру амба. – Понял папа! Сейчас все сделаю! – Ефим протянул ко мне руку, – указатель! – Держи! – я вручил лазер чуть ли не торжественно. – Миша, – снова позвала рация. – Слушаю, – Ефим нажал кнопку. – Ты меня хорошо понял? Я разобрался. Во всем. Теперь просто все сделай правильно. Ты знаешь, что делать. – Да, папа. Это был очень странный разговор. Но я снова списал паранойю на свою одурманенность. Ефим взял и подняв голову прислушался к гудению конвертоплана. – Отсюда не прицелится, да и нас ракетой задеть может. Я на берег сойду. – Может все выскочим? Здесь уже мелко, – предложил Цезарь. – Не получится, – вдруг сказал Стаканыч, – Ака ранен. Я только сейчас увидел, что он возится со Славкой. И Вжик рвет рубаху на бинты. – Да, вам не надо, – быстро кивнул Ефим, – я все сделаю. Скиф, помоги ему. У тебя ведь медицинская сумка. Он выпрыгнул из катера на валежник и ловко перебирая ногами перебрался на берег. – Не затягивай, Твистер долго нас выискивать не будет. Мы с той стороны, как на ладони, – бросил я ему вслед и кинулся к остальным. – Не боись. Все сделаю, – повторил он и повернулся в сторону нарастающего звука тилтротора. Что-то прикидывал, – я туда отойду. Дела у Аки были не очень, но и не сказать, что смертельно. Перебило обе ноги, но навылет и не задев кость. Он морщился от боли, мычал, но старался держаться. Я вколол ему аллилфанол, пока пацаны резали штанины, зажимали раны и высматривали где перевязать, чтоб не сдавить нервы. На лице Славки появилось облегчение и выражение сладкой безмятежности. Наркотик начал действовать. – Держись, казак, атманом будешь, – подбодрил его Цезарь, ловко накладывая повязку, – сейчас все закончится. Твистер грохнем, за нами челнок придет. Скоро в госпиталь, отлежишься там. – Скиф, – слабо обратился ко мне Славка. – Да, дорогой. – Во-первых, спасибо, что вернулся. – Не за что, – потрепал я его. – Еще во-вторых есть. – Говори, боец. – Во-вторых, Скиф. Ну и рожа у тебя! Мы заржали. Нам нужна была эта грубая шутка, чтобы разрядится. – Ничего. На соседних койках лежать будем. Тебе ноги лечить будут, мне кожу на башку натягивать. – Слышите? – спросил Вжик. Мы прислушались. – Нет. Почти тихо. – А почему твистер на атаку не заходит? Действительно. Звук реактивного конвертоплана не исчез, но больше не приближался. Ощущение, что он завис в воздухе. – Может частоту перехватили и услышали, что сейчас бомбанут. – Тогда бы он улетел, а не на месте торчал. Да и не успели бы ему инфу передать, даже если бы перехватили. – Иди, взгляни, – сказал Стаканыч, – что там? Я поднялся на задравший нос катер и услышал сзади себя, как Цезарь интересуется, что же это за чудики такие взяли духов под свое крыло и организовала стройку на планете. Больше я ничего не слышал. Я увидел лейтенанта Михаила Ефимцева, которого спас несколько часов назад, а теперь стоявшего метрах в тридцати от катера и направившего на нас лазерный целеуказатель. Я успел закричать. Не помню, что. Что-то невразумительное, чтобы пацаны спасались, прыгали, бежали. Я не понимал, что происходит, но на всю жизнь запомнил этот сосредоточенный прищур. Услышал звук приближающейся ракеты и прыгнул в воду. Отплыть я успел на пару метров, не больше. Дальше меня подняла волна от мощного взрыва пущенной с орбиты ракеты. Глава 12 – Понимаешь, я так не могу, – Вероника мялась с ноги на ногу. Ей было жутко неудобно говорить мне это, она чувствовала себя не в своей тарелке. – Олег, я не плохой человек, правда, просто все это... не для меня... ой! То есть я хотела сказать... Странно, но я не особенно и расстроился. В ряду свалившихся на меня неприятностей, главное из которых смерть родителей, все остальное казалось незначительным и как бы прилагающимся к основной проблеме. Мне нечем было оплачивать обучение в престижной гимназии и к лету меня попросят из общежития. Поэтому то, что меня еще и девушка бросила, было даже логичным. Может она и правда неплохой человек, просто все свалившееся на меня, било еще и по ней. Зачем эй это? Одно дело встречаться с незаурядным, остроумным парнем, сбившим корону с местного короля, и совсем другое с побитым жизнью неудачником, а теперь еще и нищим. – Ну не молчи. Скажи что-нибудь, – голос ее был почти умоляющим. Я сказал. Кратко, но с точным адресом. Она вспыхнула. – Да ты... со мной так еще никто... – потом взяла себя в руки и отвернувшись, ушла. Думаю, она даже довольна. Теперь у нее есть веский повод не чувствовать себя виноватой. Новый кавалер ждал недалеко и смотрел больше на меня, чем на Веронику. Знакомое лицо, но где видел, не помню. На руке золотые часы. Это в пятнадцать-то лет. У меня потом долго не было женщин. Не то, чтобы не хотелось. Нет, иногда чувство одиночества накатывало так, что сердце сжималось. Но это были эпизодические вспышки и проявляться стали позже. Полгода после смерти родителей, я был будто выгоревший изнутри и не чувствовал кроме боли вообще ничего. Потом стало легче. Это не значит, что стало менее больно, просто я научился с этим жить. В кадетском, первое время, тоже оказалось не до девчонок. Обучение было тяжелым, по сравнению с престижной гимназией. Тяжелым не только из-за многочисленных физических нагрузок, но и из-за учебной программы. Это в прежней школе, учителя, по сути, были равнодушны к нашим оценкам. Лишь немногие из преподов действительно пытались нас научить чему-то. Не хочешь – твое дело. И жизнь твоя. В кадетском считали иначе. И по поводу жизни тоже. Ибо она теперь принадлежала государству. Которое ты и учишься защищать. Тогда и государство заинтересовано, чтобы ты хорошо этому научился. Странно, но уровень преподавания в военном учебном заведении был на уровень выше, чем в престижной школе. Вспоминая проведенный там год, приходило и понимание, что школа была скорее клубом, принадлежность к которому повышала оценку в обществе. С прицелом отразиться на будущем. В кадетском за плохую успеваемость предусматривались конкретные наказания, вплоть до телесных. Доходило до этого крайне редко, но само осознание прекрасно стимулировало. И отмазка, что ты не понимаешь то или иное задание, не способен решить уравнение, не прокатывали. Программа составлена грамотными и профессиональными педагогами, с учетом твоего возраста и способностей. Если у тебя хватило мозгов поступить сюда, значит, хватит и на освоение программы. Если не получается, значит ленишься – присел, отжался. Не хватает времени, значит не умеешь планировать день. Как тогда будешь планировать боевые операции? А ну бег в скафандре по плацу! Прекрасно помогало. Но в пятнадцать лет гормоны, все равно возьмут свое и спустя какое-то время, я стал обращать внимание и на девчонок за забором, и посматривать украдкой на кадетских сестер, во время родительских посещений. Кошмары стали уступать место снам с совсем другим содержанием. Веронику почти не вспоминал, не знаю почему. Гораздо чаще вспоминалась Алия, отголосок детства. Хотя может потому и вспоминалось. В детстве, я казался себе несчастным. Господи, как же у меня все, оказывается, было хорошо! Встречаться с девушками обучаясь в закрытой военной школе, мягко говоря, проблематично. Хотя среди наших были такие ходоки, что если бы сам не видел, не поверил бы. Умудрялись сбегать, умудрялись приводить, умудрялись ссорится из-за девчонок. Разыгрывались драмы, по сравнению с которыми сериалы про любовь скучные повирушки. Жена заместителя начальника по воспитательной работе, дама сорока пяти лет забеременела от одного из кадетов. По разговорам, может и не от одного, но это уже из разряда слухов. Татьяна Алексеевна не села за совращение, только по причине своего нового положения. Последовал развод, а через два года она снова вышла замуж, но уже за отца ребенка. Тощему, лопоухому Кольке исполнилось четырнадцать и уже можно было женится. Он звал на свадьбу сокурсников, но насколько знаю, мало кто пошел. Не из соображений этики, конечно, пожрать от души на празднестве, мало кто из мальчишек отказался бы, а просто потому что свадьба выпадала на будний день, когда у кадетов занятия. Три года они прожили точно, дальше не знаю, я ушел в учебку. Но слышал, что у них не все гладко. Дочь, старше отчима, вроде как возражала против совместного проживания. А оставшийся без жены заместитель начальника по воспитательной работе, генерал-майор Сергей Владимирович Киреев, до сих пор работает. И на той же должности. Отношения с местными, по традиции, не складывались. А то, что их девчонки западали на подтянутых спортивных парней в форме, ситуацию не улучшало. Самая грандиозная массовая драка в Омске произошла между кадетами и одной из местных уличных банд именно из-за девочки. Ленка Баринова красавицей не была. Но принадлежала к тому женскому типу пацанок, которые сводят с ума сильнее, чем записные красотки. С Денисом Самойловым они познакомились в клубе. Эту историю я знаю хорошо, с Дениской мы учились на одном курсе. Большими друзьями не были, но общались время от времени. Я на танцульки ходил редко. Во-первых, не хотелось. Не любил я эти дрыгания. Музыку послушать – да, но прыгать под однообразными ритмами в льющиеся со всех сторон разноцветные огни, нырять в ароматный пар, увольте. Еще и громко слишком. Во-вторых, не мог я себе самоволки позволить. Отчислят из кадетского, значит здравствуй зона для малолеток. Тогда, в ювенальном суде Екатеринбурга я, откровенно выпендриваясь, очень неплохо залепил серому Евгению Александровичу. И сюда, в корпус, попал на условии – “или-или”. Что выбрал, понятно, но в моем деле появилась соответствующая заметка. Но в увольнительную все же шел в клуб. И на девчонок посмотреть, и все наши там были, да и... а куда еще-то? К девчонкам не подходил. Во мне еще не угасли те романтические представления о девушке, как чистой, скромной, понимающей. Ни одна из тех, кого я видел отирающейся у клуба, этому образу никак не соответствовали. Хотя я, наверное, еще не повзрослел тогда. И это было проявлением детскости, с которой не мог расстаться. Возможно, сказывалась и моя лесная жизнь, где я общался в основном с книгами. Но для большинства кадетов, клуб был местом сладким. И не из-за танцулек. Ближайший ночник находился всего в трех кварталах от нас и уже на заворачивающей от кадетского корпуса улице к вечеру собирались стайки девчонок. Знакомство было целым ритуалом. Добродушное принюхивание и ничего не значащие фразы. Смотр, хихиканье, пара острот, представление и сцепка. Один на один знакомились редко, обычно компаниями. Но Денис с Ленкой познакомились уже внутри, когда бравый кадет пытался добыть выпивку у бармена. Про способы добычи нами спиртного в клубах можно рассказывать и рассказывать, ибо продавать алкоголь несовершеннолетним нельзя, но с другой стороны нам и в клуб было нельзя. Но если для возраста делались поблажки, со спиртным такое не прокатывало. Денису отказали, а на его намеки, что он может повысить цену, вежливо, но твердо объяснили, что навар, с вас, юных бойцов, невелик, а вот неприятностей, клуб может отгрести, по самое “не могу”. Овчинка не стоит выделки. Расстроенный, он не успел вернуться к нам. На танцполе, рядом о сценой его перехватил незнакомый парень и смотря в сторону, монотонно предложил на выбор водку, ром или виски. Денис выбрал водку. Парень озвучил цену и, продолжая смотреть мимо, погладил себя по щеке и приложил к плечу один палец. Сказал Дену подойти к стоящей неподалеку девчонке и отдать ей деньги. Затем подойти к равнодушно наблюдающим за ними громиле и взять товар. Денис проделал весь путь, забрал у здоровяка хитро запакованную внутрь литровой банки с лимонадом, бутылку водки, но думал о девчонке. Зацепила. Обернулся и поймал ее взгляд. Не знаю, была ли это любовь с первого взгляда, разговоров об этом романе потом ходило много, только сам Денис почти ничего не говорил. История почище “Ромео и Джульетты”. Лена оказалась подружкой местного бандита Гены-Рельсы возглавлявшего местную шайку. “Октябрята” не имели никакого отношения к историческому движению двухвековой давности, а назывались так по названию округа, в котором жили. Хотя, как раз округ когда-то назвали в честь того движения. Уличная банда еще, лишь слегка поднялись. Промышляли по мелочи: крышевали пару блошиных рынков, контрабанда спиртного, сигарет, в том числе и реализация по клубам. К наркотикам их не подпускали, этим акулы позубастее занимались. Прямых конфликтов с нами, “беляшами” у них не было. “Беляши” это из-за белой формы. Но несколько драк все же случилось. И тоже, из-за девчонок. Но это было уже из разряда личного, случаи одиночные и на делах не отражалось. До поры до времени. Любовь у Дениса с Ленкой была и безграничной, и всепоглощающей. Я даже завидовал. У нас с Вероникой такого не было. Каждый день, ближе к вечеру она ждала его на площадке между церквушкой и мини-маркетом куда выходил забор с тыловой стороны жилых зданий корпуса. Это было окно в мир, тоннель для побегов в самоволоку. Денис не всегда мог вырваться, а Ленка отвлекала весь класс. Мы пялились на нее из учебного корпуса, возвышавшегося над училищем. Она ждала не меньше часа после окончания занятий и уходила лишь тогда, когда становилось понятно, что сегодня они уже точно не увидятся. Если встретится все же получалось, Денис возвращался в казарму поздно и счастливо улыбаясь, лежал с открытыми глазами глядя в потолок. На наши расспросы не отвечал, хотя мы дергали его как могли. Меня всегда смущал вопрос, – Денис ведь знал, что кроме него она спит еще и с этим Геной. Но то ли запретный плод был сладок, то ли это проявление той самой любви, которой я понять не мог. Долго оставаться в тайне столь бурный роман не мог. Узнала о нем и “та сторона”. Учитывая статус “Джульетты” дело переходило из разряда “приватного” в категорию деловых. Хотя и про личное, уверен, Гена-Рельса не забывал. Одним майским днем, трое наших, чьих имен я уже и не помню, сидели на скамейке в сквере и ждали, когда начнется футбол. Рядом располагался стадион, где в межсезонье гоняли мяч местные команды. Сидели в форме и к ним, бодрым шагом подошла натуральная кодла в пятнадцать рыл. – Заблудились пацанчики?! Район с больницей попутали? Или с кухней? Это фартуки белые на вас? Или платья? Вы чьи невесты? Это был беспредел по местным меркам, сразу без подначивания переходить к тяжелым оскорблениям, поэтому и ответ был соответствующий. – А кто спрашивает? Комик или гомик? На тебе столько цветов сразу, что непонятно, клоун ты или петух. Шпана потерялась. Не привыкли к такому. Их всегда боялись, а сейчас еще и перевес впятеро. К тому же они старше “беляшей”. Плохо знали кадетов. Нас в училище не вышиванию учили и вырабатыванию характера отводились целые программы. – Денис среди вас, чертей, есть? Дениса не было, но стало понятно, что к чему, как и то, что драки не избежать. Спрашивающего прямым текстом послали. Я имен ребят не запомнил еще и потому, что их потом так и называли – три мушкетера. Им конечно крепко досталось. Трое против толпы. Но они мало того, что на ногах остались, так еще и нескольких в больничку отправили. Уличная драка – это круто и романтично по уличным же меркам. Но против школы, той, где учат этому профессионально, недостаточно. Дело не только в технике махания рук и ног, – против толпы, как и против лома приема нет. Наши пацаны правильно выстроили оборону, – передвигаясь так, что оказывались всегда один на один с противником. Долго это не длилось, туда все патрули сбежались. Дракой в парке дело не ограничилось. Обе стороны были не удовлетворены итогами первой стычки. “Октябрята” по понятным причинам, а наших, кроме самого нападения, разозлило и то, что гопота налетела толпой. Через посредников договорились о новой встрече – пятьдесят на пятьдесят. Омское (Сибирское) суворовское училище третье по численности после авторитетного московского и столичного новосибирского. Училось более пятисот кадетов. Драться хотели все, поэтому тянули жребий. Мне повезло, я вытянул короткую спичку и потому хорошо помню этот день. Ночь, точнее. Массовая самоволка. С противником встретились на пустыре за замороженной стройкой. “Мушкетеры” не участвовали даже в отборе, потому как, получив дисциплинарное, до сих пор сидели на губе. Разумеется, подробностей драки от них администрация не добилась, поэтому приготовления к генеральному “махачу” мы сумели сохранить в тайне. “Октябрята” нас все же надули. Их пришло явно больше полтинника, и некоторые пользовались кастетами. Наши тоже намотали ремни на кулаки, так, что заруба вышла славная. Ни один из кадетов... Слышите? Ни один не упал. Синяков, серьезных ушибов было много. Двое получили черепно-мозговую, но мы узнали об этом потом. “Октябрят” было больше, они были старше, они дрались нечестно, но те несколько гопарей, что остались на ногах, удирали от нас в панике. Остальными пустырь был устлан. Был нехилый скандал. Разбирательства продолжались три месяца. Администрация города долбала администрацию кадетского корпуса. Те, разумеется, долбали нас. Искали зачинщиков. Искали причины. Виновных, в том числе меня, строго наказали. Виновными оказались все, у кого были содраны кулаки. Не отчислили только потому, что нас оказалось слишком много. О том, что конфликт случился из-за девчонки никто и не вспоминал. Любопытно, но через месяц после этого Денис и Лена расстались. Вроде как по ее инициативе. Не спрашивайте. Не знаю деталей. Да и Дениска не сильно горевал, помню. Может без драйва стало не интересно? Никогда не понимал женщин. Я хорошо помню ту драку. Не из-за раздувшейся до размера вареника губы, а из-за общего настроя. Веселого и злого. Упоительное ощущение полноты жизни. Тот период моей жизни вспоминается как счастливый. В шестнадцать лет так и должно быть, наверное. И еще у меня было много друзей. Настоящих. Вспоминая сейчас, мне это кажется другой жизнью. Так это было давно. Еще до того, как мое имя, с позором было вычеркнуто из списков выпускников кадетского корпуса. Глава 13 – Встать. Суд идет. Мне вспомнилась комнатка в здании Екатеринбургского ювенального суда, где так же решали мою судьбу. Те же покрытые желтым лаком выщербленные столы. Только зал шире. Я встал. Стоял сгорбленно, выпрямиться до конца мешали кандалы. Титановые кольца сковывали руки, цепочка тянулась к браслетам на ногах. – Сегодня, 18 сентября 2198 года, военный трибунал 109-ой гвардейской космическо-десантной дивизии начинает закрытое заседание. Младший-сержант космическо-десантных войск Евразийского Союза Олег Романович Кузнецов, 2174 года рождения, вы обвиняетесь по статье 162, часть первая уголовного кодекса Евразийского Союза. Государственная измена. А именно: переход на сторону врага, шпионаж, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против Евразийского Союза. Признаете ли вы себя виновным? – Нет, – ответил я. Впервые понял выражение – “это было, как в дурном сне”. Сильнее нелепости происходящего было только чувство несправедливости. *** Я проснулся и несколько секунд не мог понять, где нахожусь? Лежал в кровати на мягкой постели, почти ничего не болело, только подташнивало. Белая, похожая на округлую мыльницу, комната. Попытался протереть глаза и обнаружил, что пристегнут к ручке кровати. Наверное, сработал датчик, показавший, что я очнулся. В комнату вошли доктор и медсестра. Доктор молча подошел и стал меня осматривать, но как будто не глядя. Губы сжаты. Медсестра наоборот, смотрела с брезгливым любопытством. Как на змею в зоопарке. – А где... – начал я и закашлялся. В горле першило. Во рту будто долго лежала пропитанная химией вата. Сильно мутило. – Да нет, жить будет, – сказал доктор, оттянув мне веко и сверившись с датчиками над головой. В голове постепенно прояснялось. Вспомнились ракета, Ефим-сука и ребята. Пацаны! Они же все погибли! Я дернулся, наручник звякнул о металлическую перекладину. – Что это?! – Наручники, – спокойно ответил доктор. – Почему? Где я? – Родной корабль не узнаешь? Это “Генерал Скобелев”, санчасть. А наручники потому, что ты перестал считать его родным. – Что? О чем вы? – Как доктор сообщаю, что у тебя две рваные раны на голове и огнестрельная рана левого плеча. Пуля прошла навылет, кость не задета. Многочисленные ушибы. Переломов нет, легкое сотрясение мозга. Раны мы почистили, загноение остановили. Провели курс физиотерапии, и подержали твою тушку под эндженезис-реконструктором. Кожу на левой части головы, лично часть срезал, часть зашил. Красавцем тебе не быть, но жить будешь. Закачал в тебя диоксорекубирабита по гланды. Так, что кожа, пусть и не в полном объеме, со временем, восстановится. Остальные вопросы не ко мне. К Особому отделу. Тобой теперь они занимаются. Моя совесть, как врача, чиста. Я хотел спросить что-то еще, но снова поперхнулся. Врач все так же, не глядя, буднично добавил: – Шкура. Вместе с медсестрой вышли. Какая шкура? Надо подумать. Хотелось быстрого понимания. Не думалось. В голове был сумбур и тянуло в сон. Как меня сюда доставили? И да, – мне есть, что сказать Особому отделу... но доктор как-то странно... голова чешется... и плечо. Дверь снова открылась. Вошел майор Петр Матюшин, человек примечательный, очень добродушный и улыбчивый. Общались мы дважды. Когда формировался экипаж на крейсер, он читал нам лекцию о ситуации в мире. Очень краткую, очень формальную, очень ясную. И второй, уже на корабле. Он подходил ко мне в коридоре, когда я возвращался из командного отсека куда, по приказу Пью, ходил докладывать о необходимости выделения нам дополнительного помещения под снаряжение. В тех коробках, что нас разместили, только мы сами с трудом помещались. Тогда он чуть ли не ласково расспрашивал меня о настроении, о том, как чувствуют себя ребята в группе, каково общее расположение духа? Петр Валерьевич Матюшин носил ту же нежно-оливкового цвета форму, что и мы. Только погоны с фиолетовой окантовкой, а на петлицах меч и щит. Вместо кулака на фоне ракеты, как у нас. Особый отдел армии. Форма всегда выглажена. Он взял стул у стены и подсел ко мне. – Здравствуй Олег, – он всегда улыбается, когда говорит? Я его только радостным видел. – Как самочувствие? Доктор говорит, что ты уже можешь говорить, – и рассмеялся, – забавно звучит, да? Говорит и говорить. – Я хреново себя чувствую. Почему на мне наручники? Он пытливо посмотрел мне в глаза: – Правда, не понимаешь? Или роль отыгрываешь? “Я ни в чем не виноват”. – Не понимаю. И я ни в чем не виноват. Вообще я как бы, на награду даже рассчитывал. – За что? – Ну как? Я все-таки ребят вытащил. В том числе урода этого. Хотя ребят, к сожалению, не уберег. Но я и предположить не мог... хотя я и сейчас не до конца понимаю. Черт! Да я ни хрена не понимаю, что происходит?!! – Значит, ребят ты вытащил, – задумчиво произнес Петр Валерьевич. – Ну да! – А урод это...? – Ефим! Урод и тварь! Майор достал планшет, включил. Снял очки и, поигрывал ими в руке, вежливо улыбнулся: – А расскажи-ка, что же случилось на планете двести семьдесят один шестьдесят пять эй-эйч-зед. *** – Слово обвинителю, – судья откинулся в своем похожем на трон Кощея кресле. Обвинитель, в звании полковника, подтянутый крепыш под пятьдесят, с руками, будто он ими каждое утро подковы разгибает, встал из-за стола, направился в мою сторону. Не дошел, опустил глаза в планшет и ровным голосом начал: – Задачей экипажа тяжелого фотонного крейсера “Генерал Скобелев” на планете двести семьдесят один шестьдесят пять эй-эйч-зед было обнаружение предположительно находившегося в данном квадрате бандформирования из террористической группировки “тхе-пару”. Его боевой состав, положение, состояние и количество. По возможности определить характер действий и намерений боевиков, сильные и слабые стороны. Предварительное сканирование, ни в инфракрасном диапазоне, ни в сантиметровом радиодиапазоне не вывило никаких следов присутствия людей. Возможно из-за плотного лесного покрова, возможно из-за болотистых испарений, чье действие слабо изучено. Поэтому было принято решение выслать вниз разведгруппу. Десантный взвод из состава 315-го отдельного разведывательного батальона, 109-ой гвардейской космическо-десантной дивизии, под командованием лейтенанта Михаила Ефимцева высадились на планете во временной отрезок соответствующего середине мая на планете Земля. Через три дня разведотряд обнаружил деревню, где проживали женщины и дети чхоме. Сами боевики отсутствовали. Предположительно организовали базу или сеть небольших баз в этом же районе. За деревней было установлено орбитальное наблюдение с целью зафиксировать появление в ней боевиков, затем попытаться вести их с орбиты, а заодно передать информацию разведгруппе, чтобы они или проследили за террористами и вышли на их базу, или взяли языка. Обвинитель провел пальцем по планшету, кашлянул и продолжил: – Еще через три дня на лагерь разведгруппы было совершенно нападение. Террористы сумели обнаружить присутствие десантников и вычислить расположение их лагеря. В результате боя почти вся группа была уничтожена. Пятерых боевики увели с собой. В плен попали Вячеслав Лисовец, Леонид Уваров, Юрий Церенов, Виталий Петренко и обвиняемый Олег Кузнецов. Это было первое вранье, но не последнее. Самое паскудное ждало впереди. *** Петр Валерьевич внимательно выслушал мою историю. Диктофон на планшете писал звук, переводил его в текст, с чем майор регулярно сверялся. – Значит, так все было, – задумчиво сказал он. – Ну, да! А, что не так?! И почему на мне наручники?! Он, продолжая вертеть очки в руках, смотрел на меня и ничего не отвечал. Пожевал губами и выдал: – Я прослушал совершенно иную историю. И вот в чем проблема. Та история и звучит правдоподобнее, и что самое главное, к ней прилагаются весьма веские доказательства. – Какая история?! Какие доказательства?! – Парень, – он вздохнул, – как в таких случаях говорили в старинных фильмах, – вопросы здесь задаю я! – Но... – Поэтому ответь. Еще на Земле ты имел какие-нибудь контакты с представителями Северо-Атлантической коалиции? – Чего?!! – Так, давай, без этих “чего”, “что”, “да как вы смеете” и тому подобного. Просто отвечай. Желательно – да или нет. А если комментарии, то только очень короткие и по делу. Договорились? – Договорились – буркнул я. – Ты имел какие-нибудь контакты с представителями Северо-Атлантической коалиции? – Нет. – Перед отправкой на планету у тебя были какие-нибудь неожиданные встречи? Случайные знакомства? Какие-то люди вдруг появлялись в твоей жизни и неожиданно становились близкими? – Да у меня друзей-то... – Отвечай просто. – Нет. – Как у тебя с женщинами? – Нормально у меня с женщинами. Вы, о чем именно спрашиваете? – Есть постоянная подруга или не любишь долгих отношений? Пару недель с одной, пару недель с другой? – Я на армейской службе. У меня просто времени нет на шашни. Это требует и времени, и денег. – Сколько у тебя денежных накоплений? – Нисколько. Зарплата небольшая, я же на полном обеспечении. Если и трачу что, то иногда с ребятами в баре посидеть. Но это редко, в увольнительных только. Он неуловимо напрягся, что-то пометил в планшете и продолжил: – Опять же. Появлялись за последние полгода или год, в твоей жизни необычные женщины? Яркие, искавшие встреч? Или ты сталкивался с одной и той же? Случайно. Красивая. Да еще оказалась всепонимающей, заботливой, умеющей выслушать? – Таких в природе не бывает. – Ну, я подумал, вдруг тебе повезло. И хотел об этом везении порасспрашивать. Но значит, нет? – Нет. – Кстати, почему ты не женат? – Да рано еще. – Из вашего взвода почти половина женаты. Дети у многих. Их семьи еще не знают, что мы им похоронки везем, – он снова пытливо уставился на меня. – Ничего в душе не шевелится при мысли об этом? – Слушай, заботливый ты наш, – я говорил тихо и ожесточенно, – мне от этой мысли хреново так, что ты и представить себе не можешь. И я действительно отчасти считаю себя виноватым. Но только потому, что Ефима из плена вытащил. А вытащив, не прирезал на месте. Вот за это я себя винить до конца жизни буду. Он понимающе улыбнулся, хмыкнул и сказал: – Если тебе удобнее на “ты”, никаких проблем. Я никогда субординацию не жаловал. Сам высокомерных ублюдков терпеть не могу. Но вернемся к твоей личной жизни. Говоришь “жениться рано”. Не нагулялся еще или нормальную не встретил? – Я вообще об этом еще не думал. – Карьеру сначала выстроить надо? Добиться в жизни минимальной базы? Фундамент, так сказать, выстроить, на котором уже можно что-то строить начинать? В том числе и семью? Верно? У тебя практичный подход к этому вопросу? Как и к жизни в целом? – Пишите, “нормальную не встретил”. – Это из-за родителей? – голос майора стал по-отечески заботливым. – Никто их уже не заменит никогда? Такой женщины, как мать, уже не будет? А ее с отцом ты считал образцом семьи. Единственно возможным вариантом совместной жизни с кем-то. Поэтому особый подход к женщинам? – Ты куда лезешь?! Психолог долбанный!! Ты ничего об этом не знаешь! – Хочу узнать, – Петр Валерьевич никак на мою вспышку не отреагировал. – Мне надо понять, что ты за человек, Олег. Чем живешь, о чем мечтаешь? И от этого зависит, какие выводы я сделаю, что напишу в отчете. А от этого отчета твоя жизнь зависит. – Женщины тут при чем? – Они всегда при чем. Тем более если речь о молодом крепком парне. Сильная любовь в жизни уже была? – Идиотская была. Но это точно к делу не относится. Глава 14 Последние полгода в части запомнились больше, чем полгода в учебке. Это странно, потому как обычно наоборот. Ад учебки, к тому же десантной, это впечатление на всю жизнь. Было тяжело, хорохориться не буду, но я был подготовлен, так как пришел из кадетского. Некоторые курсы повторялись, единственно больше практики, больше физподготовки, больше работы с техникой и очень много работы с оружием. Помимо “Леваша – Юрки”, осваивали множество разнообразного стрелкового оружия. Штурмовые и снайперские винтовки. Как наши, так и вероятного противника. В часть под Вологду я пришел из учебки уже со славой классного стрелка и вымпелом за второе место на общевойсковых соревнованиях по стрельбе в Омске. Через пять месяцев получил первое на соревнованиях в Пскове. И мне и руководству мое будущее виделось марксманом и я усиленно осваивал предназначенное оружие. Винтовка пехотная специальная ИКБР-3 (Изделие конструкторского бюро Розанова) под промежуточный калибр 10×79. Промежуточный между автоматом и снайперкой. В отличие от снайперского 12,7х99 отдача терпимая. Стрелял по несколько часов в день. И это помимо остальных обязанностей, которые никто не отменял. Упахивался, но по молодости и свойственной ей наглой самоуверенности и сумасбродству, втянулся в этот ритм. Я до сих пор, по какой бы местности не шел, невольно выбираю взглядом место для укрытия и рассчитываю глазомером бросок к нему. А по ночам снится, как винтовку к стрельбе готовлю, стреляю по мишеням, чувствую запах сгоревшего пороха и слышу щелчок вылетающей гильзы. Но запомнились мне последние полгода по другой причине. Это было в субботу, в ПХД, то есть парко-хозяйственный день, давно переименованный нами в “полностью хреновый день”. Я честно провел “осмотр военной техники”, то есть обошел два раза вокруг БМД 27, заглянул в салон, дал пинка резиновой камере, постучал по винтам и погладил пулеметные стволы. “Обслуживание военной техники”, то есть мытье, оставил первогодкам. Начальство после обеда разошлись по домам. В среду Вологда праздновала день города, офицеры решили отпраздновать сейчас. Часть была пустой – полы отдраил уборщик, которого я лично починил два ПХД назад, а моющие вещества в него загружал тот же молодняк. Все служивые были в гараже, на складе или на улице, убирая территорию и поливая из шлангов раскаленный июньский асфальт. Гарнизонный РЭХ (Робот – Экономной Хозяйке. Уборка, полив, садоводство. “А еще он выгуливает собак”, – утверждала реклама) был в рабочем состоянии. Но его трогать запретили, иначе у солдат дел в субботу не будет. А это ЧП немногим хуже инопланетного нападения. Через пару часов бойцы, успокоятся и займутся своими делами. Они бы и сейчас не надрывались, но видеокамеры по стенам работали исправно и филонить не позволяли. Я, пользуясь положением дедушки, слинял в казарму, надеясь поваляться на кровати. Если начальство потом спросит, скажу, на стрельбище винтовку проверял. У меня, как у лучшего стрелка части был доступ к оружейной, для тренировок. А там камеры никто не развешивал. Постреляют их. Я зашел внутрь, завернул за угол и остановился, удивленный. У окна, спиной ко мне, стояла девушка. Это было настолько странно, что я просто стоял и смотрел, как она курит в окно, быстрыми движениями скидывая пепел. Увидеть женщину в части – это что-то из разряда сюрреализма. Или богословия. Отношение в дальнем закрытом армейском расположении к женщинам, сродни отношению к божествам. Мы знали, что где-то они есть, и даже возможно совсем рядом, но увидеть воочию – чудо. Она положила вытянутую руку с сигаретой на прижатую к животу левую, как курят все женщины и обернувшись, увидела меня. – Хороший разведчик – она выпустила дым. – Незаметно подобрался. Вьющиеся темно русые волосы, глаза с искоркой, но с какой-то вечной усталостью. Скуластая. Красивая. Того неясного девичьего возраста, когда двадцать уже позади, до тридцати еще далеко. – Да нет, просто... – я больше не придумал, что сказать. Она окинула меня взглядом и усмехнулась: – Я не диверсант, если ты вдруг так подумал. Ваши секреты мне неинтересны. К тому же, я и так, их все знаю. – Нет. Я другое подумал, – странно, что такая красивая девушка здесь делает? Она подняла брови, сменив выражение лица со смешливого на насмешливое и сказала: – Как галантно. Значит не разведчик. – Это почему? – Я их навидалась. Нахальные, самоуверенные и убежденные, что всем бабам нравятся. Всегда один типаж. – Я вам не нравлюсь? – Еще и на “вы”. Ты не разведчик, ты динозавр. – Олег. – Что? – Динозавр Олег, – представился я. – Алла. И только попробуй меня еще раз на “вы” назвать. Я себя сразу старухой ощущаю. – Вы не похожи на старуху, Алла. И все же. Кто вы? Что здесь делаете? – Алла Казаринова, ефрейтор. Отдел автоматизированных систем управления. – А почему не в форме? – удивился я, – у нас с этим строго. – Ненавижу форму! – я в ней как курица ощипанная. Еще и на почтальона похожа... что смеешься? Волосы под берет прятать надо, юбка неудобная. Знала, что сегодня после обеда в части ни мосек, ни сосок не будет, поэтому в нормальное платье оделась. – Каких мосек, сосок? – удивился я. – Младший офицерский состав, старший офицерский состав, – сокращенно моськи, соски. Это не я их так, это в управлении эксплуатации специальных объектов придумали, связистки подхватили – до нас донесли. – Главное, чтобы рядовой состав не узнал, – я закончил смеяться. – Почему? – Они еще быстрее подхватят, а тогда и до офицерского состава дойдет. Могут плохо отреагировать. Ну, очень обидно звучит. – Ничего. Полезно. Пусть знают, нос меньше задирать будут, – она тоже рассмеялась, – вот ты и расскажи своим. Кстати, ты все-таки кто? Вижу, что сержант, но не разведчик, это точно. Технарь? – Девушка Алла, я вас удивлю. Я именно, что разведчик. Пользоваться коммуникаторами в армии не запрещено, но хлопотно. “Экран”, “листок”, “полоска”, требует неусыпного внимания, а брать его с собой куда-то кроме казармы, запрещено. В казарме же, ему могут или ноги приделать, или просто позаимствуют старшие товарищи. Как это сделал я. Забрав сенсорный листок у одного из салаг, по ночам переписывался с Аллой под одеялом. В части она больше не появлялась, да и до этого, как сказала, бывала редко. Штаб располагался в Вологде, но неподалеку был городок, до которого в обе стороны ходил беспилотник. Раз или два раза в неделю, на увольнительные, а то и в самоволке, я переодевался в гражданское и мы встречались или в кафе, или сразу в гостинице, где оказались очень быстро. Я успевал купить цветы, и мы с букетом ждали ее или за столиком, или на кровати. Я собирался служить дальше по контракту, имел высокую квалификацию как стрелок, как сапер и наводчик-оператор БМД. Деньги что получал в армии прежде не тратил, кое-что оставили родители. Так, что на гостиницу хватало. Алла откровенно любила выпить, но как-то элегантно, не теряя женственности. Я почти не пил, все желания уходили в другое. У меня после Вероники никого не было, а с тех пор прошло четыре года. Отрывался, как мог. Я благодарен тому лету за эти часы в гостинице. До сих пор помню все хиты той поры, что залетали в окна номера. Это была не та любовь, что принято воспевать в стихах и песнях, это была именно, что страсть. Я с каким-то ужасом думал, что с Алкой, конечно, хорошо, но как жену я ее не вижу. Хоть она и нравится мне безумно. А у нее-то, наверное, есть планы насчет меня и как бы помягче ей сказать, что будущего у нас нет. Сказать, так, чтобы не обидеть. Неловкая ситуация разрешилась сама собой. И разговор начала она и переживать мне пришлось уже по совсем другому поводу. – Слушай, – ее голос звучал несколько смущенно. Мы лежали в кровати. Второй час подходил к концу, и я прикидывал, как сдам номер, провожу Аллу и успею выпить пива. Золотистая баночка с черными полосками и крапинками, покрытые холодными каплями буквы. – Вот ты так ухаживаешь... – она запнулась, – красиво. Цветы эти. – Красиво? Мне кажется это самое, что ни на есть, обычное ухаживание. – М-да. Крепыш разведчик, но все равно пацан. Хотя мне приятно до дрожи, но подумай. Куда я цветы потом дену? – Первый раз встречаю девушку, которой не нравится, что ей цветы дарят. – Ой, скольких девушек ты встречал?! И я не сказала, что не нравится. Просто для гостиничных встреч, – это лишнее. Хотя... – она задумалась, – у меня с моим нынешним так же, все с гостиницы начиналось, а потом расписались. Я несколько секунд осмысливал фразу. – Нынешним? Расписались? Ты замужем?! – Ты не знал? – теперь удивилась она. – Вот черт! А должен был?! Ты ни слова не сказала. Кольца нет. – На службе запрещены украшения. Да и как-то, к слову не пришлось. Я думала, Вадик тебе сказал. Еще несколько мгновений на размышления. – Какой Вадик? – Ну... этот. Блин, фамилию забыла. Он в одной части с тобой служит. Высокий такой. Я понял о ком речь, вспомнив Вадима Белоголовцева из взвода радиотехнической разведки. Худющего настолько, что получившего прозвище “Дитя Бухенвальда”. Через полгода прозвище заменили на “Зомби”, и из-за худобы, блуждающего взгляда и неадекватности поведения. – А он здесь причем? Она посмотрела на меня странно. – То есть, ты и этого не знал? – Видимо нет. А чего именно? – Ну... – она смутилась еще больше и потянулась за сигаретой, – мы, как бы, встречаемся с ним. Для одного раза было слишком много информации, и я боялся в ней захлебнутся. – С Вадиком? Из моей части? Она устало вздохнула. Наигранно, как мне показалось. – Ты ревновать надеюсь, не собираешься? Мы же взрослые люди. – У тебя муж и ты встречаешься с “Зомбаком”? – Каким зомбаком? – А здесь-то ты что делаешь? Со мной? – я не стал отвечать. – Взрослые люди решили потрахаться, – пожала она плечами, – что за разговор? Я не буду оправдываться. – Я считаю нормальным, что двое людей... взрослых людей, встречаются потрахаться. Но, по моему мнению, нормально это только тогда, когда больше у них на стороне никого нет. – Вот ты, какой, оказывается. Как маленький, – усмехнулась она, – пионер. Как я сразу не заметила? Кто такой пионер, я знал. – Цветы ты до дому, я так понимаю, не доносила? – Сам подумай, как муж отреагирует? Он и так ревнует к каждому кусту. Один раз на учения уехал, так каждый вечер звонил, и даже не поздоровавшись начинал в трубку орать, что я, наверняка, сейчас трахаюсь с кем попало. – Я так понимаю, основания у него на это были? – Но ведь не с кем попало! – возмутилась она. – И кто он у тебя? Раз на учения уехал. – Капитан в Управлении УСАС по ЗВО. Толком не знаю, чем занимается. Мне армейских проблем на работе хватает. Пива все-таки выпил. Когда возвращался в часть. Зло скомкал банку, выбросил на лесную тропинку, сдержав порыв вернутся в городок и нажраться водки. Это был бы слишком крутой залет. Я не собираюсь из-за бабы свое будущее гробить. Если от меня в части пивом пахнет после увольнительной, нормально. Поймут. А вот бухой приду, намного хуже. Губа, выговор и возможно с занесением в учетку. Алле я ничего не сказал. Но и провожать не стал. Молча оделся, вышел. Собственно, на что обижаться? Я и права такого не имею. Она, наверное, права. Взрослые люди, никаких обязательств. Я сам ничего серьезного не планировал и только и думал, как ей об этом вежливо сказать. Что ж так хреново тогда? Да еще и Зомби этот. Как она вообще с ним умудрилась? Тут же вспомнил, что в день, когда ее встретил, взвод радиотехнической разведки гоняли с внеплановой проверкой. То есть она к нему пришла, а Вадик был занят. Ночью не мог уснуть. В голову лезли мысли, не дикие, но неприятные. Может и правда, так и надо. Это и есть взрослая жизнь, которой я научиться не могу? Под утро решил для себя, что если встречаюсь с девушкой, пусть без обязательств, пусть на короткий срок, пусть я не первый и не последний, но на этот срок должен быть единственным точно! Другого не приемлю. Себя менять не собираюсь. Алла объявилась через пару недель. Пришел тот самый салага, у которого я реквизировал коммуникатор, а потом вернул, и с кислым выражением протянул его мне. – Ты, конечно, дед. Бугор. И с бугра тебе виднее, но ты не мог бы сначала закончить со своими личными делами, прежде чем возвращать листок? Думаю, это не мне написано. Алла спрашивала, как дела и что нового? Отвлеченный разговор, но чувствовалось, что она пыталась наладить контакт. По осторожности фраз мне показалось, что эти две недели она ждала, что я первый дам о себе знать. Я вежливо отвечал дежурными словосочетаниями, разговор не развивал и ждал, что она, в конце концов, отвяжется. Длилось это еще две недели, она пробовала разные подходы, разыгрывая снизошедшую богиню, развязную деваху и под конец, всепонимающую лапочку. Когда ничего не сработало, она выдала следующую фразу: – Знаешь, такой момент в моей жизни настал. Когда поняла, что пора выбирать. А я не могу. Уверен, считала, что делала мне одолжение. И, по всей видимости, я должен был начать убеждать выбрать меня. Я сдержался, чтобы не отправить ее по тому же адресу, что и Веронику когда-то, и забанил. После чего отдал планшет салаге с концами. В чем-то этот разговор мне помог. Если до этого было тоскливо и противно, теперь стало просто противно. А это пережить проще. Лето кончилось. В ноябре мне предстоял дембель, затем профессиональная служба. Я надеялся, что проблем с контрактом быть не должно. Показатели отличные, я лучший стрелок и по ЗВО и по ЦВО, куда надеялся вернуться служить. На дембель должен был получить старшего сержанта. А потом все полетело к чертовой матери. И именно из-за бабы. Глава 15 – И последнее, что помню, как мой командир навел на катер лазерный целеуказатель и как я выпрыгнул за борт, – закончил я рассказ. – Садитесь, – сказал судья. Сел. Силовой барьер огораживавший мою скамью слабо подсвечивался, отражал ламповые блики и мне казалось, что сижу в пробирке. – У обвинителя есть вопросы к подсудимому? – спросил судья крепыша-полковника. – Есть, и много. Но, чтобы не повторять одно и то же, а заодно для получения полной картины произошедшего, я предлагаю дать слово свидетелю. – Пригласите. – Обвинение вызывает лейтенанта космическо-десантных войск Михаила Ефимцева. Секретарь направился к двери, а я довольно зло спросил судью: – А мне защитник не полагается? – Это закрытое заседание. Рассматриваемое дело может привести к разглашению государственной тайны. – Но даже в этом случае мне полагается адвокат. Пусть военный. – Вот это он уже выучил, – кивнул судья обвинителю, после чего обратился ко мне, – собственно, военных адвокатов, не существует. Речь идет лишь о специализации обычных адвокатов, которые ведут гражданские и уголовные дела военнослужащих. Рассматриваемое дело к ним не относится. Это военный трибунал, сынок. Говорильни будет мало. Красноречивые болтуны не нужны. Все только по делу. Если ты невиновен, как утверждаешь, то убеди нас в этом. В открытую дверь вошел Ефим. Новая форма, осанка, выправка. Шаг, пока подходил к свидетельскому креслу, едва не чеканил. – Представьтесь, – попросил его обвинитель. Дурацкие церемонии. Ты сам его только что вызвал, и знаешь, как зовут. К чему все это? – Михаил Ефимцев, лейтенант КДВ 315-го отдельного разведывательного батальона, 109-ой гвардейской космическо-десантной дивизии. – Лейтенант, расскажите, что произошло на планете двести семьдесят один шестьдесят пять эй-эйч-зед, во время выполнения вами задания. Ефим тяжело вздохнул, поправил зад на сиденье, выдержал паузу и начал: – Боевики напали в районе полудня, атаковав нас сначала с помощью минометов, затем приблизившись, стрелковым оружием. Несмотря на то, что нас было меньше, приняли бой. – Как вел себя младший сержант Олег Кузнецов? – Честно говоря, – Мишка поморщился, – не видел. Дрались ребята бесстрашно, но многого я не скажу. Меня ранили, потерял сознание и очнулся уже после боя. Видимо приняли за убитого, раз остался жив. Очнулся, посмотрел на убитых ребят, разозлился, – он покачал головой, – знаете... еще до того, как понял, что нескольких ребят увели в плен, такая меня злость взяла! Я бы и так, наверное, за ними пошел. Хоть и не по уставу это было. Я и пошел. Я сидел и ненавидяще пялился на убийцу и лжеца, бодро рассказывающего, как героически он воевал. – Наткнулся на небольшую группу боевиков. Оружия у меня не было, начал ножом, а потом они оружием поделились. Я с тоской посмотрел на судей. Должны же видеть, что он врет. Герой девяносто шестой пробы. Судьи внимательно слушали. – Допросил одного из пленных чхоме, куда увели ребят, положил его рядом с остальными и пошел дальше... – На каком языке ты его спросил?! – не выдержал я. – Тишина в зале! – рявкнул на меня судья. – Подсудимый, вам дадут слово. Но позже! – Ты знаешь, – герой снизошел до ответа, – я спросил так, что он понял. На его лице отобразилась снисходительная улыбка, и он продолжил: – Направление я получил, пройдя пару километров нашел следы и двинулся по ним... – Ты след не узнаешь, даже если тебя мордой в него ткнут! – я вскочил. Судья щелкнул тумблером и я мой голос стал гулким как в бочке. Силовое поле теперь пропускало звуки только в одном направлении. Я их слышал, они меня нет. – Спросите его, как эти следы выглядели?! – не успокаивался я, звеня цепями, как призрак во второсортном ужастике, – что он увидел? Как выгля... Между стенок “пробирки” треснул синий заряд. Я вскрикнул от удара током. – Вам уже давали слово и дадут снова. Но как я уже сказал, – позже. Я сел и наклонив голову, слушал. – Следы привели меня к стройке. Конечно, я удивился, хотя удивился, – это слабо сказано. Первобытная планета, сплошные леса, в противниках только одичавшие террористы. Выбрал точку, стал смотреть. Капитальное строительство, современная техника. Люди, судя по виду, – не чхоме. Говорили на английском. Выводов делать не стал, хотя предположений было много, сосредоточился на наблюдении. Заметил, что наружный подвал центрального здания охраняется, но это ладно. Мало ли. А вот, то, что туда несут еду, заинтересовало. Ночью подобрался, уничтожил охранников, освободил ребят. – Кого именно? – Стаканыча, Вжика, Цезаря и Аку. – По именам, пожалуйста. – Виноват, привычка. Леонида Уварова, Виталия Петренко, Юрия Церенова, Вячеслава Лисовца. – Подсудимого Олега Кузнецова среди них не было? – Не было. И это первое, о чем я спросил ребят. – Что они ответили? – Сначала глаза прятали, потом Петренко сказал, что Скиф... то есть, младший сержант Кузнецов в плен-то попал, вместе с ними, но потом... Как бы это сказать помягче. Пошел на сотрудничество с противником. – Что за оговорка “помягче”? – Ну, – Ефим говорил показательно неохотно, – Вжик... то есть Виталий Петренко сказал, что Кузнецов, не слишком сопротивлялся, а Юрий Церенов сказал, что у него сложилось мнение, что он и эти ребята вроде как... даже не знаю. Знакомы, что-ли. Нет, не знакомы, а знали друг о друге. Так Цезарь... то есть Юрка сказал. Олега не били, как их всех, даже голос не повышали. Как знакомого встретили. Я опять выводов делать не стал, не до этого было. Тревога поднялась. Мы побежали к речному причалу, я завел катер, стали убегать с ребятами по реке. – Когда вы в следующий раз встретили Олега Кузнецова? – Да через пару минут и встретил. За нами погнался тилтротор. Армейский Twister. Он догнал нас, завис над катером, но не стрелял. Открылась дверь, высунулся Олег и стал уговаривать нас “не делать глупостей”, как он сказал. – Он был в наручниках? Связан? Под прицелом, может быть? – Да нет. Стоял, держался за что-то внутри, чтоб не вывалится и заливался соловьем. Говорил, что надо вернуться, тогда, во-первых, в живых останемся, во-вторых будущее себе обеспечим. “Это нормальные ребята”, “пора взрослеть”, и то, что выбора у нас все равно нет. Это все его слова. – И что вы ответили? – Я не могу повторить в суде дословно. Правила приличия не позволяют, но вкратце – мы отказались. А свои обещания посоветовали засунуть ему себе... думаю, вы поняли. – Что дальше? – Дальше он по рации то же самое начал. Может, решил, что мы просто не расслышали? Там реактивный двигатель так вопил, что и правда, слышно плохо было. Но Олегу за это спасибо. – За что именно? – За то, что о рации напомнил. Мы сразу не сообразили. Да и не знали где она. А теперь связались с “Генералом Скобелевым” на орбите, дали о себе знать, запросили помощи. – Предлагаю заслушать запись – обратился обвинитель к судье. Тот кивнул. Я сидел не злой – потерянный. Нахлынула подавленность, сознание бессилия и мне захотелось врезать себе по лицу, чтобы вернуть раздражение. С ним можно драться. Можно и нужно. – Кострома, я Ручей, ответьте. Кострома, я Ручей, ответьте... – послышался из динамика голос покойного ныне Славки. На заднем фоне рычал реактивный двигатель. У меня была надежда, что он упомянет мое имя, когда, будет перечислять кто находится на катере, когда его, с орбиты, зачем-то спросили об этом. Но Ака успел назвать только Ефима, Цезаря и Вжика, после чего мы полетели по водопаду вниз. – Тут не слышно уже, здесь катер вниз упал, – озвучил мои мысли Ефим, – какое-то время, недолго, правда, мы прятались от Твистера в прибрежных зарослях, потом он нас обнаружил, начал стрелять, и мы укрылись под скалой. Там конвертоплан нас бы не достал, и он пошел на заход с другой стороны. За это время мы восстановили связь с орбитой, договорились с отцом..., то есть с генерал-майором Андреем Ефицевым, как с помощью лазерного наведения уничтожить Твистер. И почти все получилось, – Мишка вздохнул и замолчал. – Продолжайте, – потребовал судья. – Не успели, – конвертоплан вышел на линию огня, я навел на него лазер, но пришлось ждать, пока на орбите частоту поймают, ракету наведут. Твистер подлетел совсем близко, и я хорошо разглядел, кто сидит за пулеметом, – Мишка кивнул в мою сторону, – Олег там был. И стрелять в нас начал. Славку Лисовца положил, меня зацепил. Затем, открыл окно кабины, заорал нам что-то, я не расслышал. Что-то вроде, “... не захотели по-хорошему, так получите” и “умнее надо быть”, кажется. Я дословно не помню, там мотор ревел, стреляли, но что-то в этом роде. Господи. Как. Я. Ненавидел. Эту. Лживую. Тварь. – Подлетели слишком близко. Цезарь... Юрка Церенов, то есть, по этому... – он кивнул в мою сторону, стрельнул из автомата. Я видел, что попал. В плечо и в голову. Твистер из пулемета больше не стрелял, из пушки по нам шарахнул, но тут и ракета к нему, наконец, прилетела. Я же лазерный прицел не сводил. Что с конвертопланом стало, не видел. Собственно, я вообще больше ничего не видел. Очнулся уже, когда поисковая команда нашла и откачала. Меня взрывом откинуло. Ребята все погибли. А этого, – он опять кивнул в мою сторону, – нашли аж на деревьях. Видимо вывалился из твистера на ветки. – Младший сержант Кузнецов выдвинул совершенно другую версию случившегося. Вы с ней знакомы? – Да, мне следователь показывал материалы. И сейчас послушал, в свидетельской комнате транслировалось. Я не знаю, что сказать даже, это так глупо. Возразить толком не могу. Для этого надо опровергать какие-то доводы, а их нет. Напридуманно, конечно, знатно. Хотя нет. Один вопрос у меня все же есть. Зачем мне все это? – А мне зачем?! – вскочил я. Меня опять было слышно. – А вот это мы и пытаемся выяснить, – ответил за Ефима судья, – следователи с тобой поработали, выяснили не все, но достаточно. Твое признание уже и ни к чему. – О чем вы? – Суд вызывает следователя Департамента военной контрразведки полковника Константина Едигеева. А это еще кто? Меня допрашивал другой особист. Полковник, среднего роста седеющий дядька, с цепким взглядом, который мимолетно бросил на меня, прошел к свидетельскому месту, которое ему уступил Ефим. Судья обратился к нему: – Константин Ринатович, вы вели следствие по делу гибели десантного взвода из состава 315-го отдельного разведывательного батальона на планете двести семьдесят один шестьдесят пять эй-эйч-зед? – Наш отдел. В том числе и я. Я и зачитаю отчет. – Прошу вас. Полковник сел. Планшета не было, он сложил руки в замок и заговорил ровным голосом: – После того, как от лейтенанта Михаила Ефимцева была получена информация о произошедшем на планете, командование тяжелого фотонного крейсера “Генерал Скобелев” провело осмотр указанных координат. Повторное сканирование ни в инфракрасном, ни в сантиметровом радиодиапазоне ничего, кроме многочисленной растительности, не выявило. Находясь под воздействием эмоционального всплеска после гибели товарищей, командование приняло решение произвести по указанному району пуск ракеты с ядерной боеголовкой. Когда гриб рассеялся, на месте взрыва обнаружились обломки зданий, строительное оборудование, человеческие тела. Надо полагать, оборудование, которое использовалось для маскировки, так же было уничтожено. Спускаться и осматривать место, не стали. Во-первых, необходимо было вернуться на Землю, доложить об изменившихся обстоятельствах детально. Во-вторых, после взрыва внизу установился радиационный фон. Но наблюдению больше ничего не мешало, поэтому с орбиты рассмотрели и провели съемку объекта, точнее, того, что от него осталось. Осмотр показал, что это был строящийся космодром. Оборудование, детали, электрофильтры, недостроенная водозаборная станция неподалеку. Разглядели логотип на части обломков –